Он поднялся и включил приемник.
Помещение сразу наполнилось свистом и скрежетом.
Геологи переглянулись.
— Связи нет? — тревожно спросил Дауге.
— Вторые сутки нет, — тихо ответил Быков, косясь на командира.
Ермаков повернул ручку приемника — скрежет сразу утих.
— Мы отправимся к «Хиусу»… — он поглядел на часы, — через час с лишним. Если, конечно, ничего не изменится…
Межпланетники оторопело поглядели друг на друга.
— Позвольте, — нахмурился Юрковский, — а Дымное море?
— Разве мы не пойдем в Дымное море? — с изумлением спросил Дауге.
Командир молчал.
— Потом… ведь Михаил Антонович, как мы договорились, должен привести «Хиус» сюда. Ракетодром готов к приему… Михаил ждет только вашего приказа…
— Нет связи… — глухо сказал Ермаков.
— Подумаешь! — Юрковский пожал плечами. — Это бывало и раньше. Подождем…
— …и тем временем исследуем Дымное море, — подхватил Дауге. — Это называется сочетать полезное с…
Ермаков покачал головой:
— Нет, мы пойдем к «Хиусу».
Он сказал это совсем мягко, и в голосе зазвучали совершенно незнакомые нотки: казалось, командир просит.
— Связь может наладиться, а может и не возобновиться. Мы не должны ждать. Мы обязаны немедленно вернуться к «Хиусу». Воды осталось меньше чем на четверо суток. С завтрашнего дня я сокращаю выдачу.
Юрковский вскочил:
— Уходить? Когда дело сделано только наполовину? Ограничиваться жалкими крохами, стоя в двух шагах от сокровищницы тайн и загадок? Нам доверили ответственнейшее дело…
Быков понял, что это — решительный разговор. Он начинался уже не раз — геологи давно и отчаянно настаивали на глубокой разведке Дымного моря. Упускать такие возможности! Не сделать того, что так необходимо! Сворачивать на полпути! Юрковский размахивал руками в благородном негодовании, Дауге возвышал голос. Но Ермаков либо отмалчивался, либо давал ответы настолько неопределенные, что геологи, не в силах преступить законы походной дисциплины, начинали задыхаться от злости, распираемые громовыми словами.
Правда, Быков не ожидал, что решительный разговор произойдет именно сейчас, когда они так уютно собрались провести два-три часа. Вечер испорчен окончательно… Остается одно — смириться и слушать… И подать голос, если потребуется. А в том, что это потребуется, он был уверен: стоило только поглядеть на эти бледные, осунувшиеся лица. Каждый полон решимости, и каждый уверен в своей правоте…
Ермаков прервал Юрковского:
— Считаете ли вы достаточно полными данные о геологии окрестностей Голконды?
— На дальних подступах?.. — Юрковский прищурился.
— Да, на дальних.
— Данные относительно полны, — осторожно проговорил Дауге, — но…
— Вами закончено в первом приближении изучение качественного и количественного состава полезных ископаемых окрестностей Урановой Голконды. — Теперь Ермаков говорил громко и резко. — Вы доказали пригодность окрестностей Голконды для разработок. Собрали основательный материал о природных условиях района. Определили режим радиоактивности. Составили карту местности — геологическую и топографическую. Провели геофизическую разведку недр Венеры в этом районе…
— Но данные расплывчаты и недостаточно полны, — ворвался в речь командира Юрковский. — Имея возможность получить гораздо более точные данные…
— Мы не имеем такой возможности! — отчеканил Ермаков.
— Как так — не имеем?!
— Я уже сказал. Готов повторить. Воды осталось на четверо суток. Связи нет. Положение «Хиуса» на болоте небезопасно. Поход в Дымное море в наших условиях является авантюрой. Любая серьезная неисправность транспортера может привести к провалу всего дела. Кроме того…
— При чем здесь авантюра, когда речь идет о задании правительства? — Юрковский вскочил. — Нам поручили ответственнейшее дело, а мы выполняем его только наполовину. Это же позор! Когда еще сюда придут люди!..
— Если мы вернемся, они придут скоро, а если останемся здесь — никогда… Или через двадцать лет!
Дауге сказал негромко:
— Ведь вы обещали… Вы дали согласие на этот поход после оборудования ракетодрома…
— Да, я собирался исследовать Дымное море, если будет на то возможность. Но этой возможности нет. Рисковать результатами экспедиции я не намерен.
— Риск! Опять риск! — бушевал Юрковский. — Я не боюсь риска! Говорите что угодно, Анатолий Борисович, но вы не в силах сделать нас трусами! (Ермаков невольно вздрогнул: это были его собственные слова.) Основная задача экспедиции не будет выполнена!
— Не так, — вмешался в спор Быков.
Он неожиданно вспомнил свой разговор с Ермаковым в самом начале перелета и сразу понял причины, заставлявшие командира быть осторожным. Геологи, привыкшие к тому, что Быков обычно не вмешивается в разговоры на эту тему, удивленно воззрились на него. Только Ермаков не шевельнулся.
Быков продолжал:
— Основная задача экспедиции не в этом. Вы плохо помните приказ комитета. Испытание «Хиуса» — вот основная задача.
— Алексей Петрович прав. Наша основная задача — доказать, что только снаряды типа «Хиус» могут решить проблему овладения Венерой. Доказать это! Кроме того, доставить на Землю результаты предварительной разведки. Мы их добыли. Ракетодром создан. Остается главное — вернуться.
Неудачливый именинник принялся с отвращением жевать роль-мопс — видно было, что он сдается.
Юрковский воскликнул с горечью:
— Бросать на полдороге такое дело!
— Лучшее — враг хорошего, Владимир Сергеевич. И потом, мы сделали свое дело…
— Вы не специалист, — дерзко сказал Юрковский.
— Я командир! — Ермаков заиграл желваками и проговорил, сдерживаясь: — Я отвечаю за исход всего дела. Я мог бы просто приказать, но я выслушал ваши доводы и… считаю их неубедительными. Не будем больше об этом… И, кроме того, если Михаил в течение ближайшего часа свяжется с нами и приведет «Хиус» сюда, я дам вам еще два-три дня…
— Утешение, — язвительно проговорил Юрковский.
— Надеяться на связь — надеяться на бога, — криво усмехнулся именинник.
— К сожалению, вы правы, Григорий Иоганнович, — холодно согласился Ермаков и поглядел на часы.
Вечер был испорчен несомненно. Геологи сели бок о бок и понурили головы. Ермаков снова занялся приемником. Репродуктор выл и надсадно каркал. Бежали минуты. Связи не было. Забытая бутылка одиноко стояла посреди белой салфетки.
«Кр-ра, кр-ра, ти-иу-у, фюи-и…» — затянул приемник. Индикаторы на стене медленно налились красным. Заверещали счетчики радиации.
— Венера приветствует тебя, Иоганыч, — деревянным голосом сообщил Юрковский.
— Ах, боже мой, боже мой!.. — проговорил именинник с невыразимой тоской и принялся ругаться вполголоса по-латышски.
«Фюи-и-и-у-у», — неслось из репродуктора.
Ты слышишь печальный напев кабестана?
Не слышишь? Ну что ж, не беда…
Уходят из гавани Дети Тумана,
Уходят. Надолго? Куда? —
вдруг негромко пропел Юрковский на мотив знакомой лирической песенки.
— А, это что-то новое! — оживился Дауге. — А дальше?
— Подпевать будешь? — спросил Юрковский немного смущенно.
— Конечно! Давай!
Юрковский повторил, и Дауге ужасным голосом подхватил:
Уходят из гавани Дети Тумана,
Уходят. Надолго? Куда?
Ты слышишь, как чайка рыдает и плачет,
Свинцовую зыбь бороздя, —
Скрываются строгие черные мачты
За серой завесой дождя…
В предутренний ветер, в ненастное море,
Где белая пена бурлит,
Спокойные люди в неясные зори
Уводят свои корабли.
Их ждут штормовые часы у штурвала,
Прибой у неведомых скал,
И бешеный грохот девятого вала,
И рифов голодный оскал,
И жаркие ночи, и влажные сети,
И шелест сухих парусов,
И ласковый теплый, целующий ветер
Далеких прибрежных лесов.
Их ждут берега четырех океанов,
Там плещет чужая вода…
Уходят из гавани Дети Тумана…
Вернутся не скоро… Когда?
— «Вернутся не скоро… Когда?» — задумчиво повторил Дауге. — Молодец, Володя, хорошо…
Разлили и выпили по одной. Юрковский, приуныв, склонил на руки красивую, чуть седую голову. Ермаков о чем-то напряженно думал, ежеминутно механически взглядывая на часы. Быкову стало совсем грустно, он откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза. В памяти вставали милые сердцу, страшно далекие образы — синее глубокое небо, легкий ласковый теплый ветерок, белые клочки облаков в темной дрожащей лужице… Земля…
— Хватит, Иоганыч, — раздался голос Юрковского.
Быков поднял веки. Дауге наливал в стаканчик. Руки его дрожали, янтарные капли, весело сверкая в электрическом свете, падали на салфетку, разбегаясь по ней маленькими яркими шариками.
— Это не мне, — строго сказал Иоганыч, — и не тебе…
Он потянулся через закуски:
— Выпей, Богдан… Ну, знаю, что не терпишь, но ради меня — должен!
Юрковский отшатнулся. Держа стаканчик в вытянутой руке, Дауге говорил убеждающе:
— В Дымное море нас все равно не пустят. Эрго — поход окончен. Ради этого абсолютно нельзя не выпить…
Ермаков вдруг поднялся. Совершенно спокойно, не отрывая глаз от циферблата часов, он сказал:
— Извините, я выключу свет. Надо осмотреть окрестности.
— П-пожалуйста, — с трудом проговорил Быков, не отрывая глаз от белых щек Дауге.
— Помогите мне, Алексей Петрович, — проговорил Ермаков. Он словно ничего не замечал.
— П-пожалуйста, — повторил Быков.
Они поднялись в командирскую башенку. Ермаков погасил свет. В наступившей темноте зазвенел резкий, нездоровый смех Дауге.
— Ты прав, Богдаша… Ты прав.
Ермаков развернул дальномер в сторону юга и прильнул к окулярам. Быков нагнулся ко второму дальномеру. Он не понимал, что делает. Он слышал только резкий смех за спиной, непонятные слова (Дауге начал громко говорить по-латышски), шепот Юрковского:
— Григорий… Гриша… Успокойся… Гриша…
А потом перед его глазами в свинцово-черном круге, расчерченном фосфоресцирующими штрихами, вдруг вспыхнули одна за другой две яркие кроваво-красные звездочки — невысоко над черной бездонной полосой горизонта.
— Отсчет, — неожиданно хриплым голосом проговорил над ухом Ермаков. — Отсчет, Быков! Не зевайте, черт…
Не думая, машинально и торопливо, Быков засек направление на странные вспышки. Красные звездочки потускнели и погасли.
— …Анатолий Борисович! Ну, скажите же вы ему, пусть выпьет! — негодующе крикнул Дауге.
— Выпейте. Выпейте, Богдан Богданович, — проговорил Ермаков. Он зажег свет в башенке и с лихорадочной поспешностью принялся снимать отсчеты с барабанов своего дальномера.
— Вот так, — с удовлетворением говорил Дауге. — Умница — командира слушаешься. А теперь еще одну…
— Сколько у вас? — быстро спросил Ермаков.
— Высота — десять градусов ноль восемь минут, азимут тринадцать градусов двадцать шесть минут… Но что…
— Молчите, Алексей Петрович… — Ермаков записал числа в блокнот. — Молчите. Об этом после…
Быков взялся пальцами за нижнюю губу.
— Свет! — закричал вдруг Юрковский. — Зажгите свет! Дауге опять плохо!..
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ГОЛКОНДЫ
«Мальчик» шел не быстро. По экрану скользили очертания частых столбов, глыб камня. Ермаков сидел, откинувшись на спинку кресла, положив руки на пульт управления. Свет в транспортере был погашен. Геологи спали. Юрковский тихонько посапывал, свернувшись клубочком; блики серебристого света, падающего с экрана, скользили по его спокойному лицу. Дауге, закинув голову, глухо стонал во сне, иногда принимался быстро-быстро неразборчиво бормотать что-то. Потом вдруг открыл глаза, сказал громко, внятно:
— Знаю, все знаю… Но что делать? За что?.. Ответь — за что?
Ермаков не обернулся. Быков долго смотрел на осунувшееся измученное лицо друга, потом спросил:
— Анатолий Борисович, что с Дауге? Неужто это навсегда?
Ермаков чуть пожал плечами:
— Я не психиатр, Алексей Петрович. Мне трудно разобраться в этой болезни. Я не понимаю ее. «Змеиный психоз», галлюцинации, Богдан… Истощение организма — странное, необъяснимое… Гриппозная температура. И все это без видимой причины. Смерть Богдана он перенес гораздо спокойнее, чем Юрковский, переутомлялся не больше остальных… Может, это та самая горячка, о которой говорили чехи… Только бы, Алексей Петрович, вернуться: по опыту знаю — Земля, голубое небо лечат все небесные болезни лучше любого врача.
— Если это какая-то особая местная болезнь, так почему мы здоровы?.. Все должны были… Впрочем… Помните, Анатолий Борисович, Дауге несколько раз выходил из «Мальчика» без скафандра?..
— Скорей бы вернуться, Алексей Петрович. На Земле разобрались бы во всем.
Помолчали. Дауге опять заговорил. Поднялся, сел, упираясь руками, спросил удивленно: «Белее, чем алебастр? Ерунда!» и снова упал на спину, закинув лицо. Быков потер ладонями глаза — казалось, будто тысячи иголок впиваются в веки.
— Болят? — покосился на него Ермаков.
— Так… Немножко побаливают. А вот, Анатолий Борисович… Почему мы не вызвали «Хиус» прямо сюда, на ракетодром? Зачем тащиться несколько суток по плохим дорогам, если Михаил может привести планетолет сюда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Помещение сразу наполнилось свистом и скрежетом.
Геологи переглянулись.
— Связи нет? — тревожно спросил Дауге.
— Вторые сутки нет, — тихо ответил Быков, косясь на командира.
Ермаков повернул ручку приемника — скрежет сразу утих.
— Мы отправимся к «Хиусу»… — он поглядел на часы, — через час с лишним. Если, конечно, ничего не изменится…
Межпланетники оторопело поглядели друг на друга.
— Позвольте, — нахмурился Юрковский, — а Дымное море?
— Разве мы не пойдем в Дымное море? — с изумлением спросил Дауге.
Командир молчал.
— Потом… ведь Михаил Антонович, как мы договорились, должен привести «Хиус» сюда. Ракетодром готов к приему… Михаил ждет только вашего приказа…
— Нет связи… — глухо сказал Ермаков.
— Подумаешь! — Юрковский пожал плечами. — Это бывало и раньше. Подождем…
— …и тем временем исследуем Дымное море, — подхватил Дауге. — Это называется сочетать полезное с…
Ермаков покачал головой:
— Нет, мы пойдем к «Хиусу».
Он сказал это совсем мягко, и в голосе зазвучали совершенно незнакомые нотки: казалось, командир просит.
— Связь может наладиться, а может и не возобновиться. Мы не должны ждать. Мы обязаны немедленно вернуться к «Хиусу». Воды осталось меньше чем на четверо суток. С завтрашнего дня я сокращаю выдачу.
Юрковский вскочил:
— Уходить? Когда дело сделано только наполовину? Ограничиваться жалкими крохами, стоя в двух шагах от сокровищницы тайн и загадок? Нам доверили ответственнейшее дело…
Быков понял, что это — решительный разговор. Он начинался уже не раз — геологи давно и отчаянно настаивали на глубокой разведке Дымного моря. Упускать такие возможности! Не сделать того, что так необходимо! Сворачивать на полпути! Юрковский размахивал руками в благородном негодовании, Дауге возвышал голос. Но Ермаков либо отмалчивался, либо давал ответы настолько неопределенные, что геологи, не в силах преступить законы походной дисциплины, начинали задыхаться от злости, распираемые громовыми словами.
Правда, Быков не ожидал, что решительный разговор произойдет именно сейчас, когда они так уютно собрались провести два-три часа. Вечер испорчен окончательно… Остается одно — смириться и слушать… И подать голос, если потребуется. А в том, что это потребуется, он был уверен: стоило только поглядеть на эти бледные, осунувшиеся лица. Каждый полон решимости, и каждый уверен в своей правоте…
Ермаков прервал Юрковского:
— Считаете ли вы достаточно полными данные о геологии окрестностей Голконды?
— На дальних подступах?.. — Юрковский прищурился.
— Да, на дальних.
— Данные относительно полны, — осторожно проговорил Дауге, — но…
— Вами закончено в первом приближении изучение качественного и количественного состава полезных ископаемых окрестностей Урановой Голконды. — Теперь Ермаков говорил громко и резко. — Вы доказали пригодность окрестностей Голконды для разработок. Собрали основательный материал о природных условиях района. Определили режим радиоактивности. Составили карту местности — геологическую и топографическую. Провели геофизическую разведку недр Венеры в этом районе…
— Но данные расплывчаты и недостаточно полны, — ворвался в речь командира Юрковский. — Имея возможность получить гораздо более точные данные…
— Мы не имеем такой возможности! — отчеканил Ермаков.
— Как так — не имеем?!
— Я уже сказал. Готов повторить. Воды осталось на четверо суток. Связи нет. Положение «Хиуса» на болоте небезопасно. Поход в Дымное море в наших условиях является авантюрой. Любая серьезная неисправность транспортера может привести к провалу всего дела. Кроме того…
— При чем здесь авантюра, когда речь идет о задании правительства? — Юрковский вскочил. — Нам поручили ответственнейшее дело, а мы выполняем его только наполовину. Это же позор! Когда еще сюда придут люди!..
— Если мы вернемся, они придут скоро, а если останемся здесь — никогда… Или через двадцать лет!
Дауге сказал негромко:
— Ведь вы обещали… Вы дали согласие на этот поход после оборудования ракетодрома…
— Да, я собирался исследовать Дымное море, если будет на то возможность. Но этой возможности нет. Рисковать результатами экспедиции я не намерен.
— Риск! Опять риск! — бушевал Юрковский. — Я не боюсь риска! Говорите что угодно, Анатолий Борисович, но вы не в силах сделать нас трусами! (Ермаков невольно вздрогнул: это были его собственные слова.) Основная задача экспедиции не будет выполнена!
— Не так, — вмешался в спор Быков.
Он неожиданно вспомнил свой разговор с Ермаковым в самом начале перелета и сразу понял причины, заставлявшие командира быть осторожным. Геологи, привыкшие к тому, что Быков обычно не вмешивается в разговоры на эту тему, удивленно воззрились на него. Только Ермаков не шевельнулся.
Быков продолжал:
— Основная задача экспедиции не в этом. Вы плохо помните приказ комитета. Испытание «Хиуса» — вот основная задача.
— Алексей Петрович прав. Наша основная задача — доказать, что только снаряды типа «Хиус» могут решить проблему овладения Венерой. Доказать это! Кроме того, доставить на Землю результаты предварительной разведки. Мы их добыли. Ракетодром создан. Остается главное — вернуться.
Неудачливый именинник принялся с отвращением жевать роль-мопс — видно было, что он сдается.
Юрковский воскликнул с горечью:
— Бросать на полдороге такое дело!
— Лучшее — враг хорошего, Владимир Сергеевич. И потом, мы сделали свое дело…
— Вы не специалист, — дерзко сказал Юрковский.
— Я командир! — Ермаков заиграл желваками и проговорил, сдерживаясь: — Я отвечаю за исход всего дела. Я мог бы просто приказать, но я выслушал ваши доводы и… считаю их неубедительными. Не будем больше об этом… И, кроме того, если Михаил в течение ближайшего часа свяжется с нами и приведет «Хиус» сюда, я дам вам еще два-три дня…
— Утешение, — язвительно проговорил Юрковский.
— Надеяться на связь — надеяться на бога, — криво усмехнулся именинник.
— К сожалению, вы правы, Григорий Иоганнович, — холодно согласился Ермаков и поглядел на часы.
Вечер был испорчен несомненно. Геологи сели бок о бок и понурили головы. Ермаков снова занялся приемником. Репродуктор выл и надсадно каркал. Бежали минуты. Связи не было. Забытая бутылка одиноко стояла посреди белой салфетки.
«Кр-ра, кр-ра, ти-иу-у, фюи-и…» — затянул приемник. Индикаторы на стене медленно налились красным. Заверещали счетчики радиации.
— Венера приветствует тебя, Иоганыч, — деревянным голосом сообщил Юрковский.
— Ах, боже мой, боже мой!.. — проговорил именинник с невыразимой тоской и принялся ругаться вполголоса по-латышски.
«Фюи-и-и-у-у», — неслось из репродуктора.
Ты слышишь печальный напев кабестана?
Не слышишь? Ну что ж, не беда…
Уходят из гавани Дети Тумана,
Уходят. Надолго? Куда? —
вдруг негромко пропел Юрковский на мотив знакомой лирической песенки.
— А, это что-то новое! — оживился Дауге. — А дальше?
— Подпевать будешь? — спросил Юрковский немного смущенно.
— Конечно! Давай!
Юрковский повторил, и Дауге ужасным голосом подхватил:
Уходят из гавани Дети Тумана,
Уходят. Надолго? Куда?
Ты слышишь, как чайка рыдает и плачет,
Свинцовую зыбь бороздя, —
Скрываются строгие черные мачты
За серой завесой дождя…
В предутренний ветер, в ненастное море,
Где белая пена бурлит,
Спокойные люди в неясные зори
Уводят свои корабли.
Их ждут штормовые часы у штурвала,
Прибой у неведомых скал,
И бешеный грохот девятого вала,
И рифов голодный оскал,
И жаркие ночи, и влажные сети,
И шелест сухих парусов,
И ласковый теплый, целующий ветер
Далеких прибрежных лесов.
Их ждут берега четырех океанов,
Там плещет чужая вода…
Уходят из гавани Дети Тумана…
Вернутся не скоро… Когда?
— «Вернутся не скоро… Когда?» — задумчиво повторил Дауге. — Молодец, Володя, хорошо…
Разлили и выпили по одной. Юрковский, приуныв, склонил на руки красивую, чуть седую голову. Ермаков о чем-то напряженно думал, ежеминутно механически взглядывая на часы. Быкову стало совсем грустно, он откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза. В памяти вставали милые сердцу, страшно далекие образы — синее глубокое небо, легкий ласковый теплый ветерок, белые клочки облаков в темной дрожащей лужице… Земля…
— Хватит, Иоганыч, — раздался голос Юрковского.
Быков поднял веки. Дауге наливал в стаканчик. Руки его дрожали, янтарные капли, весело сверкая в электрическом свете, падали на салфетку, разбегаясь по ней маленькими яркими шариками.
— Это не мне, — строго сказал Иоганыч, — и не тебе…
Он потянулся через закуски:
— Выпей, Богдан… Ну, знаю, что не терпишь, но ради меня — должен!
Юрковский отшатнулся. Держа стаканчик в вытянутой руке, Дауге говорил убеждающе:
— В Дымное море нас все равно не пустят. Эрго — поход окончен. Ради этого абсолютно нельзя не выпить…
Ермаков вдруг поднялся. Совершенно спокойно, не отрывая глаз от циферблата часов, он сказал:
— Извините, я выключу свет. Надо осмотреть окрестности.
— П-пожалуйста, — с трудом проговорил Быков, не отрывая глаз от белых щек Дауге.
— Помогите мне, Алексей Петрович, — проговорил Ермаков. Он словно ничего не замечал.
— П-пожалуйста, — повторил Быков.
Они поднялись в командирскую башенку. Ермаков погасил свет. В наступившей темноте зазвенел резкий, нездоровый смех Дауге.
— Ты прав, Богдаша… Ты прав.
Ермаков развернул дальномер в сторону юга и прильнул к окулярам. Быков нагнулся ко второму дальномеру. Он не понимал, что делает. Он слышал только резкий смех за спиной, непонятные слова (Дауге начал громко говорить по-латышски), шепот Юрковского:
— Григорий… Гриша… Успокойся… Гриша…
А потом перед его глазами в свинцово-черном круге, расчерченном фосфоресцирующими штрихами, вдруг вспыхнули одна за другой две яркие кроваво-красные звездочки — невысоко над черной бездонной полосой горизонта.
— Отсчет, — неожиданно хриплым голосом проговорил над ухом Ермаков. — Отсчет, Быков! Не зевайте, черт…
Не думая, машинально и торопливо, Быков засек направление на странные вспышки. Красные звездочки потускнели и погасли.
— …Анатолий Борисович! Ну, скажите же вы ему, пусть выпьет! — негодующе крикнул Дауге.
— Выпейте. Выпейте, Богдан Богданович, — проговорил Ермаков. Он зажег свет в башенке и с лихорадочной поспешностью принялся снимать отсчеты с барабанов своего дальномера.
— Вот так, — с удовлетворением говорил Дауге. — Умница — командира слушаешься. А теперь еще одну…
— Сколько у вас? — быстро спросил Ермаков.
— Высота — десять градусов ноль восемь минут, азимут тринадцать градусов двадцать шесть минут… Но что…
— Молчите, Алексей Петрович… — Ермаков записал числа в блокнот. — Молчите. Об этом после…
Быков взялся пальцами за нижнюю губу.
— Свет! — закричал вдруг Юрковский. — Зажгите свет! Дауге опять плохо!..
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ГОЛКОНДЫ
«Мальчик» шел не быстро. По экрану скользили очертания частых столбов, глыб камня. Ермаков сидел, откинувшись на спинку кресла, положив руки на пульт управления. Свет в транспортере был погашен. Геологи спали. Юрковский тихонько посапывал, свернувшись клубочком; блики серебристого света, падающего с экрана, скользили по его спокойному лицу. Дауге, закинув голову, глухо стонал во сне, иногда принимался быстро-быстро неразборчиво бормотать что-то. Потом вдруг открыл глаза, сказал громко, внятно:
— Знаю, все знаю… Но что делать? За что?.. Ответь — за что?
Ермаков не обернулся. Быков долго смотрел на осунувшееся измученное лицо друга, потом спросил:
— Анатолий Борисович, что с Дауге? Неужто это навсегда?
Ермаков чуть пожал плечами:
— Я не психиатр, Алексей Петрович. Мне трудно разобраться в этой болезни. Я не понимаю ее. «Змеиный психоз», галлюцинации, Богдан… Истощение организма — странное, необъяснимое… Гриппозная температура. И все это без видимой причины. Смерть Богдана он перенес гораздо спокойнее, чем Юрковский, переутомлялся не больше остальных… Может, это та самая горячка, о которой говорили чехи… Только бы, Алексей Петрович, вернуться: по опыту знаю — Земля, голубое небо лечат все небесные болезни лучше любого врача.
— Если это какая-то особая местная болезнь, так почему мы здоровы?.. Все должны были… Впрочем… Помните, Анатолий Борисович, Дауге несколько раз выходил из «Мальчика» без скафандра?..
— Скорей бы вернуться, Алексей Петрович. На Земле разобрались бы во всем.
Помолчали. Дауге опять заговорил. Поднялся, сел, упираясь руками, спросил удивленно: «Белее, чем алебастр? Ерунда!» и снова упал на спину, закинув лицо. Быков потер ладонями глаза — казалось, будто тысячи иголок впиваются в веки.
— Болят? — покосился на него Ермаков.
— Так… Немножко побаливают. А вот, Анатолий Борисович… Почему мы не вызвали «Хиус» прямо сюда, на ракетодром? Зачем тащиться несколько суток по плохим дорогам, если Михаил может привести планетолет сюда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44