- После завтрака, - сказал Ууламетс, - нужно отнести вещи в лодку. Мы
еще не закончили.
- ...Закончили? - словно эхо повторил Саша, не потому что не знал
значения этого слова, а именно потому, что знал слишком хорошо. И был
испуган.
- Черневог, - коротко добавил Ууламетс.
- И вы знаете где он? - спросил Саша.
- Я всегда знал, где он, - ответил старик.

16
В подобных случаях рука никогда не болела, пока сам он за нее не
волновался. Но сейчас оно так и было. Петр тайком и не без раздражения
изредка поглядывал на нее во время передвижений между лодкой и домом. Он
был напуган тем, что совершенно не понимал причину этих неожиданных
перемен, при которых рука почернела и начала гноиться, и не имел никакого
представления, что за яд мог быть в зубах у водяного. Это мерзкое созданье
могло оцарапать его еще и раньше, во время схватки у холма, или эти
царапины могли быть от корней или костей, и тогда ни у кого не возникло бы
подобного беспокойства. Но Саша настоял, чтобы на рану был положен
компресс из смеси с невыносимым запахом, куда входила ромашка, горькая
полынь и, конечно, водка, которая еще и обжигала. Но больше, Саша сам
признавался в этом, он ничего не мог сделать, и Петр был вынужден с
печалью признать, что Ууламетс вполне мог в любой момент дать волю своим
злонамеренным желаниям, чтобы проучить их.
Он вспомнил, как Саша говорил о треснувшей чашке, когда обмазывал
этим зловонным варевом его руку, и подумал, что ведь на ее месте могло
быть и его собственное сердце...
Отвратительная мысль.
...или, как еще говорил Саша, старик мог использовать водяного:
просто-напросто дать ему полную свободу в отношении их. Ведь одно дело
сражаться с водяным, когда сам старик хочет победы, и совсем другое, когда
он сам же ему и помогает...
А пока Петр таскал в лодку груз. Небольшая прогулка по реке: так
называл старик охоту за своим бывшим учеником. Ууламетс приказал достать
из подвала многочисленные горшки, упаковать их в рассохшиеся корзины и
снести вниз. После этого старик нагрузил их большими связками веревок,
инструментами и свернутым парусом, которые они должны были на руках снести
вниз по размытому и изъеденному склону.
Итак, управление лодкой не было загадкой для старика, он очень хорошо
знал это. Любой мог поучиться у него... и все это подсказывало Петру, что
ему следует лишь держать голову чуть-чуть пониже и быть поприветливее с
дедушкой, как бы тяжело это ни было.
А дедушка хотел, чтобы они и загрузили лодку, и сделали и то, и это,
а сам, тем временем, вместе с Ивешкой поджидал их на крыльце, пока они с
трудом поднимутся вверх по холму. Ивешка стояла в окружении многочисленных
корзин, должно быть с едой, потому что никакой продуктов в предыдущих
корзинах не было, дверь дома была закрыта, и, следовательно, это был
последний груз, который им предстояло перенести на лодку.
Ууламетс постарался нагрузить их сразу пятью или шестью корзинами,
которые они снесли на борт, после чего старик сложил все корзины в
середине засыпанной листьями палубы и рассказал им, как и в какой
последовательности они должны снарядить парус.
С рукой становилось все хуже и хуже, еще с тех пор как они перенесли
на лодку мачту и парус, но Петр не хотел, чтобы старик проявлял заботу о
ней. Он даже бросил в сторону Ууламетса сердитый взгляд, следуя вслед за
Сашей на нос лодки, где среди кучи спутанных веревок и канатов лежала
мачта.
- Я, конечно, не думаю, что дедушка как-то мог заколдовать ее, -
пробормотал Петр, вытягивая очередную веревку, чтобы отыскать ее конец.
- Сейчас он устал, - сказал Саша.
- Он устал! - воскликнул Петр.
- Не надо...
- Я не буду, - сказал Петр едва слышно, - уже молчу, не буду
продолжать.
- Пожалуй, я заберусь сейчас вон туда, - сказал Саша и, усевшись
верхом на пока еще лежащую мачту и удерживаясь от падения в воду, обрезал
первую из прогнивших веревок, которые удерживали лодку у причала, а затем,
тяжело дыша и обливаясь потом, вернулся назад, чтобы взять новую, пока
Ууламетс, сидя на своих корзинах, давал им очередные указания, что следует
делать дальше и как именно следует вязать узлы при оснастке.
Петр поймал себя на мысли, что с большим удовольствием завязал бы как
можно потуже узел на его шее. Может быть, именно поэтому он вязал узлы из
всех сил, прикусив до крови губу. Он уже подозревал, что с рукой будет все
хуже и хуже, и какая нагрузка теперь ляжет на Сашу кроме возни с этими
веревками.
Он очень хотел, если бы только мог позволить себе подобное желание,
сбросить Ууламетса прямо в реку, или, что он, возможно, предпочел бы,
наполнить его жилы ядом. Но он помнил, как Саша неустанно твердил ему,
чтобы он не загадывал злонамеренных желаний, но в то же самое время
полагал, что это не устранит угрозу со стороны самого Ууламетса, и тот не
оступится от своих желаний добиться того, что он был намерен получить от
Саши.
Наконец парус был укреплен, завязаны последние узлы и мачта вместе с
парусом поднялась вверх...
- Ты хорошо себя чувствуешь? - спросил Саша, когда мачта наконец была
закреплена.
- Чудесно, - сквозь зубы процедил Петр, в тот момент, когда Ууламетс
велел им убрать веревки с кормы и перенести их в другое место.
Теперь оставалось привязать болтающиеся концы веревок к перекладине,
и закрепить ее наверху как можно прочнее.
- Отчаливай! - приказал им Ууламетс, который только сейчас первый раз
поднялся на ноги и проковылял на корму к рукоятке руля.
Саша тут же соскочил на причал, отвязал веревку, крепящую лодку, и в
тот же миг вновь запрыгнул на борт. Лодка сразу начала лениво дрейфовать.
Ууламетс же, стоя у руля, изо всех сил резко повернул его настолько,
насколько позволяли сделать это ограничители, и нос лодки стал медленно
разворачиваться.
В следующий момент порывистый и неустойчивый ветер неожиданно
наполнил парус, опасно накреняя старую посудину, так что Петр был вынужден
подхватить Сашу и держаться рукой за ближайшую натянутую веревку, видя
явную опасность оказаться в воде и стать добычей водяного и всяких его
многочисленных родственников.
Но лодка продолжала разворачиваться, парус повисал и снова
раздувался, иногда так сильно, что старая парусина грозила лопнуть.

Теперь лодка шла очень ровно, вздымая носом белую пену, которая
оставляла за кормой след из белых пузырей на темной поверхности воды. По
одну сторону от них тянулся лес: стена безжизненных деревьев, где
частенько попадались белые пятна там, где серая кора была содрана до самой
древесины, но нигде не было даже намека хоть на какие-то признаки жизни.
Саша сидел на носу рядом с Петром, подняв повыше ноги. Он боялся
опустить их вниз, хотя и испытывал такой соблазн; он ни чуточки не доверял
реке. Петр привалился к носовому ограждению и смотрел вперед, лишь время
от времени бросая взгляд на корму, где стоял Ууламетс со своей дочерью, но
с его места нельзя было видеть выражение их лиц, которые загораживал
парус.
Может быть, именно поэтому Петр и выбрал это место. Встретившись с
этим чрезвычайно слабым взглядом, Саша был почти уверен, что рука его
продолжала болеть, но однако Петр не признавался в этом. Он только лишь
прикрывал больную руку здоровой и старался сидеть так, чтобы все время
упираться плечом в ограждение борта, пристально всматриваясь в
проплывающий мимо них лес. Саша пытался все время думать о том, чтобы
облегчить его боль, и так увлекся этим, что даже потерял счет времени и
перестал замечать окружающее, воспринимая отражения в темной воде как
нагромождение грязи, корней и странно двигающихся теней...
Но он внезапно стал осознавать воду как огромное темное пространство
убегающее, под самый нос, где сейчас сидели они, поверхность которого
разрезала лодка, разбрасывая вместе с водой желтые листья ивы.
Тогда он резко отодвинулся от ограждения, хватая за рубашку Петра,
последовал за ним без единого слова, хватаясь левой рукой за веревку,
чтобы удержать их обоих.
Но в воде были всего-навсего сухие желтые листья и блики солнечного
света, уносящиеся прочь в вихре водоворотов. А вдоль всего берега был
виден и источник этих опавших желтых листьев: в сером тумане из веток
засохших деревьев отливали золотом покрытые листьями ивовые кусты.
Это были деревья Ивешки, под каждым из которых могла быть нора
водяного.
Не было никакой необходимости указывать на них Ууламетсу: едва ли он
мог проглядеть их. Саша все стоял и смотрел на них, пока ветер не закрыл
их, раздув парус. И как только эта часть берега исчезла из вида, скрытая
парусом, ненадежная палуба заставила их поскорее сесть. Саша же подумал в
этот момент о том, сесть нужно не так близко к борту, чтобы быть все-таки
подальше от воды. Он потянул Петра за рукав, указывая ему на место
недалеко от мачты. Петр ничего не сказал на это молчаливое приглашение: он
только взглянул назад со своего нового места, где он сидел подняв колени и
спрятав под них больную руку. Но когда Саша посмотрел назад, то не увидел
ничего нового: Ивешка по-прежнему стояла рядом с Ууламетсом, и они оба
вглядывались куда-то в даль. Ветер трепал их одежду и развевал волосы,
закрывая им лица.
Тем временем, лодка уверенно скользила по волнам, и постоянно
наполненный ветром парус позволял ей легко следовать всем изгибам реки.
Саша уселся так, чтобы снова смотреть вперед. Его руки были крепко
зажаты между колен. Только что увиденная им картина золотого орнамента на
фоне серых засохших деревьев и плывущих по реке желтых листьев постоянно
преследовала его... Он не мог понять, почему в его памяти задержалось
именно это, а не что-то другое: Ууламетс, стоящий у руля, или присутствие
водяного в темной глубине реки. Почему именно вид опавших желтых листьев
мог быть таким зловещим?
Золото на бледном сером фоне. Остатки жизни среди мертвого
пространства, последний яркий и все еще живой цвет, выделяющийся на фоне
вымершего леса и темной воды.
Казалось, что эта картина отражает ту самую свободу, которую только
что обрела Ивешка. У него не было никаких сомнений, чтобы воспользоваться
колдовством, но оставалось лишь маленькое удивление, что ветер отказывался
слушаться и не выдерживал одного направления. Но здесь он успокаивал себя
тем, что несмотря на то, что здесь действовало так много желаний, каждое
из которых направляло в разные стороны, в итоге он все равно мог двигать
лодку вперед.
Но по какой-то странной причине он продолжал видеть желтые листья
уносимые течением, и раздумывал о том, что все-таки следовало быть
поумнее, чем он был, потому что ему следовало бы понимать такие вещи и не
ошибаться в самых простых ситуациях.
Теперь они уплывали все дальше и дальше от Киева, удаляясь от мечты,
которой так грезил Петр. Но мало того - он чувствовал себя виновным в
этом.
И боялся.

Петр всегда недолюбливал лодки. Он понял это с самого первого раза,
как только палуба начала крениться под ним, а лодка при этом набирала
скорость. Когда нос лодки начал раскачиваться то вверх, то вниз, а палуба
уходила из под ног, он вцепился в поручни, едва не прижимаясь к ним, и
думал, что лодка готова вот-вот перевернуться.
Все, что окружало его сейчас, уже не вызывало удивления: и то, что
Ууламетс стоял на корме рядом со своей дочерью-призраком, и то что ветер
дул без изменений, и то что с ивешкиных деревьев падали в реку листья, и
даже то, что водяной мог быть здесь, совсем рядом с лодкой. Что еще можно
было ожидать здесь? Колдуны делали все, что хотели в этих лесах, колдуны
вовлекли его в свои дела, а рука продолжала беспокоить его. И первый раз в
своей жизни Петр Кочевиков почувствовал себя абсолютно несчастным.
Как ни странно, но утонуть в реке не казалось ему самым худшим из
того, что могло случиться с ним. Ему был не страшен даже водяной, который
мог поджидать внизу, чтобы запустить в него свои маленькие черные лапы.
Ничто из этого не было столь ужасным, как это ощущение, охватившее всю
глубину груди: он не мог переносить ритмичное движение лодки до такой
степени, что в один прекрасный момент он мог просто свалиться с палубы...
Разумеется, колдуны могли без всякого труда передвигаться по лодке,
даже не покачнувшись и, конечно, ощущали обычную легкость внутри. Ведь они
могли в конце концов просто пожелать никогда не падать за борт.
Но он знал, что Ууламетс хочет утопить его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72