Это автоматы, лишающие их работы. Этим прогрессом они сыты по горло. Они сами — заметьте, сами! — станут уничтожать лаборатории, жечь книги, избивать учёных, потому что втайне они боятся их и ненавидят. А мы снимем запрет страха, мы поможем им организоваться, мы дадим выход их энергии, отчаянию, ненависти. О, пойдут они тем охотней, что их прогресс — всякую там медицину, производство тряпок, телевизоров, автомобилей, мы не тронем. Мы организаторы и вдохновители, только и всего. Мы объединяем желания простых людей, указываем им врага, снимаем с них ответственность. Как великолепно они будут крушить все на своём пути!
Гюисманс перевёл дыхание.
— Итак, прогресс остановлен, инакомыслящие скованы. Это не тактика, это стратегия. Консерватизм, какое великое слово! В прошлом веке люди без страха смотрели на небо. Это прогресс заселил их бомбардировщиками и ракетами! Раньше люди не дрожали за судьбу человечества, их не мучили кошмары радиоактивных пустынь. Это прогресс ужаснул человечество! Поэтому — да здравствует консерватизм! Будем пожинать те плоды, что есть, и не тянуться к новым, ибо недаром сказано в Библии: “во много знаний и много горя”.
Социализм? Это слово стало привлекательным, потому что за ним чудится какой-то выход из тупика, потому что каждый вкладывает в него свою мечту о будущем. Мы используем его. Ведь слово — это обёртка, в него можно завернуть что угодно.
Полынов теперь не прерывал Гюисманса. Он внимательно слушал, надеясь, что тот, заворожённый собственной речью, скажет что-нибудь лишнее. К тому, похоже, шло. Щеки Гюисманса пошли красными пятнами, ноздри раздувались, в глазах металось еле сдерживаемое исступление.
Но внезапно Гюисманс взял себя в руки. Он молча посмотрел на Полынова, потом потянул со стола коробочку, повертел её, открыл и бросил в рот конфету.
— Любопытная философия, правда, не новая, — сказал Полынов, видя что Гюисманс успокаивается. — Но я не вижу тут позитивной программы. Сжечь, сломать, остановить… Где же благо?
Гюисманс жевал конфету. Удовлетворённо кивнул.
— Ваш вопрос доказывает, что полет мысли гения недоступен обычному человеку. Чего хотят простые люди? Спокойствия. Хлеба. Безопасности. Веры во что-нибудь. Перспективы. Вот наша позитивная программа.
— Вера в бога?
— Да, но в бога современного, космического. Вы верно выделили главное. Вера — вот цемент нашей программы. Чем больше изучаешь человека, тем лучше видишь, что вера для него все равно, что дыхание. Не так уж важно во что: отрицание веры тоже становится верой. Религия была отличной штукой, но она устарела. Любой дурак сейчас может сказать: “бога нет” — вот чем она плоха. А у нас бог будет, реальный, зримый, творящий хлеб, спокойствие, безопасность, перспективу.
— Уж не вы ли?
— О нет. Конечно, пример Гитлера и ему подобных показывает, что человеку занять место бога в наш просвещённый век не так уж трудно. Но у такого бога есть наряду с достоинствами серьёзные недостатки. Во-первых, у него есть национальность, а это обстоятельство раздражает другие народы. Во-вторых, он смертен, что и вовсе плохо. В-третьих, такой бог не нов, у людей есть кое-какой опыт, и с этим надо считаться. Наш бог будет лишён всех недостатков. Ибо это — космический бог!
Уперев руки в стол, Гюисманс наклонился к Полынову.
— Вы не понимаете? Вижу, что нет. Это-то и замечательно. Я не ошибся. На вас можно проверять реакцию того ничтожного меньшинства, которое по логике вещей окажет нам наибольшее сопротивление. Так вы не поняли? Отлично. Наш бог — это космические пришельцы!
“Да он рехнулся”, — мелькнула у Полынова спасительная мысль.
— Ага! — торжествующе вскричал Гюисманс. — Вы настолько потрясены, что думаете, уж не сошёл ли я с ума. Нисколько. Это только вы, коммунисты, поёте “ни бог, ни царь и не герой”, а люди в глубине души мечтали и мечтают о сильной личности, которая думала бы за них, направляла их, уберегала от необходимости решать самим. Это так! А уж как зовётся этот символ — бог, фюрер, космический пришелец, — да не все ли равно!
— Вы думаете, мир поверит такой наивной выдумке? — усмехнулся Полынов. — Умных людей немало. И даже обывателя, мещанина, на которого вы делаете ставку, трудно раскачать.
— Вы плохо изучали общественную психологию. Психологию масс! (“Увы, — подумал Полынов, — я её совсем не изучал”.) Назовите мне реальность, которая бы так полно и долго владела людьми, как легенда об Иисусе Христе, Магомете, Будде. Назовите, и я отрекусь от космического бога!
— Отрекайтесь, Гюисманс! Ненависть к угнетателям — раз, стремление к свободе — два, искания правды — три… Хватит? Вот реальности, властвовавшие над людьми задолго до появления ваших легенд! Или вам напомнить о нескончаемой цепи восстаний, революций, которые смели рабство, смели феодалов и сметут с лица земли королей угля, стали, нефти, расистов, фанатиков, фашистов… Не потому ли вы так спешите, что петух пропел и вам надо проваливаться в небытие? Не спасли костры, не спасли диктаторы, не спасла ложь, не спасла глупость обывателя… Космический бог? Нет, космическая авантюра, последняя, надеюсь, попытка изменить ход истории. Не выйдет. Ставка на шантаж, дикость, испуг перед трудностями века — старо, старо, старо!
Гюисманс взвился. Видимо, он хотел всего лишь грозно шагнуть к Полынову, но он не учёл слабой силы тяжести. И, как воздушный шарик, воспарил к потолку.
Полынов едва удержался от смеха. Тонконогий кандидат в диктаторы испуганно барахтался над столом, пытаясь ускорить падение. Крыльями птицы бились полы чёрного пиджака.
Наконец Гюисманс утвердился в кресле. Он тяжело дышал.
— Не понимаю, — сказал он, избегая взгляда психолога, — как вы упустили такую возможность разделаться со мной…
— Не в вас дело, — брезгливо бросил Полынов. — Дело в тех, кто стоит за вами.
— Так вы ошиблись. — К Гюисмансу возвращалось самообладание. Он вытащил новую конфету и сжевал её, косясь на Полынова. — Но оставим это, мы слишком горячимся. Я ждал вашей критики, она мне нужна, чтобы лишний раз проверить все звенья замысла. Кройте дальше. Только без общих слов, пожалуйста. Здесь нет толп рабочих, мы одни. Впрочем, толпа рабочих — это бараны. Всякая толпа — толпа баранов, я изучал. Но ближе к существу. Пока вы привели самое общее возражение, и, черт побери, вы правы. Да, быть может, это последняя ставка. Как видите, я откровенен. Но вы не учли одной малости. Власть мифов все ещё сильна, куда сильней власти, как вы любите называть, эксплуататоров. Мне не нужно, чтобы космический миф господствовал столетия. Хватит нескольких лет. Ещё в незапамятные времена некий философ Хань Фэй — мир его праху! — написал учёный трактат, в котором доказывал, что человек в руках высшей власти все равно, что кусок дерева в руках ремесленника. А вскоре император Цинь-ши-хуанди принял этот тезис на вооружение. И кстати, ему удалось остановить прогресс. Тёмное прошлое, да? Гитлеру не потребовалось столетий для внедрения принципа Хань Фэя в сознание миллионов. А что было у Гитлера? Газеты, кино, микрофоны, гестапо, концлагеря. Кустарщина! В наше время мы располагаем менее грубым и, главное, несравненно более действенным набором. Электронная слежка, детекторы лжи, звуковые пушки, для которых не существует стен, психотропные вещества, операции памяти для несговорчивых, управление психикой с помощью электромагнитных волн, наконец. Представляете, какие это открывает возможности? Правительство одной страны уже ставило кое-какие опыты с комплексом всех этих средств. Независимо от нас, между прочим. Результаты потрясающие. И никакого шума в мире! Так-то. Пройдёт год, от силы два, и люди всей Земли будут у нас вот где!
Гюисманс медленно свёл пальцы.
— А люди, — продолжал Гюисманс, — дадут нам такую возможность. Я ведь не расшифровал ещё один наш принцип — принцип Перспективы. От имени космических пришельцев мы объявим, что если человечество будет следовать нашим указаниям, то оно построит рай на Земле. Сначала я думал назвать этот рай коммунизмом… Вы шокированы? Да, коммунизмом, поскольку его строительством занято подавляющее большинство населения. Но тогда нас дурно поймут какие-нибудь американцы. Нет, придётся объявить о каком-нибудь “гармоничном будущем”, “обществе изобилия”, “кибернетическом коммунизме”. Какой символ вам больше нравится?
— Почему бы откровенно не назвать вашу Перспективу “неофашизмом”?
— Не пойдёт: скомпрометированный термин. Так, я жду критики, уничтожающей критики, мой друг-враг.
— Интересно, как вы технически провернёте свой фокус с космическими пришельцами?
— Это несложно. Они, то есть мы, а верней, они через… К этому мы ещё вернёмся. Так вот, они объявят, что давно уже следят за земными делами (тут все вспомнят о летающих тарелочках, таинственных исчезновениях, фресках Тассиля и тому подобной белиберде). Они скажут, что их вмешательство стало необходимым. Но они гуманны, очень гуманны. Никаких покушений на существующие политические системы, уклад жизни, идеологию; они не вмешиваются в классовую и национальную борьбу. Они дают один-единственный приказ: разоружиться. Разоружиться, потому что оружие стало смертельно опасным для человечества. Гуманно? Вполне. Абсолютно в духе сказок о высокоразвитых цивилизациях. Свой приказ они подкрепляют угрозой снять озоновый экран (тут будет пролито немало слез о тягчайшей ответственности, о их нежелании применять силу, их любви к неразумным людям, которая единственно…). Слушатели будут всхлипывать от умиления, гарантирую. Почему озоновое оружие, а не какие-нибудь суперлучи, подобающие высокоразвитой цивилизации? Да в силу все той же гуманности, черт побери! Они не хотят подавлять своим могуществом, они не хотят лишних жертв, поэтому берут чисто земное оружие… Накручено и здесь будет отлично.
А потом они будут давать только советы. Советы — и ничего больше. Совет временно остановить (мы-то знаем, что навсегда) прогресс. Совет следовать их советам, чтобы построить рай на Земле…
— Космический бог в роли анонима. Пустой крючок.
— Ерунда. Да мы, если потребуется, покажем их по телевидению. И зрители увидят — ха-ха! — электромагнитное облако. Покажем их животных, пейзажики их планеты… А знаете, кто будет говорить от их имени? Думаете, я? База? Ничего подобного. Открыть базу — значит выдать подлог. Нет. От их имени будете говорить… Держитесь крепче. Вы!
— Я?!
— Не вы один, конечно. Весь экипаж корабля, который был приглашён пришельцами в гости для выяснения ряда деталей. Все вспомнят необъяснимое исчезновение “Антиноя” (это даже учёных кое в чем убедит). Пришельцы решили ближе познакомиться с представителями человечества, те пришли в восторг от мудрости и гуманности братьев по разуму. И сами — учтите, сами — убедили их вмешаться в земные делишки. Ну и, разумеется, стали их апостолами. Недурно придумано, а?
— А если пассажиры не согласятся?
— Во-первых, среди них были наши люди. Во-вторых, большинство пассажиров уже согласилось. В-третьих, у нас есть возможность убедить остальных. В крайнем случае без некоторых мы можем обойтись. Но ваше участие очень, очень желательно. Почему? Да потому, что вы единственный человек оттуда. Есть, правда, ещё один коммунист — Бергер. Весьма приличный человек, он быстро воспринимает доводы. Но вы… Ваше имя кое-что значит. Кроме того, нам нужны умные союзники. Но я жажду услышать критику.
— Что тут критиковать? Ваша затея просто обречена на провал.
— Любопытно все же знать почему.
— По тысяче причин. Вас раскусят. И очень быстро.
— Пусть. Гитлера тоже раскусили, это ему не помешало.
— Вы забываете и о таких мелочах, как наши внеземные станции, посёлки на других планетах, космический флот. Вас трудно обнаружить — это ваш плюс. Но так же трудно обнаружить и тех, кто разыщет вас и уничтожит.
— Учтено. Не выйдет.
— Наконец, вы забываете о главном. Вы делаете ставку на испуганного обывателя, на мещанина, на особенности их психологии. Очень несложные особенности. Лишь та боль — боль, которая моя, лишь тот вкус верен, который мой, хорошо то, что хорошо мне, высокие слова — обман, но ими хорошо прикрываться, лишь мои представления о мире правильные, человек человеку — волк. Но мещанин — это не человечество, это не рабочие, не интеллигенты, не крестьяне, хотя мещане есть среди них всех. Это носители определённой психологии, которую выработали века насилия, бескультурья, подавления в человеке человека. Людей, свободных от этой психологии, на моей родине подавляющее большинство. Уверен, что даже в уцелевших капиталистических странах их число поуменьшилось. Так что ваша духовная, так сказать, база со времён Гитлера заметно сузилась.
Но даже не в этом суть. Эта психология начисто лишена творческих начал. Она опасна лишь в соединении с неподконтрольной властью, с вами, её родителями, воспитателями, охранителями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12