- По объявлению в газете.
- Здесь и газеты есть? - удивился он.
- Газета. - поправила Таня. - Называется "Ежевечерний Листок
Первого Яруса", я вам потом покажу ... Гуся добавки не хотите?
- Спасибо. - рассеянно отвечал Франц, подставляя тарелку. - Ну,
ладно, с работой более или менее понятно ... то есть, понятно, что ничего не
понятно ... А как вы продаете свои картины?
- Частно. Через маленькую галерею в центре Города.
- Кто хозяин?
- Старый француз, очень смешной ... производит впечатление полного
безумца.
- А покупатели кто, тоже безумцы?
- Скорее всего ... - и, видя, что он хочет задать очередной вопрос,
она добавила, - Знаете, Франц, вы тут напрасно ... как бы это сказать ...
человеческий смысл ищете - его здесь нет. А тот, который есть, того
человеку не понять. Его только принять можно ... И чем раньше вы
примете, что окружающие для вас все равно что сумасшедшие, тем лучше будет,
- на этом, как ни странно, тоже отношения строить можно.
- А вы тоже сумасшедшая?
Таня рассмеялась.
- Я - другое дело. - она помялась, понимая, что сказанное требует
разьяснений, но почему-то не решаясь говорить. - Я, видимо, ваш "партнер".
- наконец выговорила она и, по-детски покраснев, стала сбивчиво объяснять,
- У меня есть теория, что здешние люди кажутся друг дружке безумцами не
потому, что они действительно безумны, а потому, что живут как бы в
перпендикулярных плоскостях - и оттого не понимают друг друга. Да что там
говорить ... ведь и живые люди часто друг друга не понимают, а уж
здесь-то все это до последней крайности доведено. - она поерзала на стуле,
- А чтобы человек на самом деле от одиночества не рехнулся, они посылают
... или сводят ... уж не знаю, как сказать ... - она смутилась
окончательно, - близких по типу людей вместе. То есть, это я так
думаю ...
- Ладно. - согласился Франц, - Допустим, что все официальные
лица живут, как вы выражаетесь, в "перпендикулярных плоскостях". Но
остальные-то люди, люди на улице, они что - тоже перпендикулярные?...
Скажем, если я с кем-нибудь в метро заговорю?
- Я один раз попробовала. - усмехнулась Таня.
- И что?
- Вспоминать не хочется. - По ее лицу пробежала тень давно пережитой
обиды.
- Значит, по-вашему, мы с вами всем остальным тоже кажемся безумцами?
- Думаю, да.
В течение нескольких секунд Франц обдумывал полученную информацию.
Потом задал следующий вопрос.
- Вот вы уже почти год здесь и все время без "партнера" - как это в
вашу теорию укладывается?
- Не весь год без партнера. - она подняла глаза и посмотрела ему в
лицо. - Можно я потом вам об этом расскажу?
И Франц понял, что вопросы в этом направлении следует прекратить.
- Конечно-конечно, извините ... - торопливо согласился он и сменил
тему. - А адвокат у вас, значит, хороший был - раз следствие так быстро
приостановили?
- Адвокат у меня был тот же, что и у вас, - ответила Таня, - он всех
ночных подследственных в нашем Общежитии обслуживает. Никакой помощи я от
него не получила.
- А следователь - он тоже на всех ночных в этом Общежитии один?
- Один.
Таня отпила из своего бокала.
- Что он за человек, на что похож?
Она неожиданно рассмеялась.
- Сами потом увидите - не хочу лишать приятного сюрприза.
- А какие вопросы задает?
- Всякие ... большей частью, бредовые. К примеру, - Таня нахмурила
брови, закатила глаза и произнесла гнусавым басом, - "Перескажите самое
странное происшествие в вашей земной жизни".
Они оба рассмеялись.
- И что же вы ему ответили?
- В отношениях с ними, - она неопределенно указала рукой через плечо,
- у меня правило: делай, что попросят, в пределах разумного. Вот я ему
просто и пересказала самое странное происшествие в моей земной жизни.
- А что это было? - спросил Франц, - Или это что-то личное?
- Нет ... Могу рассказать, если хотите.
6. Рассказ Тани
- Я всю жизнь прожила в России, тогда еще СССР, и работала
архитектором. Не таким архитектором, который проектирует новые дома, а
таким, который изучает старые. Наш отдел занимался усадьбой девятнадцатого
века, так что сотрудникам часто приходилось ездить за материалом - как
правило, не очень далеко от Москвы. Я любила эти поездки: они давали
возможность вырваться из текучки на одну-две недели, а главное, можно было
порисовать на натуре - не только для работы, но и для себя. С сыном обычно
оставалась моя мать, ну а если она не могла, то я просила кого-нибудь из
подруг.
В тот раз все с самого начала пошло как-то не так: начать с того, что
ни один из сотрудников-мужчин поехать с нами не смог. Я оказалась старшей в
группе, состоявшей, помимо меня, еще из двух несмышленых девчонок, которые и
работали-то в Институте без году неделя. Делать, однако, было нечего,
спасибо и на том, что шофер институтской машины помог нам загрузить в поезд
тяжеленные ящики с документацией и чертежами. С билетами нам тоже не
повезло: ехать пришлось в общем вагоне, набитом соответствующей публикой -
они непрерывно ссорились, жрали тошнотворную снедь, пили теплую водку и
пахли (было довольно жарко, вентиляция не работала). На этом злоключения не
кончились: поезд задержался и прибыл на нашу остановку с двухчасовым
опозданием. Еле успев выгрузить барахло за три минуты стоянки, мы,
взмыленные, злые и голодные, оказались в шесть часов вечера в абсолютно
незнакомом месте - никто из нас не бывал в этом городишке раньше. Наш
объект находился в сорока километрах отсюда, причем по грунтовой дороге, а
не по шоссе. Автобусы туда не ходили, проката машин в России не
существовало, что же касается такси ... да само понятие "такси" было столь
же чуждо этому месту, как и понятие космического перелета. Имевшееся у меня
письмо из Института к местному начальству с просьбой выделить машину
оказалось бесполезным, ибо найти никого не удалось (рабочий день уже
закончился). Девчонки обежали все три городские гостиницы - мест не было.
Это был типичный среднерусский городок, застроенный уродливыми
пятиэтажками и полуразваленными деревянными домишками. Пьяные мужики угрюмо
шатались по неосвещенным улицам. Сидя на своем барахле на безлюдной
вокзальной площади, мы не знали, что делать; было уже около девяти, почти
совсем темно. И вот тут-то около нас притормозил проезжавший мимо грузовик.
Из кабины высунулась глупая, но вполне добродушная, харя и весело спросила:
"Куда ехать-то, девоньки?" "В Жадуны." - заискивающе заглядывая в глаза,
пропели Ляська и Бегемот. "А ну бросай барахло в кузов, сами садись в
кабину!" - гаркнула харя, и девчонки аж застонали от облегчения. Шофер,
здоровенный детина лет сорока, помог нам загрузить ящики в кузов и усадил
всех троих в кабину на два пассажирских места. Из окошка грузовика городишко
уже не смотрелся враждебным: даже шарахавшиеся по улицам пьяные мужики
выглядели скорее бессмысленными, чем опасными. Поднимая клубы пыли на сухих
местах и жирно чавкая шинами по грязи, грузовик выехал из города на
проселочную дорогу.
Усадьба, которую мы собирались "мерять", находилась в трех километрах
от деревни - нас должен был встретить предупрежденный телеграммой
смотритель. Больше на усадьбе никто не жил, ибо она, как памятник
архитектуры, охранялась государством. Наш спаситель, не взяв предложенной
десятки, выгрузил вещи прямо на крыльцо, сбегал за смотрителем и быстро
укатил. Напоследок он посоветовал "... не очень-то седни по лесу бродите -
мужики в Жадунах с утра гулямши, а об сю пору непременно пойдут вертуновским
морду бить".
Смотритель - ветхий старичок лет девяноста - отпер барский дом и
отвел нас в небольшую комнату, где, по его словам, было всего удобнее
остановиться. Мебели там не имелось, зато имелся камин ... и даже дрова -
на дворе в сарае. Ляська притащила с пяток сухих березовых поленьев, мы с
Бегемотом разобрали рюкзаки, расстелили спальники и достали еду. Мы были
ужасно голодны и за ужином слегка переели ... то есть слегка переели
мы с Ляськой; Бегемот же переел так, что отвалился назад, бессмысленно
таращил глаза и тихо хрюкал. Посуду мы решили помыть утром; шустрая Ляська
еще раз сгоняла в сарай и подкинула в камин дров, после чего дверь в нашу
комнату мы заперли (жадуновские мужики не дремлють!), а ключ повесили рядом
на гвоздь.
Мы легли спать - я, однако, проспала не долго. В два часа ночи что-то
разбудило меня.
Некоторое время я лежала в темноте и слушала. Сначала не было слышно
ничего, кроме ляськиного сопения и какого-то потрескивания; потом я поняла,
что, кроме сопения и потрескивания, ничего и нет. Где-то в доме трещали
половицы (здесь лежал старинный дубовый паркет), мне даже почудился в
потрескивании некий вальсирующий ритм. Кто-то танцевал вальс - раз-два-три,
раз-два-три, раз-два-три ... какая чушь! Никого здесь, кроме жадуновских
мужиков и старика смотрителя, быть не могло; ни те, ни другой вальса
танцевать не станут. Как можно тише я вылезла из спальника, прокралась к
двери и приложила ухо к замочной скважине - потрескивание стало явственным.
Будить Ляську и Бегемота я не стала: этот странный звук совершенно не
вязался с их недовольным брюзжанием ... если девчонки проснутся, он затихнет
- что же я им тогда скажу? Я сняла ключ с гвоздя и неслышно повернула его в
замке - за дверью находилась еще одна пустая комната, из которой было два
выхода: прямо, в центральный зал, и налево, в маленькую боковую комнатушку.
Стараясь наступать на скрипучий паркет как можно легче, я пошла прямо. И
увидела вот что ...
Зал был очень большим; в слабом лунном свете, втекавшем через окна, он
казался безграничным. На деревянных деталях поблескивали следы позолоты, на
стене висел, покосившись, нивесть как сохранившийся бронзовый канделябр.
А в дальнем конце зала кружила белая женская фигура, в пышном платье до
пят. Я не могла различить ее лица, закрытого белым низким капюшоном.
Животный страх приковал мою руку к холодной притолоке. Танцовщица
дрейфовала, кружась, как сгусток тумана, все ближе и ближе к тому месту, где
стояла я. Наконец, она пронеслась мимо - оборчатый край платья скользнул по
моей ноге, ледяной ветер обдал лицо. И вдруг из-под полупрозрачной кисеи
капюшона на долю секунды вспыхнули два красных нечеловеческих глаза .... я
никогда не забуду этот взгляд. А потом женщина укружилась обратно в темноту
зала, из отчетливой фигуры превратилась в сгусток тумана ... дальше, дальше
... пока не растворилась совсем. И только тогда я смогла отлепить руку от
притолоки и вернуться в нашу комнату.
* * *
Она перевела дыхание и замолчала.
- Так ... что же это была за женщина? - осторожно нарушил молчание
Франц.
- Не знаю ... - ответила Таня.
Они сидели в полусфере света от лампы на столе, завернутые в один слой
тишины и два слоя темноты - темноты в комнате и темноты за окнами. И вдруг,
на какое-то мгновение, Францу показалось, что с ним ничего не произошло, что
никакой аварии не было - а просто он познакомился с этой необычной женщиной
в бархатном платье и неяркой улыбке. Сейчас они выйдут на улицу и пойдут в
кино или в бар, или просто гулять по городу, а впереди у них - целых сорок
лет, два месяца и семнадцать дней, а не всего лишь одна вечность ...
- Мне пора на работу. - сказала Таня, вставая из-за стола, - Если
вам что-нибудь понадобится - я живу в номере 27. И мой вам совет: не
задавайте никому вопросов, начинающихся со слова "зачем"; а в первую
очередь, самому себе не задавайте. Думайте лишь о том, что с вами произойдет
в ближайший момент. Сейчас, к примеру, идите в кладовку и наберите себе
одежды. Потом разберитесь по телефонной книге, где можно заказать продукты.
Сходите в банк. Загляните в почтовую комнату - вам должна придти повестка
на допрос. И никогда не делайте двух дел зараз, а главное, не думайте о
вечном, - это единственный здесь рецепт от безумия.
- Можно последний вопрос? - спросил Франц.
- Можно.
Они стояли друг напротив друга, как дуэлянты: Таня - на полпути к
двери, Франц - у стола.
- При каких обстоятельствах вы погибли?
- Меня убил троюродный брат моего первого мужа.
Вопрос и ответ прозвучали настолько дико, что они оба прыснули.
- За что?
- Ни за что. Это был несчастный случай.
"Естественным развитием закончившейся трагедии, - подумал Франц, -
является фарс. Или кто-то сказал это до меня?"
- До свидания. - произнес он.
7. В банке
Кладовка представляла собой небольшую комнату со стеллажами, забитыми
картонными коробками с вещами в целлулоидных пакетах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41