— Пустое, — теперь уже спокойно возразил Шумерин. — Вызовем Полынова, он прилетит и снимет нас. Места для реалета достаточно.
— Да, если лава не поднимется.
— Ты что, не знаешь Полынова? Он умудрится сесть на крышу вездехода. Вызови его.
Сквозь хрипы и треск сигналы пробивались с трудом. Видимо, это было следствием все той же электромагнитной бури, которая заставила небо полыхнуть сиянием. Упрямо, с ювелирной точностью Шумерин настраивал волну. Бааде тем временем без особого удовольствия отметил, что лава все-таки поднимается. Её поверхность кое-где пятнали красные островки остывающей коры, меж ними пробегали голубоватые огоньки.
— Красивое зрелище, — пробормотал он. — Что, связаться не удаётся?
Но тут отчётливо, будто Полынов очутился в кабине, послышался вопрос:
— Сознавайтесь, черти, почему застряли?
Шумерин коротко объяснил.
— Понятно, понятно. Сейчас запущу телезонд и немедленно вылечу.
Шумерин довольно подмигнул языками огня.
— Вот и все.
Он откровенно наслаждался ясностью ситуации. Такая опасность, как появление лавы, была ему по душе хотя бы уже потому, что загоняла в дальний угол памяти необъяснимую историю с роялем.
Сверкающей каплей ртути по небу прокатился телезонд. Снизился, замер над вездеходом.
— Послушайте, — донёсся голос Полынова, — лава ещё не подступила к вам?
— Нет, места для реалета пока хватает, — удивлённо ответил Шумерин. — А что, тебе плохо видно?
Ответ последовал не сразу. Полынов явно медлил.
— Вот что, — сказал он наконец. — Не обращайте внимания на пустяки. Гоните машину сквозь лаву. Если только снаружи температура не будет повышаться.
Шумерин вдруг понял…
— Полынов! — закричал он. — Что происходит с нами?
— Все в порядке. Смело езжайте, потому что… Конец фразы утонул в громовом разряде.
— Я что-то перестаю соображать, — пробормотал Бааде. Его глаза растерянно искали поддержки. — Или мы… Или он…
— Неважно, включай!
Вездеход, покачиваясь, сполз. Шумерин ухватился за поручни, не отрывая взгляда от термолокатора. С приближением к раскалённой жидкости температура не повышалась…
Бааде выругался и прибавил скорости.
Гусеницы машины коснулись лавы, и она расступилась. Вездеход мчался посреди голубых факелов, и перед ним аккуратно раздвигался проход.
— Теперь, — подытожил Шумерин, — самое лучшее для нас — закрыть глаза и не открывать их до ракеты, что бы вокруг ни творилось.
По настоянию Шумерина иллюминатор был зашторен. Посреди уютного мирка, образованного четырьмя стенами, на столе пускал струйки пара кофейник.
Шумерин то вставал, то садился, отхлёбывая кофе, обжигался, не глядя, ставил чашку обратно (вокруг уже образовалась лужица) и снова тянулся к кофе.
— Нет, Андрей, ты ответь прямо: мы… здоровы?
Полынов неторопливо размешивал сахар, медлительно набирал в ложечку кофе, осторожно дул на неё, сливал обратно, попробовав. Шумерин невольно следил за движениями психолога. Его руки, которые беспокойно рыскали по столу, хватая то солонку, то ложечку, легли, наконец, спокойно.
— Так-то лучше, — удовлетворённо кивнул Полынов, отодвигая чашку. — Что ж, я отвечу прямо: вы оба совершенно здоровы.
— Почему ты так уверен? — сказал угрюмо молчавший Бааде.
Он методично пил кофе, чашку за чашкой, не замечая ни количества выпитого, ни кофейной гущи.
— Во-первых, я не случайно настоял на проверке вашего здоровья перед отправлением в экспедицию. Немножко была повышена нервная возбудимость — и только. Сие вполне объясняется необычностью обстановки и неожиданным появлением вала.
— Какого вала? — не сразу понял Бааде.
— Того самого, который потом испарился.
— Ага! Я успел позабыть о нем.
— Напрасно. Во-вторых, моя убеждённость основывается на том, что в ваше отсутствие я проверил и своё состояние.
— Как? — опешил Шумерин. — Ты тоже усомнился…
— Ни в чем я не усомнился, но порядок обязателен для всех. Наконец, третье, самое главное; все это был мираж, обыкновенный мираж.
— Я ждал, что ты скажешь именно это, — с неожиданным спокойствием заметил Шумерин. — Но, пожалуйста, не надо успокоительных пилюль. Скажи правду.
— Правду?! — Полынов не смог скрыть изумления. Но он тотчас овладел собой. — Хорошо, давай разберёмся. Я не понял тебя.
— А я тебя.
— Все, что я говорил, — правда.
— А вал?
— Что вал?
— Ты считаешь его миражем?
— Да.
— Но показания приборов…
Полынов опустил взгляд.
— Ладно, — глухо сказал он. — Я виноват, вот моя голова, рубите. Никаких показаний не было. Я скрыл это. Иначе мне трудно было бы разобраться в состоянии вашей психики, картину осложнили бы сильные эмоции. А мне надо было знать точно — галлюцинации это или мираж.
Бааде неожиданно махнул рукой — мол, все равно безнадёжно, не разберётесь — и поудобней устроился в кресле. Непредвиденным последствием этого жеста было то, что и капитан и психолог рассмеялись. И всем как-то сразу стало легче.
— Твой поступок сейчас меня мало волнует. Сейчас, — капитан выразительно посмотрел на Полынова. — Пока. Скажи лучше вот что: лава — это тоже мираж?
— Когда я сравнил ваше описание обстановки с тем, что увидел на телеэкране, я не мог не заметить некоторой разницы. Я отчётливо видел, как лава затопила гусеницы вездехода, чего, по вашим словам, в действительности не было. Отсюда — простейшее умозаключение.
— Ах, вот как, простейшее! — Шумерин не мог сдержать раздражения. — Но, насколько я знаю, мираж, пусть даже меркурианский, есть переброшенное через пространство изображение реально существующих предметов, Я ошибаюсь?
— Нет. Добавь только, что это изображение не всегда можно отличить от действительности.
— Тогда откуда, черт побери, на этой дикой планете мог появиться рояль?!
— Какой рояль?
Шумерин объяснил. Полынов приложил неимоверное усилие, чтобы хотя бы внешне остаться спокойным.
— Все? — спросил он, когда Шумерин умолк.
— Все…
— Почему ты сразу не сказал мне об этом?
— Ты сам настоял: потом, потом, сначала отдохнём, выпьем кофе… Я догадываюсь, к чему все эти психологические штучки, но, право, сейчас они излишни.
Шумерин говорил сдержанно, но голос его дрожал. Тогда вместо ответа Полынов закрыл глаза, развёл пальцы и вслепую вновь свёл их. Они сошлись точно. Шумерина затрясло. Полынов бросил на него быстрый взгляд.
— Тебе хочется стукнуть кулаком по столу; ты того… не сдерживайся.
Кулак грохнул по столу. Подпрыгнули чашки, плеская кофе.
— Ну, теперь можно продолжить разговор, — сказал Полынов. — Ведь полегчало, не так ли?
— Друзья, мы перестали быть такими, какими были раньше, вот что я вам замечу, — вдруг подал голос Бааде.
— Да, ты прав, — Полынов потёр лоб, — мы изменились. Любопытная планетка — этот Меркурий… Ничего, разберёмся. Нет, рояль миражем, конечно, не был. Это очень похоже на галлюцинацию.
— Так я и знал! — воскликнул Шумерин.
— Почему-то именно здоровые люди болезненней всего воспринимают это слово, — холодно ответил психолог. — Между тем галлюцинации бывают у самого что ни на есть нормального человека, необычность обстановки, нервозность — готово.
— Это точно?
— Ручаюсь.
— Даже рояль?
— Хоть Эйфелева башня.
— Сразу у двоих?
— Это уже более редкий случай. Но пейзаж Меркурия не просто диковинный, это исключительный пейзаж. Так что ничего страшного и в этом факте я не нахожу. Мой окончательный вывод таков: рояль — бесспорно галлюцинация. Остальное — или галлюцинация, или мираж. Скорей последнее.
— Так что же нам теперь делать? Ведь мы и шагу теперь не сможем ступить, не рискуя получить оплеуху от какого-нибудь призрака собственного воображения?
— Ну, против галлюцинаций есть очень простое средство.
— Какое же?
— Надавить пальцем на глаз. Реальные предметы раздвоятся. Галлюцинация — нет.
— Надавить пальцем на глаз… Совсем просто. Через шлем давить или как?
— Да-а… Этого я не учёл. Это осложняет. Такой пустяк и…
— Я же говорил.
— Беспокоиться все равно нечего. У нас есть аретрин. Ещё не было случая, чтобы он не снимал галлюцинации. Моя ошибка, что не дал его вам перед поездкой.
— И это не первая твоя ошибка.
Полынов ничего не мог возразить. Про себя он подумал, что даже не может толком объяснить, почему он поступил так, а не иначе. Это угнетало больше всего.
— Бааде, а ты что думаешь? — спросил Шумерин.
— Я? Я не думаю, я молчу. Всякие там галлюцинации, психические кризисы относятся к той потусторонней области, в которой порядочному инженеру делать нечего. Наука лишь то, что подвластно числу и мере. А в субъективном хозяйстве нашего друга нет даже единиц измерения — каких-нибудь там чувств ампер или волиметров…
Полынов засмеялся.
— Ладно, Генрих, я это тебе ещё припомню! Тем более что все это — устарелые представления. Но ты вот что мне скажи: мираж тоже потустороннее явление?
— Нет, почему же, мираж — чистая физика. В сущности, это объёмная передача изображения на сотни, иногда тысячи километров, когда в атмосфере образуется своеобразная оптическая система, характеризующаяся…
— Но в разреженной меркурианской атмосфере…
— Поведение такой оптической системы в сильно разреженном воздухе, к сожалению, малоисследованная область. Однако известно, что дальние миражи трансформируются именно через разреженные слои атмосферы. Кроме того, доказана принципиальная возможность миражей иного типа…
Полынов остановил его.
— Короче, меня интересует: над миражами — близкими, далёкими, оптическими или там ещё какими-нибудь — властвуют число и мера?
— Конечно, я предвижу некоторые трудности, но…
— Можно отличить мираж от не миража?
— В принципе, да.
— Это я и хотел услышать. Вот план проверки. Мы вновь отправляемся на разведку. Я и Бааде. Аретрином я заранее снимаю всякую возможность галлюцинаций. Если нам и тогда встретится что-то необычное, Бааде возьмёт свои числа и меры… И все станет ясным.
— Ясность — какое замечательное слово! — Шумерин налил себе кофе. — План действительно прост: или — или, а третьего не дано. Только…
— Что — только? — ревниво переспросил Полынов.
— Нет, ничего. Твоё мнение, Генрих?
Бааде важно кивнул.
— Как ни странно для врача, Полынов мыслит как физик.
У инженера это было высшей похвалой. Психолог поклонился.
— Тогда решено, — сказал Шумерин.
— Но прежде, — Полынов повысил голос, — ещё раз проверим своё состояние.
Оставшись наедине, Полынов оценивающе оглядел стол — стопка книг, гамма-микроскоп, игрушечный Буратино, — схватил блокнот и с силой запустил его в угол. Трепеща страницами, блокнот описал широкую дугу и шлёпнулся о стену.
Испытанное средство (гневу надо давать безобидную разрядку) помогло. Полынов сел, поправил рефлектор, чтобы конус света падал на свободную часть стола, сосредоточил на ней взгляд и прежде всего постарался вспомнить, где, когда, при каких обстоятельствах он делал несколько ошибок подряд. Память услужливо подсказала: после быстрого перехода из привычной спокойной обстановки в незнакомую, бурную. Самоочевидность вывода что-то объясняла, но не успокаивала, нет. Он знал об этой особенности человеческой психики, знал давно. И уже много лет назад разработал для себя безотказный, как он до сих пор считал, рефлекс страховки — целую серию умственных упражнений, которые обязаны были подготовить его к любым потрясениям. Но испытанная система не помогла — почему? Две ошибки подряд, совершенно непростительные для психолога! Только ли потому, что переход был слишком резким и обстановка чересчур новой?
Докопаться до истины никак не удавалось — вот это злило и раздражало. Оставалось загнать эти размышления в подсознание и заняться совсем другим делом. Тогда, быть может, ответ рано или поздно постучится сам. В старину такой случай назывался озарением.
Но отвлечься чем-то совсем посторонним времени не было. Что ж, полумера так полумера.
Полынов прошёл в аппаратурную и, не зажигая света, щёлкнул кнопкой. В темноте призрачно засиял жёлтый шар психомодели. Полынов склонился над ним. Для непосвящённого объём шара представал головоломкой сотканных из света римановых плоскостей, цветных узоров, усеянных голубоватыми звёздочками; все лежало внутри пульсирующих сфер. Видимого порядка в этом сплетении не было, но для Полынова модель душевного состояния его друзей и его самого была открытой книгой. Не глядя, на ощупь, он набрал на диске нужное сочетание сигналов, и в желтоватой прозрачности шара шевельнулись три тонкие, как нерв, кривые. Он подвёл их ближе к сетчатой, изогнутой парусом поверхности.
— Галлюцинаторные кривые в норме, — пробормотал он, регулируя яркость. — У Бааде она вообще вне всякой критики. Попробуем внести аретрин.
Как и ожидалось, после посылки нового сигнала кривые опали и почти погасли.
— Попробуем так…
И он обрушил на модель ливень потрясений. Опасности, неожиданности, в которых было все — блеск молнии, порыв урагана, прыжок тигра из зарослей, зловещий бег цунами, — сотрясали шар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9