— Палец собеседника упёрся в бумагу. — “По мере возможности”. А мне, простите, видней, есть такая возможность в текущем финансовом году или её нет.
— Но существует же резерв!
— Существует. — Очки снисходительно блеснули. — Для проведения внеплановых, срочных, важных для народного хозяйства экспериментов. Ваш, насколько я понимаю, к таковым не относится.
Очки снова блеснули — холодно и все-таки чуть-чуть сожалеюще. Весь вид сидящего напротив человека как бы говорил, что он все прекрасно понимает — и нетерпение молодого учёного, и его разочарование, но что этот молодой учёный, увы, не единственный: все хотят побыстрей, а это невозможно.
— Значит, договорились, — услышал Гордин, который с ужасом и не к месту думал о времени, которое уже ушло, и о времени, которое ещё уйдёт, пока…
— Одну минуточку! — спохватился он, когда перо уже нацелилось на бумагу. — Одну минуточку! Дело в том, что быстрейшее проведение эксперимента имеет не только научное, но и существенное прикладное, народно-хозяйственное значение.
— Разве?
— Да! Миллионы лет назад в полярных широтах росли тропические леса. Другой климат, допустим. Но ведь и тогда была долгая полярная ночь! Как же растения её выносили?
— И как же?
— Их обогревали и освещали полярные сияния.
— Обогревали, значит, и освещали. А теперь не обогревают и не освещают. Извините, я не поклонник научной фантастики.
— Никакой фантастики здесь нет! Нет! Есть расчёты, которые показывают, что в определённых условиях полярные сияния могут давать почве столько же тепла и света, сколько их даёт солнце. Вот отзывы крупнейших специалистов. Вот…
С быстротой, удивившей его самого, Гордин выхватил листки из папки и подал их так поспешно, что они рассеялись по столу.
Человек за столом на них даже не глянул. Крякнув, он как бы в недоумении снял очки, и когда их льдистый заслон исчез, Гордин увидел пытливые, недоверчивые, некогда, должно быть, ярко-голубые, теперь изрядно выцветшие глаза, которые смотрели на него с нескрываемым любопытством.
— Очень интересно. Вы что же, собираетесь обогреть Север?
— Нет, там это было бы губительно для природы, — заторопился Гордин. — Но города! Большие города, чьё отопление обходится так дорого. С помощью сияний можно будет избирательно, без ущерба для климата, смягчать морозы. Где угодно! И такое отопление, заодно освещение будут стоить дёшево.
— Ну и ну! Однако все это пока на бумаге…
— Вот и надо поскорей проверить.
— …И даже не отражено в заявке, то есть фактически не существует.
— Но…
— Молодой человек, хотите совет? Если вам нужна скрепка, заказывайте оборудование для целого машбюро.
— Спасибо. Я только хотел заметить, что теоретические предпосылки моих экспериментов уже изложены в статье, и…
— Пожалуйста, не говорите, что вас могут опередить за границей! Я слышал это тысячи раз. Ваши фантастические замыслы… Постойте! Речь идёт о создании настоящего, искусственно вызванного полярного сияния, или я плохо понял?
— Да, — удивлённо ответил Гордин. — Все так.
— Не об этих имитациях, средства на которые я выделяю уже не первый год?
— Что вы! Сияние, которое мы создадим, даже превзойдёт природное. В заявке…
— В заявке! Все эти бумаги на одно лицо, в них что железобетон, что сияние… Так вот чего вы хотите! Ну, молодой человек, бить вас некому.
— Это хорошо или плохо?
— Плохо! Помолчите, мне надо подумать.
Гордин вжался в кресло. “И черт меня дёрнул!…” Сухие стариковские пальцы нехотя двинулись к дужкам очков, которые все ещё лежали на полированной глади стола. Пошевелили их.
— Скажите… Сияние действительно так красиво, как об этом говорят и пишут?
Вопрос был явно обращён к Гордину, однако глаза управляющего смотрели куда-то вдаль, и в них была рассеянность каких-то далёких от этого кабинета мыслей.
— Нет, оно выше определений, — ловя тонкую нить скрытого смысла, тихо сказал Гордин. — Сияние… Его нельзя описать. Невозможно. Вам никогда не доводилось видеть?
— Как-то вот не пришлось. Мальчишкой, конечно, мечтал, все мы тогда бредили Севером… Значит, это что же получается: если ваш опыт удастся, города можно будет обогревать и освещать полярным сиянием?
— Да.
— И, выйдя, скажем, на балкон, можно будет увидеть… — Да.
— Чудеса! Прямо так, значит, с балкона? — Управляющий задумчиво покачал головой. — И какая, если представить, экономическая польза… Ладно! — Его рука энергично прихлопнула бумагу. — Средства получите из резерва.
* * *
В будке телефона-автомата было душно. Здесь накопилось множество запахов тех, кто торопливо или небрежно, тяжело дыша или весело щурясь, крутил диск, царапал карандашом на стене прыгающие цифры телефонных номеров, топал ногами от нетерпения, хохотал, проклинал частые гудки, судачил, не замечая мрачнеющей очереди. Вряд ли во всем городе можно было найти другое столь наполненное следами людских переживаний место. Ещё в будке почему-то пахло собакой.
Наконец в трубке щёлкнуло.
— Да? — мягко отозвался голос.
Куда подевалась решимость! В горле сразу пересохло, Гордин не мог выговорить ни слова.
— Да? — уже недоуменно повторил голос. — Я слушаю.
— Ира, это я…
— Ты?! — Голос сбился, но тут же обрёл себя. — Здравствуй, полярник. Может быть, ты…
Пауза бросила Гордина в пот.
— Ира, — сказал он, не давая опомниться себе и ей. — Я хочу тебя видеть.
— Заходи, завтра вечером я буду…
— Нет! Давай встретимся на холмах. Сегодня! Без четверти десять, хорошо?
— Сумасшедший. — Она засмеялась. — Ты врываешься так, как будто… А мне, между прочим, завтра сдавать композицию и…
— Прошу тебя… Очень! Это важно. К черту композицию! Придёшь?
— Подожди… Где, ты сказал, будешь меня ждать?
— Там, где мы впервые встретились.
— О!
— Ещё я тебя попрошу: оденься, как… как на бал.
— В вечернее платье? — Трубка фыркнула.
— Да!
— Может быть, в белое?
— Это было бы чудесно.
— Да? А как насчёт фаты? — По её голосу нельзя было понять, сердится она или смеётся.
— Отставить, — буркнул он. — Обойдёмся.
— Так важно?
— Да. Да!
— Но у меня нет вечернего платья!
— Я же не об этом… Ирка!
— Что?
— Просто… ну… Я хочу тебя видеть, вот и все. Сегодня. Если можешь — выкинь из головы свою композицию.
— Хорошо, — сказала она серьёзно. — Я буду ровно без четверти десять.
Она появилась ровно без четверти десять. Гордин ахнул, увидев, как она спускается к нему по тропинке. Вместо неизменных брючек на ней было белое платье, вероятно, то самое, которое было однажды сшито на выпускной вечер, а потом запрятано куда подальше. Изменилась, стала неторопливой сама её походка. В вырезе платья темнела цепочка алых кораллов.
— Вот я, здравствуй.
Она подошла, не подавая руки, замерла в ожидании.
“Нравлюсь?” — говорил весь её вид. “Нравлюсь?” — несмело спрашивали её глаза.
“Очень”, — ответил он взглядом.
— Подожди, — сказал он смущённо. — Вот.
В далёком отсвете фонарей гвоздика, как и цепочка кораллов, казалась почти чёрной. Неловкими пальцами он тут же попытался утвердить стебель в мягком облачке её волос.
— Дай я сама. — Она вынула цветок и воткнула его в причёску. — Спасибо. Ну рассказывай. Где был, почему так мало писал, и… вообще…
— Все узнаешь, — сказал он. — Потом.
Робко, словно боясь измять платье, он обнял её за плечи и повёл по тропинке вверх.
— Куда ты меня ведёшь?
— Увидишь.
Она коротко вздохнула. Деревья расступились прогалом. Отсюда ничто не заслоняло город.
— Может быть, все-таки объяснишь…
— Нет, подождём.
— Чего?
— Ш-ш…
Она умолкла. Украдкой он посмотрел на часы. Без пяти десять. С аллей внизу доносились негромкие голоса гуляющих. В листве сонно цвиркнула какая-то пичуга. На реке, колыша маслянистые отсветы набережной, пыхтела тяжеловесная баржа. За рекой теснились скопища фасадов и крыш, в просветах улиц там скупо тлел неон. Точечная отсюда пестрядь окон выделяла заслоняющие друг друга прямоугольники зданий. Оттуда исходил мерный пульсирующий гул. Небо вверху было чистым, но лишь самые яркие звезды удерживались в бледном отсвете города, которое даже здесь, на холмах, делало тени прозрачными.
— Тебе не холодно?
— Нет. Чего мы ждём?
— Угадай.
— Пытаюсь — и не могу.
— Тогда жди.
— И сбудется?
— Да. Закрой глаза.
— Закрыла. Ещё долго?
— Скоро.
Он снова взглянул на часы. Десять. Теперь его била дрожь. Он даже отстранился, чтобы она не заметила. Опустив руки, она стояла с зажмуренными глазами, и было непонятно, улыбается ли она втайне, доверчиво ждёт или, насупясь, тяготится томительным ожиданием.
“Что обо мне думают сейчас на полигоне, что? Сорвался, убежал, исчез… Бросил все… Я — сумасшедший”.
“Я — сумасшедший”, — повторил он и не ощутил раскаяния. Только секунды стали бесконечными, бешено колотилось сердце, и он с отчаянием смотрел на тёмную воду внизу, словно она могла стать прибежищем, если ничего не произойдёт, если ребята подведут, если все сорвётся и не будет уголка, куда бы он мог скрыться от позора.
“Все не важно, не важно, — лихорадочно молил он. — Пусть только удастся, ведь удавалось же, и теперь все рассчитано, пусть больше никогда не удастся…”
Внезапно его сжатые в кулак пальцы накрыла узкая прохладная ладонь. Он пошатнулся, как от удара. Тотчас далеко в небе вспыхнуло зарево. Поплыло, гася свечение города.
— Смотри! — ликующе закричал Гордин. — Видишь, видишь?!
Тёмное небо распалось и ушло куда-то в бархат подслоя. Вверх от зенита пучком взметнулись дрожащие алмазные стрелы. Они пульсировали, переливаясь. Листва бросала на землю двойную, тройную радужную тень. Споткнулся на полутакте мотор баржи, широкая корма которой вот-вот готова была скрыться за излучиной. Откуда-то донёсся недоуменный вой собак, но и он смолк.
Горизонт опоясали порхающие извивы. Река, просверкав, вернула небу его сполохи. Кто-то, ойкнув, зашуршал неподалёку в кустах. Массив зданий преобразился, как груда кристаллов, с которых смахнули пыль. Точки тёмных, неосвещённых окон теперь пылали осколками радуг. В белых плоскостях стен метался трепещущий, каждое мгновение иной перелив порхающих красок.
А потом небо и землю облил зелёный, поразительно чистый свет, и все стало весенним, как первая трава на лугу.
Но Гордин уже не смотрел туда, он видел только бледное лицо Иринки, её широко раскрытые глаза, в которых жил сияющий отблеск неба.
“Вот, вот что я могу! — кричал он мысленно. — Я это сделал, я!!!”
Её лицо под крылом упавших на лоб волос казалось ему летящим.
Таким же новым, прекрасным почудился ему родной город, когда он мельком взглянул туда. Ритм цвета сменился, побагровел, теперь там все пламенело красками Рериха.
Так длилось секунду, может, две.
Затем что-то неуловимо сдвинулось, стало бездымно меркнуть. Краски потухли, потускнели, радужный дождь завес падал не так густо, и лишь влажный блеск глаз Иринки ещё хранил прежнее чудо.
Торопливо, с досадой на промедление взревел двигатель баржи, и сразу как по команде все оборвалось мраком, в котором тускло, как угли из-под пепла, проступали огни заречья.
Но и это длилось недолго. Когда зрение восстановилось, все вокруг оказалось таким, каким было прежде.
— Вот… — только и сказал Гордин. Его губы ожёг быстрый поцелуй.
— Спасибо, спасибо, что ты утащил меня, а то бы я занавесилась и прозевала случай…
— Случай? — потрясённо переспросил Гордин.
— Разве нет? Я где-то читала, что сияние в наших широтах…
— А-а! — ликующе догадался Гордин. — Так ты не жалеешь?
— Не знаю. Раз это больше никогда не повторится… Но я была дурой! Увидеть такое… Бедные мои краски!
— Возьми другие, — торжествуя, сказал Гордин. — Эти! Ты уверена, что я просто рассчитал день и час случайного полярного сияния. Нет. Нет, Ирочка, нет! Я его создал. Вот оно! — Он сжал кулак. — Могу вызвать его завтра, послезавтра, когда захочу.
— Ты… ты…
— Да! Мне помог твой медвежонок, но к черту игрушки, мне нужна ты, ты!
Не дожидаясь ответа, в том же приливе торжества и всемогущества он сгрёб её, стиснул, закрыл поцелуем что-то беззвучно шепчущий рот, приподнял, подхватил, ломая сопротивление, понёс.
— Пусти сейчас же! — вскрикнула она придушенно, и прежде чем он успел понять, как это произошло, она уже была на земле, встрёпанная, тяжело дышащая, а он, ещё не веря тому, что случилось, сжимал пустоту.
— Ты славный, ты гений, я глупая, — выпалила она срывающимся шёпотом. — И не надо! Спасибо за все — только не надо, не надо!
Прежде чем он успел опомниться, она схватила его руку, прижалась к ней мокрой от слез щекой. Потом её белое платье мелькнуло и исчезло в темноте.
* * *
Он брёл от университета по раскисшей аллее. Все вокруг было осенним, жёлтым и мокрым от мелко сеющего дождя, и это напоминало какой-то фильм, отзвук фильма… Словно из другой жизни. Гордин слабо мотнул головой, когда щеку задел упавший с берёзы лист.
Это не из другой жизни, это — с ним. И хорошо, что погода такая, потому что под сияющим небом все было бы куда тяжелей и горше.
1 2 3 4