пожимая ему
руку, он сделал это особенным образом -- так, как положено члену
студенческой организации, к которой принадлежал и Ардмор! Массивная дверь за
ним давно уже закрылась, а Ардмор еще долго стоял, погруженный в
размышления.
Обернувшись, он увидел позади себя Кэлхуна. У него почему-то появилось
такое ощущение, будто его поймали на краже варенья.
-- Здравствуйте, доктор, -- быстро сказал он.
-- Здравствуйте, майор, -- медленно произнес Кэлхун. -- Могу ли я
спросить, что тут происходит?
-- Конечно. Я только что послал лейтенанта Томаса в разведку.
-- Лейтенанта?
-- Исполняющего обязанности лейтенанта. Мне пришлось поручить ему
задание, которое не соответствует его прежнему званию, и я счел нужным его
повысить.
Кэлхуна, по-видимому, не удовлетворило это объяснение, и он тем же
слегка ироническим тоном спросил:
-- Я полагаю, вы отдаете себе отчет в том, насколько рискованно
посылать кого бы то ни было за пределы Цитадели? Это подвергает опасности
нас всех. Я несколько удивлен, что вы приняли такое решение, не
посоветовавшись с остальными.
-- Если вы так считаете, мне очень жаль, полковник, -- ответил Ардмор
примирительно. -- Но мне так или иначе приходится постоянно принимать
решения, а в нашем положении важнее всего, чтобы ничто не отвлекало вас от
вашей ответственейшей работы. Эксперимент уже закончен? -- поспешно
продолжал он.
-- Да.
-- Ну и как?
-- Результат положительный. Мыши сдохли.
-- А Уилки?
-- О, он, разумеется, невредим. Как я и предполагал.
Джефферсон Томас, обладатель диплома с отличием Калифорнийского
университета и диплома Гарвардского института права, по роду занятий --
хобо, затем рядовой и помощник повара, а ныне исполняющий обязанности
лейтенанта разведки армии Соединенных Штатов, провел первую ночь вне
Цитадели, дрожа от холода на груде сосновых веток там, где его застала
темнота. Ранним утром он заметил поблизости какую-то ферму. Там его
накормили, но постарались как можно скорее выпроводить.
-- Того и гляди сюда явится кто-нибудь из этих язычников и начнет
совать нос куда не надо, -- извиняющимся тоном сказал хозяин. -- Я не хочу,
чтобы меня арестовали за укрывательство беженцев -- на мне жена и дети.
Тем не менее он проводил Томаса до большой дороги, не умолкая ни на
минуту: природная общительность превозмогла даже осторожность.
-- Один Бог знает, что ждет моих ребятишек, когда они вырастут. Иногда
по ночам мне приходит в голову, не лучше ли одним махом положить конец всем
их горестям. Джесси -- это моя хозяйка -- говорит, что грех об этом даже
думать, что надо положиться на волю Господа, рано или поздно он о нас
вспомнит. Может быть, и так, -- только я знаю одно: не улыбается мне растить
ребенка для того, чтобы потом им помыкали эти обезьяны. -- Он сплюнул. -- Не
по-американски это.
-- А что полагается за укрывательство беженцев? Фермер удивленно
посмотрел на него.
-- Да где ты был все это время, приятель?
-- В горах. Я еще ни одного сукина сына и в глаза не видел.
-- Увидишь. Погоди, значит, у тебя нет номера, верно? Так ты лучше
получи номер. Хотя нет, ничего у тебя не выйдет -- как только объявишься,
тут же загремишь в трудовой лагерь.
-- Номер?
-- Регистрационный номер. Вот такой. Он достал из кармана запечатанную
в прозрачный пластик карточку и показал Томасу. На карточке были приклеены
не очень четкая, но в общем похожая фотография фермера, его отпечатки
пальцев и напечатаны адрес, профессия, семейное положение и прочие данные, а
вверху стоял многозначный номер, разделенный черточками на несколько частей.
Фермер ткнул в него корявым пальцем.
-- Вот эта первая часть -- мой номер. Он означает, что ихний император
разрешает мне оставаться в живых, дышать воздухом и ходить по земле, -- с
горечью сказал он. -- Вторая часть -- это серия, она означает, где я живу и
чем занимаюсь. Если вздумаю уехать из нашего округа, я буду обязан ее
поменять. А если захочу поехать в какой-нибудь другой город, не в тот, куда
мне предписано ездить за покупками, я обязан получить специальный разовый
пропуск. Как по-твоему, можно так жить?
-- Я бы не смог, -- согласился Томас. -- Ну что ж, пожалуй, мне пора
отправляться, пока вы из-за меня не попали в беду. Спасибо за завтрак.
-- Не за что. Сейчас помочь другому американцу -- одно удовольствие.
Томас быстро зашагал по дороге, чтобы добрый фермер не заметил, как
сильно на него подействовало то, что он услышал. Знать, что Соединенные
Штаты потерпели поражение, -- это одно, а увидеть воочию регистрационную
карточку -- совсем другое. Рассказ фермера глубоко потряс его свободолюбивую
душу, Первые два-три дня он передвигался осторожно, держась подальше от
городов, пока не освоился с новыми порядками и не научился вести себя так,
чтобы не вызывать подозрений. По крайней мере в один большой город он должен
был проникнуть -- нужно было почитать объявления на стенах, найти случай
поболтать с людьми, профессия которых позволяла им разъезжать по стране.
Если бы речь шла только о его личной безопасности, он был готов пойти на
это, даже без всякой регистрационной карточки, но он отчетливо помнил, как
Ардмор снова и снова говорил: "Самая важная ваша задача -- вернуться назад!
Не стройте из себя героя. Не рискуйте без особой надобности, и самое главное
-- возвращайтесь!" Так что с этим придется подождать.
По ночам Томас бродил по окрестностям городов, избегая встреч с
патрулями, как раньше -- с железнодорожными полицейскими. На вторую ночь он
обнаружил то, что искал, -- пристанище бродяг. Оно находилось там, где он и
рассчитывал его найти по своему прежнему опыту. Тем не менее он чуть было
его не проглядел: костра там не оказалось, а вместо него была убогая
печурка, кое-как сооруженная из железной бочки, и снаружи огня почти не было
видно.
Вокруг печурки сидели люди. Томас уселся, не говоря ни слова, как
требовал обычай, и дал себя как следует разглядеть.
Скоро какой-то унылый голос произнес:
-- Да это же Джентльмен Джефф! Ну ты даешь, Джефф, -- напугал меня до
смерти. Я думал, это какой-нибудь плоскомордый. Что поделываешь, Джефф?
-- Да так, ничего особенного. Прячусь.
-- Все мы нынче прячемся, -- сказал голос. -- Куда ни плюнь, везде эти
косоглазые( -- И он разразился длинной цепочкой проклятий, затрагивающих
родителей паназиатов и такие их личные качества, с которыми он вряд ли имел
случай сталкиваться.
-- Кончай, Моу, -- повелительно сказал другой голос. -- Какие новости,
Джефф?
-- К сожалению, не знаю, -- вежливо ответил Джефф. -- Я был в горах --
уклонялся от призыва и ловил себе рыбу.
-- Надо было тебе там и оставаться. Сейчас везде стало совсем плохо.
Никто не решается взять человека на работу, если он не зарегистрирован. Все
время только и смотришь, как бы не угодить в трудовой лагерь. По сравнению с
этим та облава, когда повсюду гонялись за красными, -- просто пикник.
-- Расскажите мне про трудовые лагеря, -- попросил Джефф. -- Может
быть, я рискну туда попроситься, если совсем оголодаю.
-- Ты себе не представляешь, что это такое. Меня туда никакой голод не
загонит. -- Голос ненадолго умолк, как будто его обладатель погрузился в
невеселые размышления. -- Ты знал Кида из Сиэтла?
-- Кажется, знал. Такой маленький, с косым глазом, на все руки мастер?
-- Он самый. Так вот, он пробыл в лагере с неделю, а потом вышел
оттуда. Как вышел, он и сам не знал: ему все мозги отшибли. Я видел его в ту
ночь, когда он помер. Весь был в язвах -- должно быть, заражение крови. --
Он помолчал и задумчиво добавил: -- А уж воняло от него(
Томас был бы рад перевести разговор на другую тему, но нужно было
разузнать как можно больше.
-- А кого посылают в эти лагеря?
-- Всякого, кто не работает там, где ему велено. Мальчишек, начиная с
четырнадцати лет. Всех, кто уцелел из военных, после того как мы накрылись.
Каждого, кого поймают без регистрационной карточки.
-- Это еще не все, -- добавил Моу. -- Ты бы видел, что они делают с
женщинами, которые остались без работы. Тут мне только вчера одна кое-что
рассказала -- отличная тетка, между прочим, поесть мне дала. У нее была
племянница, учительница в школе, а плоскомордые все американские школы
прикрыли, и никакие учителя им не нужны. Так они ее зарегистрировали, а
потом(
-- Кончай, Моу. Слишком много болтаешь.
Сведения, которые удавалось раздобыть Томасу, были отрывочными и
бессвязными, тем более что ему редко представлялся случай задать прямые
вопросы о том, что его действительно интересовало. Тем не менее у него
понемногу складывалась картина систематического и планомерного порабощения
нации, беспомощной, парализованной, неспособной защищаться, со средствами
общения, целиком попавшими в руки завоевателей.
Повсюду он видел растущее возмущение, яростную решимость восстать
против тирании, но все такие попытки были разрозненными, несогласованными, а
люди, в сущности, безоружными. Вспыхивавшие время от времени мятежи
оказывались столь же безрезультатными, как суета муравьев в разрушенном
муравейнике. Да, паназиата тоже можно убить, и находились люди, готовые
стрелять в каждого из них, кто попадался навстречу, невзирая на неизбежность
собственной гибели. Но им связывала руки еще большая неизбежность жестокого
возмездия, направленного против их соотечественников. В таком же положении
оказались евреи в Германии, перед тем как разразилась война: дело было не в
личном мужестве, а в том, что за каждое выступление против угнетателей
приходилось немыслимо дорогой ценой расплачиваться другим -- мужчинам,
женщинам, детям.
Но страдания, которые он видел и о которых слышал, были ничто по
сравнению со слухами о предполагавшемся истреблении самой американской
культуры. Школы был закрыты. Печатать на английском языке не разрешалось ни
единого слова. Можно было предвидеть, что всего поколение спустя
письменность будет утрачена и английский язык останется лишь устным говором
бесправных рабов, которые никогда не смогут восстать уже только потому, что
будут лишены единого средства общения.
Даже приблизительно оценить численность азиатов, находившихся на
территории Соединенных штатов, было невозможно. Говорили, что на западное
побережье каждый день прибывают транспорты с тысячами чиновников, по большей
части ветеранов присоединения Индии. Трудно было сказать, будут ли они
включены в состав оккупационной армии, которая захватила страну и теперь
поддерживала в ней порядок, но было очевидно, что они заменят тех мелких
служащих из числа белых, которые еще помогали оккупационной администрации
под дулом пистолета. Когда эти белые служащие будут устранены, организовать
сопротивление станет еще труднее.
В одном из пристанищ, где собирались бродяги, Томасу удалось найти
человека, который помог ему проникнуть в город.
Этот человек по прозвищу Петух, строго говоря, не принадлежал к числу
бродяг, он только скрывался среди них, оплачивая приют мастерством своих
рук. Старый анархист, он претворял в жизнь собственные убеждения, изготовляя
без ведома государственного казначейства очень похожие банкноты. Кое-кто
утверждал, что он получил свое прозвище от имени -- Питер, другие были
убеждены, что дело в пристрастии, которое он питал к бумажным пятеркам:
"Делать мельче -- не стоит того, а крупнее - опасно".
По просьбе бродяг он сделал для Томаса регистрационную карточку.
-- Самое главное тут, сынок -- это номер? -- говорил он Томасу,
наблюдавшему, как он работает. -Из тех азиатов, с кем тебе придется иметь
дело, английского практически никто не знает, так что мы можем написать что
угодно. Даже "Вот дом, который построил Джек" -- и то сойдет. То же самое и
с фотографией: для них все белые на одно лицо.
Он достал из своего чемоданчика пачку фотографий и начал их перебирать,
близоруко щурясь сквозь толстые очки.
-- Вот, выбери сам, какая больше на тебя похожа, ее мы и приклеим. А
теперь номер.
Обычно руки у него тряслись, как у паралитика, но когда он брался за
дело, движения его становились точными и уверенными. Цифры, которые он
выводил тушью на карточке, почти не отличались от печатных. Это было тем
более удивительно, что работал он в самых первобытных условиях, без всяких
точных инструментов и приспособлений. Томас понял, почему шедевры старика
доставляли столько хлопот банковским кассирам.
-- Готово!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28