Все было по классике, правда, слегка уценённой, так как полагалось быть замку, а не комнате за рубль в сутки, и не полагалось быть электричеству, чей прозаический свет я мог вызвать движением пальца. Вдобавок призраки — явление скорей западноевропейское, чем русское. У нас все было как-то более по-домашнему, — ну, там лешие, кикиморы, домовые, все без особых страстей-мордастей и прочих романтических переживаний. То ли дело Европа! Там не один век выходили наставления, как надлежит говорить с призраками — вежливо и обязательно по-латыни, что, несомненно, указывало на аристократическую природу как самих привидений, так и тех, кто с ними общался.
Куда уж мне, плебею… Устроившись поуютней, я продолжал разглядывать наплывы лунного света и тьмы. Все, решительно все способствовало галлюцинациям, и это было даже интересно, потому что галлюцинации со мной никогда не случались. Не то чтобы я их жаждал изведать, но почему бы и нет? Грипп не совсем притушил исследовательское любопытство, обстоятельства благоприятствовали, здравый смысл ослабил свою рутинную хватку — словом, я ждал неизвестно чего в том вялом и отрешённом состоянии нездоровья, когда человек одинаково способен погладить и кошку, и мурлыкающую тигрицу.
И я дождался. Девушка возникла в косом сиянии, возникла сразу, без всяких там промежуточных стадий материализации. Но если это было привидение, то весьма нестандартное. Никакой мистической полупрозрачности, никаких туманных хламид и горящих глаз; вид у девушки был сосредоточенный, как у гимнастки перед выходом к спортивным снарядам; её стройную, вполне телесную фигуру облегал переливчатый купальник, который наверняка поверг бы в смятение любого сочинителя готических романов.
Лёгкое нетерпеливое движение ног ещё резче обозначило гибкий перелив мускулов моей гостьи. Никогда не думал, что галлюцинация может явить столь прелестный образ! Нисколько не сомневаясь в его природе, я все же для чистоты опыта надавил на веки. Но, увы, гриппозная лихорадка начисто вышибла из памяти, что именно должно было раздвоиться — видение или реальные предметы. Вдобавок, что совсем непростительно, я перестарался в усилии и на мгновение просто ослеп. А когда зрение восстановилось, то уже никакого раздвоения не было ни в чем. Белесый глаз луны по-прежнему заглядывал в окно, ничто не изменилось в комнате, кроме позы самой девушки. Пригнувшись, как перед броском, отведя назад тонкие локти, она медленно двигалась на меня. Ход её ног был беззвучен и мягок, глаза смотрели куда-то поверх кровати, я отчётливо видел каждую западинку облитого лунным сиянием тела девушки, в ней не было ничего от нежити, кроме…
Её движущаяся тень падала не в ту сторону! И глаза взблескивали не тогда, когда на них падал свет… На меня летел призрак!
Сердце бухнуло, как набатный колокол. Не стало голоса, я хотел и не мог вскрикнуть, а только что есть силы зажмурился, ожидая, что меня вот-вот заденет, пронижет притворившийся человеком дух.
Ничего не произошло, даже воздух не шевельнулся. Когда же я обморочно раскрыл глаза, то никакой девушки не было. Было другое: прямо перед постелью, спиной ко мне возвышалась тёмная мужская фигура, чьи напряжённо движущиеся плечи выдавали какую-то сосредоточенную работу рук.
Тень от фигуры падала в полном согласии с законами оптики.
Такая смена видений логична для сна, не для яви, ибо только во сне возможно превращение чего угодно во что угодно. Однако врут те романы, в которых утверждается, будто человек не способен отличить кошмар от бодрствования. Мы прекрасно различаем эти состояния, но тут в моем разгорячённом уме все смешалось, я не знал, чему верить, ибо при гриппе вполне возможен и бред. Как ни странно, эта мысль меня успокоила, и деловитая поза очередного призрака тут же подсказала единственно верное сейчас движение. Я метнул руку к выключателю, но промахнулся, и об пол со звоном грохнулся стакан.
Эффект это дало потрясающий. Фигура в чёрном подпрыгнула, как вспугнутый выстрелом олень, живо обернула ко мне бледное пятно лица и с чувством выругалась:
— Нейтрид оверсан! Это ещё что такое?!
Столь откровенный испуг придал мне решимости.
— Брысь… — сказал я тихо, но тут же поправился: — Изыди!
— Слушайте, не будьте мистиком! — последовал раздражённый ответ. — Вы что, грабителей не видали?
— Бросьте, — сказал я твёрдо. — Сядьте, господин призрак, поговорим.
— Позвольте, я…
— Не врите. Оверсан, нейтрид… Грабители так не изъясняются.
— Верно. — Незнакомец как будто усмехнулся. — Допущен прокол, так это, кажется, называется? Придётся кое-что объяснить…
Он сел.
— Зажгите свет.
Я поспешно нажал выключатель.
М-да… Передо мной, спокойно сложив руки, сидел молодой человек в довольно своеобразном чёрном комбинезоне, широкий пояс которого спереди был усеян кнопками, разноцветными сегментами переключателей и другими совсем уж непонятными атрибутами переносного пульта. Ещё примечательней было лицо незнакомца. Ничего вроде особенного, человек как человек, но его умные, прелестные своей открытостью глаза словно светились изнутри. При этом трудно было сказать, кто кого разглядывает с большим интересом: я его или он меня.
— Понял, — сказал он вдруг. — Вы не заснули, потому что больны.
Его голос теперь звучал мягко, в нем исчезли нарочитые грубоватые ноты, зато стал уловимей акцент, хотя я был готов поклясться, и некоторые обороты речи подтверждали мою уверенность, что передо мной соотечественник.
Или подделка под него.
Впечатление раздваивалось. Озарённое изнутри духовным светом лицо незнакомца, чудесные умные глаза, которые не лгали, не умели лгать, — все вызывало доверие. Но остальное! Поддельный голос. Дурацкая роль, которую незнакомец пытался сыграть… Меня, самого обычного человека, он разглядывает, будто люди ему в новинку, — это как понимать?!
Но хуже всего комбинезон. Такой не мог быть изделием человеческих рук, ибо ткань… Она поглощала свет! Ни мерцания, ни отлива, ни одна складка не западала тенью, тем не менее этот саван тьмы каким-то непонятным образом не только рельефно очерчивал тело, но и выделял каждое движение крепких мускулов, хотя полное отсутствие теней и бликов, казалось, делало это невозможным. Настолько невозможным, что прозаический свет настольной лампочки далеко не сразу выдал мне эту противоестественную особенность одежды.
Но когда я её наконец заметил, точнее сказать, когда сознание её восприняло и оценило, то под моим черепом будто прошлась когтистая мохнатая лапа.
— Кто вы такой?! — выкрикнул я.
— Человек. — Казалось, моя нервозность искренне удивила, даже огорчила незнакомца. — Правда, не совсем такой, как вы.
— Не совсем… Вроде той девушки?!
— Ничего общего! То был обыкновенный фантом. Не понимаю вашей реакции.
— Ах вот как… — Помимо воли во мне вдруг проснулась ирония. — Ничего, значит, особенного, обыкновенный, стало быть, призрак…
— Не призрак. — Пришелец досадливо поморщился. — Фантом. Это разные вещи, ибо фантомы в отличие от призраков существуют физически.
— Рад это слышать. Очень, очень любопытно, особенно когда они на тебя наскакивают…
— Это досадное, по нашей вине, стечение -обстоятельств, пожалуйста, извините.
— Чего уж! Одним… э… фантомом больше, одним меньше, пустяки!
Я махнул рукой, что вызвало на лице моего гостя улыбку.
— Странно, — сказал он. — Я полагал, что юмор и мистика несовместимы. Вообще мистика я представлял немного иным.
— Мистика? — Я задохнулся от возмущения. — Это кто же мистик?!
— Вы. -Я?!
— Разве нет?
Он показал на распятие.
— Не моё, — отрезал я, ибо рассердился не на шутку и более уже не чувствовал никакого страха. Кем бы ни был этот ночной гость, он вторгся в мой мир, в мою действительность, которую я вовсе не собирался уступать никаким пришельцам, будь они трижды фантомы или какие-нибудь там из другого измерения, биороботы. Сердце билось ровно, я был спокоен, как арктический айсберг.
— Не моё, — повторил я. — К тому же мистик и верующий — не одно и то же. Но это вас не касается.
— Прекрасно! — воскликнул нездешний гость. — Но раз вы ни во что такое не верите, откуда сомнения, человек ли я?
Он ещё спрашивает!
— Есть факты и логика, — буркнул я.
— Разве они опровергают мои слова?
— Ещё бы! Призрачная девушка. Ваша хламида…
— Хламида? — Он недоуменно покосился на своё одеяние. — Не понимаю…
— Свет, — пояснил я. — Нет теней.
— А-а! Ну и что?
— Не бывает такой материи.
— Но это и подтверждает мои слова! Именно человек создаёт то, чего не бывает…
— Или внеземной разум…
— Который в миг испуга (а вы, признаться, меня тогда напугали) вскрикивает по-русски? Где же ваша логика? Разве не ясно, что я обычный человек, только иного века?
На секунду я онемел. Такое надо было переварить. Иного, стало быть, будущего века… М-да…
— Допустим, — сказал я наконец. — А девушка?
— Что — девушка? Отход нашей деятельности, обыкновенный фантом, я уже объяснил. Вам же знакома голография!
— Но её изображения не разгуливают по ночам! Не прыгают на людей! Тем более не перемещаются во времени. Это невозможно, это фантастика!
— Наоборот, раз фантастика, значит, возможно.
— Как-как? Если фантастика, то… Это же дичь!
— А что такое для прошлого ваше телевидение, космические полёты, оживление после смерти, как не фантастика? И для вас будущее неизбежно окажется тем же самым. Отсюда простейший логический вывод: фантастика — первый признак грядущей реальности.
— Но разве что-то может противоречить законам природы?!
— Чем же наше появление здесь им противоречит?
— Будущее — следствие прошлого! А ваше в него вторжение… Следствие не может опережать причину!
— А вам известны все закономерности причинно-следственных связей? Наш век не столь самоуверен.
— Наш тоже…
— Незаметно. По-моему, вам легче признать меня призраком, чем пересмотреть свои представления о природе времени.
Я прикусил язык. Крыть было нечем. Что я мог противопоставить его доводам, когда на моей памяти низринулся непустячный закон сохранения чётности? Упирать на то, что будущее ещё ни разу не объявлялось в прошлом? Это не аргумент: мои современники, например, уверенно конструируют атомы, каких прежде не было на Земле, а возможно, и во всей Вселенной. Что нам, в сущности, известно о времени, его свойствах и состоянии? Вряд ли тут наши знания полнее представлений Демокрита о структуре вещества. Правильно сказал мой гость: первый признак свершений далёкого будущего — их кажущаяся по нынешним меркам невероятность.
— Но, — спохватился я, — как тогда понять ваши поступки? Сначала возник фантом…
— Он-то всему и причина! Фантоматика у нас примерно то же самое, что у вас телевидение. К сожалению, не сразу выявилось одно побочное и крайне неприятное следствие: фантомы иногда срываются в прошлое.
— Ну, знаете!
— Мы были поражены не менее! Изредка фантомы вдруг исчезали как… как призраки. Проваливались неизвестно куда. Никто ничего не мог понять, пока не обратили внимание, что в литературе прошлого проскальзывают описания, подозрительно похожие на свидетельства встреч людей с нашими фантомами.
— Как?! Выходит, все эти призраки, привидения — продукт вашей деятельности, точнее, беспечности?
— Вовсе нет! Чаще всего они то, чем и должны быть: психогенные продукты веры, ошибок зрения и галлюцинаций. Лишь некоторая, ничтожная их часть… Мы в это с трудом поверили, уж слишком фантастично.
— А-а, и вы тоже…
— Почему “тоже”? Люди мы или не люди? Фантастическое и нам нелегко даётся. Мы сто раз все перепроверили. Увы! Собственно, с этого и началось развитие хронодинамики. Прошлое надо было срочно очистить от наших “гостей”, тем более что наша деятельность плодила новые и новые толпы фантомов. За какое-нибудь Средневековье мы не очень-то опасались, там людям и так кругом мерещились призраки, чуть больше, чуть меньше — не имело особого значения, да и фантомы, как правило, ускользали не столь далеко. Зато в двадцатом или двадцать первом веке их нашествие могло вызвать незакономерную вспышку мистики, что ударило бы по истории, следовательно, и по нас. Парадокс! Все поколения наивно думали, что только настоящее в ответе за будущее, а оказывается, и будущее должно заботиться о минувшем. Не странно ли?
— Да… — помедлил я. — Все это трудно укладывается в сознании. Хотя… как вы сказали? И будущее должно заботиться о прошлом? Слушайте, а в этом нет ничего странного, тем более нового.
— Как нет? — наконец-то, наконец пришлось изумиться и моему гостю! У него даже брови подпрыгнули. — Это же недавний вывод нашего времени!
— Напрасно вы так думаете. — Я сполна насладился своим маленьким торжеством. — Просто очевидное не бросается в глаза. Историки всегда стремились очистить прошлое от наслоений лжи, ошибочных представлений, по крупицам восстанавливали его первозданность, всю полноту прежней жизни, тем самым духовно воскрешая былых людей, их мысли, поступки, стремления… Что это, как не забота будущего о прошлом?
1 2 3