-
Первая часовня, кажется, была деревянная, она сгорела. А эту поставили уже
после того, как Петр запретил постройку деревянных храмов.
- Откуда ты знаешь?
- Я не знаю. - Голос Олега был бесстрастным и каким-то странным, не
его это был голос. - Я просто думаю, что было так.
- Ну, пусть так. А причем здесь мусор?
Тихо, очень тихо ответил Олег, и слова его заглушил ужасающей силы
удар грома. Свирепая вспышка ледяного ветра, ворвавшаяся в часовню,
выхватила из мягкого сумрака четкий, будто штампованный профиль Олега,
приподнявшегося на локте, всматривающегося в стену напротив. Там, под
набухающей дождевой влагой штукатуркой, наливалось чернотой изображение
хмурого бородатого лица. Ну и что? Ведь и на соседней стене такие же...
Или не совсем такие? Или совсем не такие? Ксюша заглянула Олегу в лицо:
- Чего ты? Что с тобой?
- Ничего, - он улыбнулся. - Ты спи давай.
Не понравилась Ксюше улыбка его, и голос не понравился, и лицо это на
стене не понравилось тоже. И еще ей не нравился едва слышный, замытый
шумом ливня шорох в недальнем углу, и смутное ощущение пристального
нехорошего взгляда.
- Олег! - она вцепилась в его плечо. - Ты ничего не чувствуешь? Тут
есть кто-то!
- Что ты, глупая? - Олег погладил ее по щеке, оглянулся по сторонам.
Луч фонарика уже заметно поблек, в углах копилась чернота... - Ну кто же
тут может быть? Разве что зверюшка какая-нибудь от дождя забралась. Сейчас
мы ее выведем на чистую воду.
Он дотянулся до фонарика, желтый прозрачный луч рухнул на пол,
метнулся туда-сюда, и разлившийся под стенами сумрак вдруг ответил злыми
красными огоньками маленьких глаз - низко, от самого пола. Крыса. Крупная,
почти черная, вытянулась неподвижным столбиком, злобно пялится на слепящее
пятно фонаря... Истошно взвизгнула Ксюша, отпрянула, вжалась в стену. Олег
коротко оглянулся:
- Ну что ты, что ты! Испугалась? Нашла чего! Да мы ее, паскуду...
Его рука зашарила по полу, нащупала обломок кирпича. Крыса успела
шарахнуться за доли секунды до того, как осклизлый кирпич шваркнул по тому
месту, где она только что сидела. Горбатая тень шмыгнула к выходу, на
пороге запнулась, дернулась как-то нелепо и сгинула в дождевом мареве.
Некоторое время они молчали. Олег снова прилаживал фонарик на полу -
как раньше, лучом в потолок; потом гладил Ксюшу по голове, успокаивал.
Когда она перестала дрожать и всхлипывать, сказал:
- Давай спать.
Ксюша судорожно покивала, послушно полезла на развороченное лежбище.
Уже оттуда, из-под плаща, спросила вдруг:
- Слушай, а почему нечистая сила так любит заброшенные церкви?
Олег засмеялся - сухо, с трудом:
- Глупая! Вот глупая - крысы испугалась! Спи.
Ксюша зажмурилась, задышала медленно и глубоко. Ей очень-очень
хотелось и вправду уснуть, и чтобы сразу было утро, и чтобы солнечные
зайчики лежали на щербатом полу...
Олег тоже лег, но сперва глянул на то черное лицо на стене. Да какое
там лицо - чушь, просто мокрое пятно на штукатурке. Примерещилось...
А вот что крыса, перед тем, как под ливень выскочить, обернулась -
вот это, к сожалению, не примерещилось. Да не беда, если бы просто
обернулась. А то ведь она еще и кулачком погрозила...
Олег проснулся внезапно, будто от толчка. Фонарик погас, в часовне
стоял невнятный зеленоватый сумрак, и в сумраке этом явственно различалось
напряженное лицо Ксюши. Что это с ней? Приподнялась на локте, настороженно
прислушивается к чему-то... К чему? Тихо вокруг, только монотонно шумит
неторопливый дождь - наверное, кончилась гроза, и ливень вновь обернулся
скучной моросью. Олег шевельнулся было, но Ксюша нетерпеливо дернула
плечом: тихо! И тут он услышал.
Что-то было там, снаружи, какой-то звук - едва ощутимый, тонущий в
вялом шорохе дождевых капель, прерывистый, тоскливый, безнадежный... Будто
плакал крохотный щенок, запуганный и несчастный. Или это ветер тихонько
раскачивал обрывок проржавевшей жести на крыше?
- Что это? - Ксюшин шепот был не громче вздоха.
Олег уже натягивал сапоги.
- Я посмотрю. Не бойся, Ксеня, я быстро.
Когда фигура Олега черным силуэтом вырисовалась в мутном пятне
выхода, Ксюша заметила тусклый и мимолетный взблеск в его правой руке.
Нож. Значит, он сам боится...
Снаружи было промозгло и смутно. Мелкая влага сеялась из тонкой
пелены высоких туч, сквозь которые огромным неярким пятном просвечивала
луна. В призрачных лунных сумерках окружающее было зыбким, но видимым, и
Олег с изумлением обнаружил, что болото стало озером, а холм, приютивший
часовню - островом. Да, на славу потрудилась гроза...
А тихие жалобные звуки, выманившие его под дождь, не прекращались.
Они стали явственнее, слышнее, и все же Олег не сразу сумел заметить
издававшее их существо.
Это был щенок. Маленький серый комочек страха и холода, он копошился
в мокрой траве и хныкал, хныкал... Когда Олег склонился над ним,
протягивая руки, щенок отчаянно бросился навстречу, заплетаясь неуклюжими
лапками в жестких стеблях, вжался в ладони трясущимся невесомым тельцем,
заскулил счастливо и благодарно. Чувствуя на пальцах мягкое тепло
крохотного язычка, Олег подумал, что щенок еще совсем маленький, сосунок
еще, что сволочь какая-то придумала его топить (и наверное, не одного), но
вот - не вышло, вынесли грозовые шальные воды невесть куда, в болота, на
сухое...
Для щенка умостили кубло из Ксюшиного мохерового шарфа, и он скоро
перестал скулить и дрожать, затих, только причмокивал во сне - совсем как
ребенок. А вот к Олегу с Ксюшей сон не шел. Олег снова принялся
рассматривать темное пятно на стене, и чем дольше вглядывался, тем больше
ему казалось, что это все-таки лицо, непривычное какое-то, неуловимо
разнящееся от прочих святых ликов, едва виднеющихся на стенах. Странное
лицо. Странное уже хотя бы тем, что четче прочих различалось оно в
неверной призрачной мгле, что было чернее других, что было зыбко
изменчивым.
А Ксюша смотрела на щенка. Долго смотрела. Потом спросила:
- Слушай, а какой он породы?
Олег досадливо глянул на нее:
- Не знаю! Подожди...
А когда снова повернулся к стене, загадочное тревожное лицо оказалось
мокрым подтеком, бесформенным и скучным. Наваждение...
Он лег, заложил руки под голову. Муторно и неуютно было ему, в голову
лезли непривычные мысли; вещи, никогда до сих пор не интересовавшие,
незнакомые, ненужные, оказывались вдруг беспричинно известными и сомнению
не подлежащими. Что-то поселилось внутри, что-то не свое и поэтому
страшное. И это лицо, которое то есть, то нету его... И щенок... Чем
дальше, тем больше тревожил он Олега, этот звереныш, а собственная
недавняя вера в правдоподобность его появления тревожила еще больше.
Олег посмотрел на щенка. Тот спал, время от времени сильно вздрагивая
всем телом, коротко взвизгивая, - видно, снилась какая-нибудь щенячья
глупость. А кстати, почему он спит? Почему не скулит, есть не просит? Не
голоден? Это возможно?
Ксюша снова тихо спросила:
- А все-таки, какой он породы?
- Дворняжка, наверное, - соврал Олег. Не стоит ее пугать - она и так
уже напугана. Будем надеяться, что мамаша не отыщет своего детеныша, что
гроза начисто замыла его следы. Будем надеяться, что его родственнички в
это время года еще больше боятся людей. И на нож - тяжелый и крепкий -
тоже можно надеяться. Надеяться и не спать...
Ксюша легонько взъерошила Олеговы волосы:
- О чем задумался? Опять о мусоре в храме?
- Да так... И об этом тоже... Кто-то опоганил языческое святилище. И
не просто опоганил - обокрал предыдущую веру, использовал место, которому
люди привыкли поклоняться испокон веков, использовал, чтобы построить эту
часовню, чтобы заставить людей чтить новые святыни и забыть старые... А
теперь кто-то опоганил и ее, эту новую святыню. Знаешь, Ксень, есть такое
слово "возмездие"...
Олег замолчал. Ксюша смотрела на него так, будто впервые увидела:
- Я не понимаю... Так, по-твоему, христианство - это плохо?
По-твоему, это мерзкое язычество с его невежеством, дикостью,
человеческими жертвоприношениями - лучше? А сам, между прочим, крестик
носишь!
Олег скривился:
- Крестик... Ну, ношу я крестик. Это о бабушке память, только и
всего. Нехристь я, некрещеный то есть.
Он запнулся ненадолго, продолжил задумчиво:
- Лучше, хуже... Не можем мы судить о том, что лучше, что хуже. Не
можем, потому что ничтожно мало знаем о язычестве, а это - вина
христианства. Так ревностно искореняли скверну язычества, что изувечили
культуру дохристианской Руси, причем изувечили безвозвратно. А в
оправдание себе измыслили ложь, будто и не было ее, культуры этой, будто
до принятия православия прозябала Русь в дикости и мерзости неописуемой...
- А разве не так? - совсем растерялась Ксюша.
Олег почти вскрикнул:
- Не так! Было бы так - была бы наша христианская культура копией
византийской. А возьми, к примеру, архитектуру, иконопись. Чувствуется,
конечно, византийское влияние, порой - сильное влияние, но и не более
того. Нет, Ксеня, христианство приживили к Руси, яко ветвь ко древу, а все
прочие ветви отсекли, чтобы жила только эта, новая...
Он снова надолго замолчал. Ксюша, так и не дождавшись продолжения,
заговорила сама:
- Вот ты говоришь: "языческая культура". Какая же это культура, если
даже боги явно заимствованы у других народов? Вот Семаргл из пантеона
Владимира 980 года - это же иранское божество. Крылатая собака,
покровитель семян и ростков.
- Семаргл... - Голос Олега сочился ядовитой издевкой. - Семаргл из
пантеона Владимира... Хитер был, аки змий, князь Владимир по прозванию
Красно Солнышко, по другому прозванию - Святый... Хитро выдумал - за
десять лет до крещения Руси, готовя оное, учинить реформу язычеству.
Зачем? Вместо Рода - великого доброго бога - над прочими богами поставил
громовержца Перуна, дабы мрачностью его отворотить мир от язычества, дабы
отделить поклонение языческим богам от почитания пращуров, без коего на
Руси человек - не человек. И Семаргла, крылатого пса, мудро выдумал меж
богами поставить... - Олег говорил, а сам не сводил глаз с пятна на стене
(да нет, это все-таки не просто пятно). - Приучить хотел иноземным богам
кланяться. Благо, издревле был на Руси похожий обличием бог Переплут...
А пятно на стене все четче проступало чертами человечьего лика, будто
бы лик этот таился в глубине постепенно обретающей прозрачность стены,
будто бы близился он теперь, креп, копил в себе сумрачную черноту, и она -
чернота - изливалась из плоскости каменной кладки, обволакивала, манила
скорым пониманием доселе непостижимого, недоступного разуму... И Олег
говорил, говорил, взвинчивая себя в непонятном неистовстве:
- Не в том великая вина христиан, что веру свою утверждали, а в том,
как они утверждали ее. По местам, идеже стояша кумири бога Велеса,
поставляли церьквы святому Власию; и с иными богами тако же сотворяли,
дабы люд, молениями на привычном месте, привычным богам возносимыми,
крепил существо новой, не своей веры, чужой... А монаси, аки волци алчущи
ходящи среди людей, оных во скотьи покорныи превращали, заповедуя не
противиться злу; навий же нарекоша бранно, яко те по словеси монасей суть
козлища поганьськыи...
Его голос сорвался на злобный хрип, тело напряглось и дергалось,
словно в припадке. Ксюша с ужасом заметила проступившую на Олеговых губах
пену и не выдержала, вцепилась в него обеими руками, затрясла изо всех
сил:
- Прекрати! Прекрати немедленно!..
Она еще долго кричала что-то пронзительное и бессвязное, прежде чем
обмякли закаменевшие мышцы Олега, прежде чем неуверенная осмысленность
появилась в его потерявших блеск и глубину глазах. А потом они лежали
молча, крепко прижавшись друг к другу, и Олег гладил Ксюшу трясущейся
непослушной рукой, а сам исподтишка и с опаской поглядывал на стену. Но на
стене был лишь неприглядный грязный подтек и ничего, кроме...
Только почувствовав, что Олег немного успокоился, Ксюша осмелилась
тихонько спросить:
- Что это на тебя напало такое?
- Не знаю. Устал, наверное, - Олег вздохнул. - Ты прости меня, Ксеня.
Закатил истерику ни с того ни с сего... Козел.
Ксюша легонько укусила его за палец.
- Это за козла, - пояснила она.
Снова помолчали, и снова молчание нарушила Ксюша:
- Ты говорил что-то о существе веры. Я не поняла.
- Говорил, - Олег болезненно сморщился. - Не говорил - орал, как
взбесившийся...
Он поспешно отодвинулся от снова попытавшейся укусить Ксюши, с
неохотой продолжил:
1 2 3 4 5 6