ЖДИТЕ ЖДИТЕ ВЫ, и затем УДАЧИ. Это послание было написано более на английском языке, чем предыдущие, и Уоррен вдруг осознал, что Скользители не узнают, что он понимает именно этот язык, пока он не объяснит им это.Склонившись над диаграммой, которую Джийян начертил на мелком песке, Уоррен внезапно придумал, для чего может пригодиться черная масса, которую он сделал прошлой ночью из коры.
Несколько часов у него заняла попытка написать ответное послание на обратной стороне листа. Бамбуковое перо царапало лист, но, если держать его правильно, не прокалывало насквозь. Кислые чернила из коры капали и подбегали, но, подержав лист на солнце, Уоррен высушил его без больших клякс.
ГОВОРИТЕ ПО-АНГЛИЙСКИ. МОЛОДЫЕ ХОТЯТ ПРИЙТИ СЮДА? МЫ НА ОСТРОВЕ В БЕЗОПАСНОСТИ ОТ МОЛОДЫХ? СИМА ПО-АНГЛИЙСКИ ОСТРОВ. ОТКУДА ВЫ? МЫ МОЖЕМ ПОМОЧЬ ВАМ? МЫ ДРУЗЬЯ.
УДАЧИ.
Джийян не смог понять из этого ничего или, по крайней мере, не подал виду, что понял. В сумерках Уоррен вновь вывел плот в лагуну, когда ветер переменился на северный и стал дуть порывистым бризом. Парус хлопал, и Уоррен волновался, веду плот по течению к проходу из лагуны, направляя его к светлому пятну, где на белом протяжении отмели играли мерцающие тени. Когда он подплыл ближе, Скользители увидели его. Он лавировал, ловя последние порывы закатного ветра, и, когда под плотом появились тени, бросил цилиндр в воду. Цилиндр закачался на волнах и поплыл к проходу в открытое море. Уоррен ждал, не упуская его из виду, чтобы узнать, заметят ли его Скользители, и понимая, что сам он теперь не сможет поймать его, прежде чем тот достигнет рифа. Потом в воздухе мелькнула тень, изящное тело вспороло воду и прыгнуло в воздух. В воздухе Скользитель изогнулся и на мгновение повис, вращаясь, прежде чем упал обратно с громким всплеском, взметнув фонтан брызг, и исчез в глубине. Цилиндр исчез вместе с ним.
Этой ночью снова появились москиты и выжили их почти в центр острова. Когда рассвело, они увидели, что руки покрыты кровью от раздавленных насекомых.
Утром Уоррен вышел в лагуну как можно раньше, чтобы забросить удочки. Возле отмели сновало много рыбы. Одна из них попалась на крючок, а потом Уоррен вытащил существо с глубоко посаженными глазами, ртом, похожим на клюв попугая, скользкими жабрами и крепкой синей чешуей. Уоррен нажал на его мякоть пальцем, и в ней осталась глубокая впадина, как на теле человека, больного проказой или водянкой. Лежа на палубе, существо дурно пахло, и Уоррен выбросил его за борт, уверенный, что оно ядовитое. Оно качалось на волнах, потом рядом вынырнул Скользитель, схватил его и исчез под водой. Уоррен видел много Скользителей, плавающих возле дна. Они питались этими ядовитыми тварями.
Поймав двух тунцов, Уоррен привез их на берег Джийяну. Тот постоянно следил за ним с берега, и Уоррену это не нравилось. Отношения между ним и Скользителями были его личным делом, и он не хотел ничего объяснять Джийяну глупыми рисунками и жестами.
Он пошел в пальмовую рощу, где горел костер, и взял из коробки Джийяна маску для подводного плавания. Она была на размер меньше, чем нужно, но крепления оказались резиновыми, так что Уоррен смог ее натянуть. Когда он вернулся на берег, Джийян что-то сказал, но Уоррен взошел на плот и поплыл, влекомый ветром, к песчаной отмели. Там он посадил плот на мель, чтобы удержать его на одном месте.
Уоррен лег на край плота и наблюдал за движущимися силуэтам. Они находились, по крайней мере, на глубине двадцати фатомов и охотились за ядовитыми существами. Семь Скользителей парили выше, трепеща передними плавниками с костистыми гребнями, торчавшими, как толстые пальцы. Они что-о делали возле какого-то предмета, блестевшего в солнечном свете, над которым тянулась серая дымка и вылетали пузыри. Это походило на пар. Уоррен лежал, свесившись с края плота, и наблюдал за клубами пара, регулярно вылетавшими вверх из машины. отом, не думая об опасности, он скользнул в воду и нырнул так глубоко, как только мог, не обращая внимание на сжавшую грудь воду. Скользители задвигались при виде его, и машина стала видна более ясно. Она напоминала груду проводов, кусков корабельного корпуса и насадок всех размеров. С одной стороны возле нее стояли четыре батареи и от них к машине тянулись ржавые кабели. Кроме того, было множество деталей и приспособлений, сделанных явно не человеком. Там и сям торчали какие-то желтые набалдашники, а справа в зеленом колеблющемся свете Уоррен увидел штуку, подобную которой в жизни ничего не видел. В соединении частей была какая-то логика, вытекающая из работы, которую должен выполнять механизм, и Уоррен чувствовал, что машина хорошая, хотя и совершенно чуждой ему формы.
Легкие начали гореть, и он рванулся наверх. Все мысли вылетели из головы вместе с воздухом, который он выпускал изо рта вылетавшими пузырями, казавшимися серебряными в наклонных лезвиях желто-зеленого солнечного света.
YI
Вода превращалась из бледно-голубой у берега в изумрудную в глубоком проливе, а за ревущим рифом море становилось сурово-серым.
Уоррен работал пять дней в тихой теплой воде возле отмели. Он ставил плот на двойной якорь, чтобы палуба была устойчивой и можно было спокойно писать чернилами из коры послания, а затем сушил листы, которые выносили ему наверх Скользители.
Их первый ответ был непонятен, как и первоначальные послания, но Уоррен отвечал им простыми, короткими предложениями, и постепенно они стали понимать друг друга. В следующем их послании было больше английских слов и меньше японских, немецких и прочих. Но оно состояло, казалось, только из имен существительных.
Скользители не думали о глаголах, так как писали длинные ряды существительных, словно названия вещей, следующие друг за другом, могли прояснять отношения между ними. Было трудно докопаться до смысла, и Уоррен не был уверен, что в большинстве случаев означают эти перечисления. Иногда цепочки слов ничего не говорили ему, и тогда он наблюдал за перемещениями тел под водой на фоне белого, как кость, песчаного дна. Они изгибались, петляли и кружились в сложном акробатическом танце, явно пытаясь что-о сообщить ему этими движениями. Уоррен часами лежал, свесившись с плота и наблюдая за ними при помощи маски, и что-то в из стремительных движениях стало доходить до него. Он задавал им простые вопросы, писал их на листах и бросал в лагуну. Иногда в ответ он получал бесконечные ряды существительных, и все-таки старался найти в них смысл, хотя никогда не был уверен в его правильности, как будто слова были связаны между собой, но зияли пробелы, и его работой было находить эти пробелы и перебрасывать между ними логические мосты. Это было так же трудно, как пытаться извлечь смысл из танцев Скользителей внизу, в сумрачной изумрудной воде.
Каждый день с наступлением сумерек Уоррен возвращался на берег. Рыба хорошо ловилась на удочку по утрам и после полудня. Может быть, это было связано со Скользителями. Ранний утренний клев освобождал ему большую часть дня для изучения листов, которые ему теперь регулярно приносили наверх, и работы над своими неуверенными ответами.
Джийян большую часть дня находился на берегу, наблюдая за ним. Он уже не вытаскивал пистолет, когда Уоррен уплывал. Он поддерживал огонь, дистиллировал воду, и они хорошо питались. Уоррен привозил изученные листы на берег и хранил их в коробке Джийяна, но не пытался рассказать ему о том, что было в них, во-первых, потому что жестов и рисунков на песке для этого было явно недостаточно, а во-вторых, Уоррен и сам не знал, как это объяснить.
Джийян, казалось, не обращал на это внимания. Он присматривал за огнем, сбивал и раскалывал кокосы, потрошил улов и ни о чем не спрашивал. Время от времени он исчезал с берега на несколько часов, и Уоррен думал, что он собирает дрова или съедобные листья, которые бывали у них на ужин.
Это все, что Уоррен знал про него, и был рад, что Джийян исполняет свои обязанности, не надоедая ему. В полдень, под ослепительно ясным небом, они ели немного, так как Уорен хотел, чтобы голова его оставалась ясной. К ночи он наедался горячей рыбой, запивая ее отдающей жестью водой. Просыпался он с первыми лучами солнца. Москиты все еще набрасывались на них, но теперь это казалось ему вполне терпимым.
На третий день он начал записывать для себя то, что, казалось, он расшифровал. Уоррен полагал, что скорее всего, это не правильно, а кроме того, он не отмечал за собой литературных талантов. Он даже не писал письма жене, когда уходил в плавание, несмотря на то, что бывал в море по полгода. Но записки могли пригодиться, и ему нравилось царапать их на обратных сторонах листов Скользителей.
"ДАВНЫМ-ДАВНО РАННИЕ ФОРМЫ ПРИШЛИ ПОКОЙНО В МИР, ЗАТЕМ со дна Мира поднялись прыгающие, вышли на сушу, сделали инструменты, которые мы знаем, высекли огонь, обожгли в огне песок, через который стало можно смотреть, так у нас появилась чаша света. Открылись облака, мы увидели свет, узнали точки над головой, мы видели много светов, до которых не мгли достаь, даже самые лучшие прыгуны не могли коснуться этих светов, которые двигались. Мы сделали чашу и наполнили ее светами с неба, маленькими, но горячими, но там был еще один свет, который мы тоже собирали, а потом обнаружили, что это камень в небе, и мы подумали, что другие света тоже камни в небе, только далеко, мы видели, что нет других мест, как Мир. Течение несет камни в небе, заставляет их кружить, как кружат охотники в Мире перед нападением, и камни не могут поранить нас в нашем гнезде, Мире людей. Мы думали, что был только наш Мир, и что все остальные камни холодные или горячие. Так мы собирали свет, не думая об этом, мы видели холодные камни в небе, усиливающие свет, который шел к ним, потом от них, потом снова к ним, снова и снова, и они двигались в небе, а потом камни начали падать в Мир, камни меньше, чем большой небесный камень, убивающие в падении больших животных, которые воняют, а потом к нам пришел купол Мира и взял нас в себя и держал нас в себе в воде, в кислой воде, причиняющей боль, мы жили там, свет шел от земли, что не была землей, Мир не был Миром, не было волн, не было суши, только со всех сторон мерцающий камень, на который мы не могли забраться, не было суши, по которой ползали бы молодые, прошло много времени, мы пели снова и снова Раньше Рожденному, но пение не возбуждало его интерес к этому красному Миру, который любой из нас мог пересечь за время одной песни. Молоые стали изменять свою песню медленно, затем быстрее, затем быстрее, их песня ушла далеко от нас, они пели странно, но не ползали, горячие красные вещи пузырились в этом маленьком Мире, где мы жили, и молодежь пела им. Гладкий камень со всех сторон наполнял этот Мир мерцающим светом, никогда не становившимся ярче и никогда не тускневшем, мы сохранили некоторые инструменты и могли чувствовать ход времени, прошло много песен, мы не позволяли молодым петь или ползать, но потом они перестали узнавать нас и пели свои собственные песни, и пили из вонючих потоков большого животного, в котором мы обитали, гладкий камень струил свет, иногда громыхало, потоки перествали пульсировать, и мы потеряли приливы и отливы, потом красные потоки вновь потекли, неся еду сладкую и горькую, неправильную еду, а через долгое время стены задрожали. Потом гладкий камень сделался горячее, открылись трещины, некоторые из нас умерли, большинство выпало из есни, длинные холодные звуки пронзили нас, многие упали, в кислых потоках поднялись волны, свежие волны, мы попробовали их, слабо пели, этот Мир был такой же, как первый Мир, гладкий камень со всех сторон исчез, хлынул горячий воздух, волна выбросила нас, мы собирали свет и видели большие камни в небе, как наш Мир, но это был не наш Мир. Песня была слабой, и мы хотели пересечь этот Мир, но не могли, мы нали, что потеряемся в этом Мире, если наша песня потянется дольше. Но у молодых была странная песня, и они ушли. Они нашли пищу, они нашли больших животных на волнах и еще больших животных, что резали волны, они потопили их способом, которым мы пользовались в давно прошедшие времена, выбросили свои паутины, чтобы стаскивать вниз резателей волн. Эти резатели были не большими жвотными, которых мы знали в Мире, и когда моодые тащили их вниз, они не были зрелыми, не лопались огненными плодами во рту, не освобождали молодым коконы, что выгнало бы молодых на сушу, чтобы измениться в форму, которая будет нашей. Этих существ, что плавали и резали волны, мы боялисьи избегали, но молодые ели их и не выходили ползать на сушу, мы навсегда потеряли с ними песню, они больше не управляли волнами, они хватали больших животных, что ходили по волнам, молоые научились жестоко убивать их, питаясь живущими в них. Мы видели на расстоянии, что вы ели молодых. Молоые больше не пели, они раскалывали ваши шкуры, они росли и ели все, что проходило перед ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Несколько часов у него заняла попытка написать ответное послание на обратной стороне листа. Бамбуковое перо царапало лист, но, если держать его правильно, не прокалывало насквозь. Кислые чернила из коры капали и подбегали, но, подержав лист на солнце, Уоррен высушил его без больших клякс.
ГОВОРИТЕ ПО-АНГЛИЙСКИ. МОЛОДЫЕ ХОТЯТ ПРИЙТИ СЮДА? МЫ НА ОСТРОВЕ В БЕЗОПАСНОСТИ ОТ МОЛОДЫХ? СИМА ПО-АНГЛИЙСКИ ОСТРОВ. ОТКУДА ВЫ? МЫ МОЖЕМ ПОМОЧЬ ВАМ? МЫ ДРУЗЬЯ.
УДАЧИ.
Джийян не смог понять из этого ничего или, по крайней мере, не подал виду, что понял. В сумерках Уоррен вновь вывел плот в лагуну, когда ветер переменился на северный и стал дуть порывистым бризом. Парус хлопал, и Уоррен волновался, веду плот по течению к проходу из лагуны, направляя его к светлому пятну, где на белом протяжении отмели играли мерцающие тени. Когда он подплыл ближе, Скользители увидели его. Он лавировал, ловя последние порывы закатного ветра, и, когда под плотом появились тени, бросил цилиндр в воду. Цилиндр закачался на волнах и поплыл к проходу в открытое море. Уоррен ждал, не упуская его из виду, чтобы узнать, заметят ли его Скользители, и понимая, что сам он теперь не сможет поймать его, прежде чем тот достигнет рифа. Потом в воздухе мелькнула тень, изящное тело вспороло воду и прыгнуло в воздух. В воздухе Скользитель изогнулся и на мгновение повис, вращаясь, прежде чем упал обратно с громким всплеском, взметнув фонтан брызг, и исчез в глубине. Цилиндр исчез вместе с ним.
Этой ночью снова появились москиты и выжили их почти в центр острова. Когда рассвело, они увидели, что руки покрыты кровью от раздавленных насекомых.
Утром Уоррен вышел в лагуну как можно раньше, чтобы забросить удочки. Возле отмели сновало много рыбы. Одна из них попалась на крючок, а потом Уоррен вытащил существо с глубоко посаженными глазами, ртом, похожим на клюв попугая, скользкими жабрами и крепкой синей чешуей. Уоррен нажал на его мякоть пальцем, и в ней осталась глубокая впадина, как на теле человека, больного проказой или водянкой. Лежа на палубе, существо дурно пахло, и Уоррен выбросил его за борт, уверенный, что оно ядовитое. Оно качалось на волнах, потом рядом вынырнул Скользитель, схватил его и исчез под водой. Уоррен видел много Скользителей, плавающих возле дна. Они питались этими ядовитыми тварями.
Поймав двух тунцов, Уоррен привез их на берег Джийяну. Тот постоянно следил за ним с берега, и Уоррену это не нравилось. Отношения между ним и Скользителями были его личным делом, и он не хотел ничего объяснять Джийяну глупыми рисунками и жестами.
Он пошел в пальмовую рощу, где горел костер, и взял из коробки Джийяна маску для подводного плавания. Она была на размер меньше, чем нужно, но крепления оказались резиновыми, так что Уоррен смог ее натянуть. Когда он вернулся на берег, Джийян что-то сказал, но Уоррен взошел на плот и поплыл, влекомый ветром, к песчаной отмели. Там он посадил плот на мель, чтобы удержать его на одном месте.
Уоррен лег на край плота и наблюдал за движущимися силуэтам. Они находились, по крайней мере, на глубине двадцати фатомов и охотились за ядовитыми существами. Семь Скользителей парили выше, трепеща передними плавниками с костистыми гребнями, торчавшими, как толстые пальцы. Они что-о делали возле какого-то предмета, блестевшего в солнечном свете, над которым тянулась серая дымка и вылетали пузыри. Это походило на пар. Уоррен лежал, свесившись с края плота, и наблюдал за клубами пара, регулярно вылетавшими вверх из машины. отом, не думая об опасности, он скользнул в воду и нырнул так глубоко, как только мог, не обращая внимание на сжавшую грудь воду. Скользители задвигались при виде его, и машина стала видна более ясно. Она напоминала груду проводов, кусков корабельного корпуса и насадок всех размеров. С одной стороны возле нее стояли четыре батареи и от них к машине тянулись ржавые кабели. Кроме того, было множество деталей и приспособлений, сделанных явно не человеком. Там и сям торчали какие-то желтые набалдашники, а справа в зеленом колеблющемся свете Уоррен увидел штуку, подобную которой в жизни ничего не видел. В соединении частей была какая-то логика, вытекающая из работы, которую должен выполнять механизм, и Уоррен чувствовал, что машина хорошая, хотя и совершенно чуждой ему формы.
Легкие начали гореть, и он рванулся наверх. Все мысли вылетели из головы вместе с воздухом, который он выпускал изо рта вылетавшими пузырями, казавшимися серебряными в наклонных лезвиях желто-зеленого солнечного света.
YI
Вода превращалась из бледно-голубой у берега в изумрудную в глубоком проливе, а за ревущим рифом море становилось сурово-серым.
Уоррен работал пять дней в тихой теплой воде возле отмели. Он ставил плот на двойной якорь, чтобы палуба была устойчивой и можно было спокойно писать чернилами из коры послания, а затем сушил листы, которые выносили ему наверх Скользители.
Их первый ответ был непонятен, как и первоначальные послания, но Уоррен отвечал им простыми, короткими предложениями, и постепенно они стали понимать друг друга. В следующем их послании было больше английских слов и меньше японских, немецких и прочих. Но оно состояло, казалось, только из имен существительных.
Скользители не думали о глаголах, так как писали длинные ряды существительных, словно названия вещей, следующие друг за другом, могли прояснять отношения между ними. Было трудно докопаться до смысла, и Уоррен не был уверен, что в большинстве случаев означают эти перечисления. Иногда цепочки слов ничего не говорили ему, и тогда он наблюдал за перемещениями тел под водой на фоне белого, как кость, песчаного дна. Они изгибались, петляли и кружились в сложном акробатическом танце, явно пытаясь что-о сообщить ему этими движениями. Уоррен часами лежал, свесившись с плота и наблюдая за ними при помощи маски, и что-то в из стремительных движениях стало доходить до него. Он задавал им простые вопросы, писал их на листах и бросал в лагуну. Иногда в ответ он получал бесконечные ряды существительных, и все-таки старался найти в них смысл, хотя никогда не был уверен в его правильности, как будто слова были связаны между собой, но зияли пробелы, и его работой было находить эти пробелы и перебрасывать между ними логические мосты. Это было так же трудно, как пытаться извлечь смысл из танцев Скользителей внизу, в сумрачной изумрудной воде.
Каждый день с наступлением сумерек Уоррен возвращался на берег. Рыба хорошо ловилась на удочку по утрам и после полудня. Может быть, это было связано со Скользителями. Ранний утренний клев освобождал ему большую часть дня для изучения листов, которые ему теперь регулярно приносили наверх, и работы над своими неуверенными ответами.
Джийян большую часть дня находился на берегу, наблюдая за ним. Он уже не вытаскивал пистолет, когда Уоррен уплывал. Он поддерживал огонь, дистиллировал воду, и они хорошо питались. Уоррен привозил изученные листы на берег и хранил их в коробке Джийяна, но не пытался рассказать ему о том, что было в них, во-первых, потому что жестов и рисунков на песке для этого было явно недостаточно, а во-вторых, Уоррен и сам не знал, как это объяснить.
Джийян, казалось, не обращал на это внимания. Он присматривал за огнем, сбивал и раскалывал кокосы, потрошил улов и ни о чем не спрашивал. Время от времени он исчезал с берега на несколько часов, и Уоррен думал, что он собирает дрова или съедобные листья, которые бывали у них на ужин.
Это все, что Уоррен знал про него, и был рад, что Джийян исполняет свои обязанности, не надоедая ему. В полдень, под ослепительно ясным небом, они ели немного, так как Уорен хотел, чтобы голова его оставалась ясной. К ночи он наедался горячей рыбой, запивая ее отдающей жестью водой. Просыпался он с первыми лучами солнца. Москиты все еще набрасывались на них, но теперь это казалось ему вполне терпимым.
На третий день он начал записывать для себя то, что, казалось, он расшифровал. Уоррен полагал, что скорее всего, это не правильно, а кроме того, он не отмечал за собой литературных талантов. Он даже не писал письма жене, когда уходил в плавание, несмотря на то, что бывал в море по полгода. Но записки могли пригодиться, и ему нравилось царапать их на обратных сторонах листов Скользителей.
"ДАВНЫМ-ДАВНО РАННИЕ ФОРМЫ ПРИШЛИ ПОКОЙНО В МИР, ЗАТЕМ со дна Мира поднялись прыгающие, вышли на сушу, сделали инструменты, которые мы знаем, высекли огонь, обожгли в огне песок, через который стало можно смотреть, так у нас появилась чаша света. Открылись облака, мы увидели свет, узнали точки над головой, мы видели много светов, до которых не мгли достаь, даже самые лучшие прыгуны не могли коснуться этих светов, которые двигались. Мы сделали чашу и наполнили ее светами с неба, маленькими, но горячими, но там был еще один свет, который мы тоже собирали, а потом обнаружили, что это камень в небе, и мы подумали, что другие света тоже камни в небе, только далеко, мы видели, что нет других мест, как Мир. Течение несет камни в небе, заставляет их кружить, как кружат охотники в Мире перед нападением, и камни не могут поранить нас в нашем гнезде, Мире людей. Мы думали, что был только наш Мир, и что все остальные камни холодные или горячие. Так мы собирали свет, не думая об этом, мы видели холодные камни в небе, усиливающие свет, который шел к ним, потом от них, потом снова к ним, снова и снова, и они двигались в небе, а потом камни начали падать в Мир, камни меньше, чем большой небесный камень, убивающие в падении больших животных, которые воняют, а потом к нам пришел купол Мира и взял нас в себя и держал нас в себе в воде, в кислой воде, причиняющей боль, мы жили там, свет шел от земли, что не была землей, Мир не был Миром, не было волн, не было суши, только со всех сторон мерцающий камень, на который мы не могли забраться, не было суши, по которой ползали бы молодые, прошло много времени, мы пели снова и снова Раньше Рожденному, но пение не возбуждало его интерес к этому красному Миру, который любой из нас мог пересечь за время одной песни. Молоые стали изменять свою песню медленно, затем быстрее, затем быстрее, их песня ушла далеко от нас, они пели странно, но не ползали, горячие красные вещи пузырились в этом маленьком Мире, где мы жили, и молодежь пела им. Гладкий камень со всех сторон наполнял этот Мир мерцающим светом, никогда не становившимся ярче и никогда не тускневшем, мы сохранили некоторые инструменты и могли чувствовать ход времени, прошло много песен, мы не позволяли молодым петь или ползать, но потом они перестали узнавать нас и пели свои собственные песни, и пили из вонючих потоков большого животного, в котором мы обитали, гладкий камень струил свет, иногда громыхало, потоки перествали пульсировать, и мы потеряли приливы и отливы, потом красные потоки вновь потекли, неся еду сладкую и горькую, неправильную еду, а через долгое время стены задрожали. Потом гладкий камень сделался горячее, открылись трещины, некоторые из нас умерли, большинство выпало из есни, длинные холодные звуки пронзили нас, многие упали, в кислых потоках поднялись волны, свежие волны, мы попробовали их, слабо пели, этот Мир был такой же, как первый Мир, гладкий камень со всех сторон исчез, хлынул горячий воздух, волна выбросила нас, мы собирали свет и видели большие камни в небе, как наш Мир, но это был не наш Мир. Песня была слабой, и мы хотели пересечь этот Мир, но не могли, мы нали, что потеряемся в этом Мире, если наша песня потянется дольше. Но у молодых была странная песня, и они ушли. Они нашли пищу, они нашли больших животных на волнах и еще больших животных, что резали волны, они потопили их способом, которым мы пользовались в давно прошедшие времена, выбросили свои паутины, чтобы стаскивать вниз резателей волн. Эти резатели были не большими жвотными, которых мы знали в Мире, и когда моодые тащили их вниз, они не были зрелыми, не лопались огненными плодами во рту, не освобождали молодым коконы, что выгнало бы молодых на сушу, чтобы измениться в форму, которая будет нашей. Этих существ, что плавали и резали волны, мы боялисьи избегали, но молодые ели их и не выходили ползать на сушу, мы навсегда потеряли с ними песню, они больше не управляли волнами, они хватали больших животных, что ходили по волнам, молоые научились жестоко убивать их, питаясь живущими в них. Мы видели на расстоянии, что вы ели молодых. Молоые больше не пели, они раскалывали ваши шкуры, они росли и ели все, что проходило перед ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12