Однако отдать дело на волю случая – значит, признать равенство сторон, на что ни одна из них не хотела соглашаться.
Настоящая дуэль должна закончиться победой достойнейшего. Предлагались тесты на быстроту реакции, силу воли и гибкость ума, являющиеся основными качествами, необходимыми в современной жизни. Объективные тесты вполне возможны, но где гарантии, что одна из сторон не подготовится к ним заранее или же не окажет давления на судей? В сообществе проволочных существовали разнообразные формы поединков сознании, но они зачастую продолжались десятилетиями и требовали радикальных изменений в организме. Тогда было решено посоветоваться с Инвесторами.
Вначале Инвесторы никак не могли уловить суть дела. Затем, как и ожидалось, предложили экономическую войну: обе стороны получают равные начальные капиталы и возможность их увеличить. По истечении оговоренного времени более бедный предается казни.
Это предложение особого восторга не вызвало. Тогда еще один Инвестор предложил следующее: обеим сторонам попробовать читать «…(непереводимо).., литературу». Тут тоже возникло сомнение: победивший и выживший сможет повторить что-либо из прочитанного и станет, таким образом, опасным для остального человечества. И тогда в одном из заваленных добычей отсеков инвесторского корабля, находившегося в Солнечной системе, отыскалась Арена.
Изучение быстро выявило все ее преимущества. Чужой внутренний мир был малопонятен даже для лучших представителей общества – эмиссаров к другим мирам. Необычайно высокий процент смертности в этой группе подтверждал, что Арена – сама по себе тест. Внутри создаваемого Ареной мира оба дуэлянта смогут драться в паре пришельческих тел, гарантированно равных по возможностям, из чего следует, что победа достанется лучшему стратегу.
Константин, стоя под одним из высоких столов, потягивал из самоохлаждающегося серебряного бокала дистиллированную воду. Подобно своим расфуфыренным согенетикам, он был одет в мягкие панталоны с кружевами и шитый золотом камзол со знаком различия на высоком стоячем воротнике. Его круглые красивые глаза поблескивали черными светозащитными линзами. Лицо его, подобно лицу Линдсея, годы привычного напряжения пометили складками и морщинами, глубоко избороздившими кожу.
Линдсей был одет в мышастого цвета комбинезон без каких-либо знаков. Глаза его были защищены от бело-голубого сияния темными очками, а лицо – смазано маслом.
Он пересек каюту и подошел к Константину. Воцарилось молчание, но Константин вежливым жестом велел своим согенетикам не прерывать беседы.
– Здравствуй, кузен, – сказал Константин.
Линдсей кивнул в ответ:
– Замечательная группа согенетиков, Филип. Прими поздравления.
– Получилось неплохо, – согласился Константин. – Они прекрасно ладят с этим притяжением.
Он взглянул на жену Линдсея, тактично отступившую к другой группе, – колени ее явно болели от напряжения.
– Столько времени я занимался генетической политикой, – заметил Линдсей, – а в ретроспективе она кажется лишь аристократическим фетишизмом.
Глаза Константина сузились.
– Продолжив линию Мавридесов чуть далее, можно было бы добиться превосходных результатов.
– Их предали, – ответил Линдсей в приступе холодной ярости.
– Я понял твою иронию, Абеляр, – вздохнул Константин. – Если бы ты много лет назад сдержал свое обещание Вере Келланд, не произошло бы ни одной из этих аберраций.
– Аберраций? – холодно усмехнулся Линдсей. – Очень мило с твоей стороны, кузен, заниматься после меня приборкой. Подбирать оставленные мною концы.
– Ничего удивительного. Ты их много разбросал в свое время, и все они один хуже другого. – Константин глотнул воды. – Например, твоя политика умиротворения. Разрядка. Как это по-твоему: сладкими речами подвести народ к краю пропасти и смыться в бродяги перед самым крушением.
– Это что, новая линия партии? – поинтересовался Линдсей. – Возлагать на меня вину за Замирение Инвесторов? Весьма польщен. Но так ли уж мудро ворошить прошлое? Зачем напоминать всем, как ты профукал Республику?
Костяшки пальцев Константина, сжимавших бокал, побелели.
– Вижу, ты так и остался ценителем и хранителем старины. Странно, что ты заодно с Уэллспрингом и его бандой анархистов.
– Я знаю, – кивнул Линдсей, – что ты напал бы на Царицын Кластер при первой возможности. Твое лицемерие просто поразительно! Ты ведь не шейпер. И не только потому, что дикорастущий; взять хотя бы твое пресловутое пристрастие к механистской технике. Ты – живой пример силы разрядки. Тащишь лучшее отовсюду. Но другим в этом праве отказываешь.
– Я не шейпер, – улыбнулся Константин. – Я – их страж. Такова моя судьба, и я давно примирился с этим. Всю жизнь я был один. У меня не было никого, кроме тебя да Веры. Какими мы тогда были дураками.
– Дураком был я. Я убил Веру ни за что. Ты-то сделал это, чтобы утвердиться в своей силе…
– Цена высока, но дело того стоило. И с тех пор я успел возместить ущерб.
Осушив бокал, он протянул его вперед.
Бокал приняла… Вера Келланд. Шею ее украшал золотой филигранный медальон – тот самый, что был на ней в момент катастрофы. Тот самый, что должен был обеспечить смерть Линдсея.
Линдсей окаменел. До этого он не видел лица девушки – та стояла к нему спиной.
Она старалась не встречаться с ним глазами.
А Линдсей глядел на нее как завороженный. Сходство было сильным, но не полным. Девушка повернулась и отошла.
– Это не совсем полный клон, – выдавил Линдсей.
– Конечно. Вера Келланд была дикорастущей.
– Ты взял ее гены.
– Что я слышу, кузен? Зависть? Ты хочешь сказать, что ее клетки любили тебя, а не меня? – захохотал Константин.
Линдсей оторвал взгляд от девушки. Грация и красота ее больно ранили его. Он был оглушен и даже напуган.
– Что же с ней будет, когда я тебя убью?
– Отчего бы не поразмыслить над этим во время боя? – спокойно улыбнулся Константин.
– Я дам тебе обещание. Клянусь, что, победив, я позабочусь о твоих согенетиках.
– Мой народ лоялен к Совету Колец. А сброд из твоего Царицына Кластера – их враги. Конфликт неизбежен.
– Не стоило бы нам с тобой усугублять эту невеселую перспективу.
– Не будь наивен, Абеляр. Царицын Кластер должен пасть.
Линдсей окинул внимательным взглядом группу Константина:
– С виду они неглупы, Филип. Интересно, не обрадуются ли они твоей смерти? Не устроят ли по ее случаю всеобщий праздник?
– Праздные умствования всегда меня утомляли.
Линдсей взглянул на него.
– Тогда пора бы проверить на деле.
Один из огромных иносистемных столов был покрыт тяжелой материей, спадавшей до самого пола. Под столешницей, где свет сиял не столь ослепительно, были заранее установлены два гидравлических лежака – для нейтрализации сильного притяжения.
Сама Арена представляла собой маленький, размером с кулак, додекаэдр. Треугольные грани его, непроницаемо-черные, слегка поблескивали в пастельных тонах. От двух металлизированных углублений на противоположных вершинах устройства тянулись провода, подключенные к паре защитных шлемов с очками и длинными воротниками. Шлемы были совершенно одинаковы и выглядели чисто функционально, типичные изделия механистов.
Выиграв жеребьевку, Константин взял правый шлем. Затем извлек из кармана шитого золотом камзола плоский изогнутый ромб из бежевого пластика и прицепил к имеющимся на нем петлям эластичную ленту.
– Пространственный анализатор, – пояснил он. – Одна из моих привычек. Это позволяется?
– Да. – С этими словами Линдсей достал из нагрудного кармана связку помеченных точками клейких дисков. – PDKL-95. Двести микрограммов.
Константин удивленно поднял брови:
– «Облом»? От катаклистов?
– Нет. Из запасов Майкла Карнассуса. Из самой первой механистской партии. Для посольств. Интересует?
– Нет. – Казалось, Константин был потрясен. – Я протестую. Я пришел драться с Абеляром Линдсеем, а не с его раздробленной личностью.
– Вряд ли это что-то решает. Ведь бой будет насмерть, Константин. Мое человеческое начало мне только помешает.
Константин пожал плечами:
– Тогда я выиграю, безо всяких сомнений.
С этими словами он надел свой анализатор. Специально подогнанный, он плотно лег на затылок. Его микроштеккеры плавно вошли в гнезда, соединенные с правым полушарием мозга. При пользовании анализатором пространство приобретало фантастическую четкость, каждое движение виделось со сверхчеловеческой ясностью. Подняв шлем, Константин остановил взгляд на блеснувшем рукаве. Линдсей увидел, что он помедлил, разглядывая сложную структуру ткани. Казалось, Константин загипнотизирован золотым шитьем. Наконец, еле заметно вздрогнув, он сунул голову в шлем.
Линдсей прилепил к запястью первую дозу и надел свой. Он почувствовал прикосновение липких захватов для глаз, а затем – онемение от местной анастезии; в это время нити постепенно твердеющего биогеля скользнули за глазные яблоки, пробираясь к зрительному нерву. Последовал слабый, затухающий звон – другие нити ползли по барабанным перепонкам, обеспечивая необходимый хемотактильный контакт с нейронами.
Оба легли на гидравлические ложа и принялись ждать, пока воротники просочатся в заранее проделанные микроскважины седьмого шейного позвонка. Микронити безболезненно прорастали сквозь миелиновые покрытия аксонов позвоночника, сплетаясь в студенистую паутину.
Линдсей лежал, не двигаясь. PDKL начал действовать. Постепенное отключение позвоночника размягчало тело, точно воск, нервные окончания в мускулах, по мере того как ворот отключал их, посылали в мозг последние всплески теплоты, последние проявления человеческого начала, слишком слабые для того, чтобы называться болью. «Облом» помогал забыть. Делая новым все, он в то же время лишал все новизны. Ломая предрассудки, он усиливал понимание – настолько, что единственный момент интуитивного прозрения бурно разрастался в целую интуитивную философию.
Наступала темнота. Во рту появился привкус паутины. Накатила короткая волна головокружительного страха, но «облом» тут же унес ее прочь, оставив Линдсея на ничейной земле, где страх его странным образом превратился в сокрушительное ощущение физической тяжести.
Он притаился у подножия титанической стены. Впереди, с колоссальной арки, мерцали тусклые отблески какого-то сияния. Рядом находились балюстрады из ледяных глыб, опутанные паутиной из тонких, покрытых пылью веревок. Линдсей хотел было потрогать стену и, вытянув руку, с вялым удивлением отметил, что рука его превратилась в мертвенно-бледную двухсуставчатую клешню, покрытую тусклой броней.
Он начал карабкаться на стену. Гравитация развернулась вместе с его телом. С новой точки зрения мостики трансформировались в изогнутые колонны, петли свисающих веревок стали жесткими горизонтальными дугами.
Все вокруг было старым. В мозгу его словно открылся некий новый канал восприятия. Он мог видеть время – блестящий лак на поверхности мира, застывшие пятна, вырванные из контекста движения, а затем изображенные на холодных камнях какими-то инопланетными красками. Стены превратились в полы, балюстрады – в ледяные баррикады… Неожиданно оказалось, что у него слишком много ног. Ноги появились на месте ребер, а «копошение» в животе было копошением буквальным: это ощущение вызывали движения второй пары конечностей.
Он попытался осмотреть свое тело. Нагнуться не получилось, зато спина с поразительной легкостью выгнулась и глаза без век уставились на броневые сегменты, перемежающиеся межсегментальным мехом. Из спины торчали два каких-то сморщенных органа на стебельках. Он приблизил к ним морду и внезапно ощутил головокружительный желтый запах. Тогда он попробовал крикнуть, но кричать было нечем.
Он плюхнулся обратно на холодные камни и, подчиняясь инстинкту, поспешно пополз головой вперед по серым пористым булыжникам к безопасному мраку громадного выдающегося вперед карниза и чего-то вроде клетчатой полки из проржавевших железных прутьев. Он барахтался в ослепительной вспышке интуиции, утратив всякое ощущение пропорций, осознав внезапно, что стал совсем крохотным, до невозможности маленьким; что эта титаническая по сравнению с ним каменная кладка и сама ничтожно мала – так мала, что…
Он ударил клешней по пористому камню. Камень был тверд, очень тверд в своей утомленной вековечности, пережившей многие безжалостные зоны, припорошенной тонкой пылью рассыпавшихся от времени громадных машин…
Он обонял запах вечности – даже чувствовал его, словно давление или страх. Запах был тяжеловесен и тверд, и Линдсей внезапно подумал о воде: стремительный поток воды может быть тверже стали. Затем мысли его ракетой рванулись вперед; он подумал об идентичности скорости и материи, о кинетической энергии атомов, дающих форму твердому камню, камню, который на деле не более чем пустота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Настоящая дуэль должна закончиться победой достойнейшего. Предлагались тесты на быстроту реакции, силу воли и гибкость ума, являющиеся основными качествами, необходимыми в современной жизни. Объективные тесты вполне возможны, но где гарантии, что одна из сторон не подготовится к ним заранее или же не окажет давления на судей? В сообществе проволочных существовали разнообразные формы поединков сознании, но они зачастую продолжались десятилетиями и требовали радикальных изменений в организме. Тогда было решено посоветоваться с Инвесторами.
Вначале Инвесторы никак не могли уловить суть дела. Затем, как и ожидалось, предложили экономическую войну: обе стороны получают равные начальные капиталы и возможность их увеличить. По истечении оговоренного времени более бедный предается казни.
Это предложение особого восторга не вызвало. Тогда еще один Инвестор предложил следующее: обеим сторонам попробовать читать «…(непереводимо).., литературу». Тут тоже возникло сомнение: победивший и выживший сможет повторить что-либо из прочитанного и станет, таким образом, опасным для остального человечества. И тогда в одном из заваленных добычей отсеков инвесторского корабля, находившегося в Солнечной системе, отыскалась Арена.
Изучение быстро выявило все ее преимущества. Чужой внутренний мир был малопонятен даже для лучших представителей общества – эмиссаров к другим мирам. Необычайно высокий процент смертности в этой группе подтверждал, что Арена – сама по себе тест. Внутри создаваемого Ареной мира оба дуэлянта смогут драться в паре пришельческих тел, гарантированно равных по возможностям, из чего следует, что победа достанется лучшему стратегу.
Константин, стоя под одним из высоких столов, потягивал из самоохлаждающегося серебряного бокала дистиллированную воду. Подобно своим расфуфыренным согенетикам, он был одет в мягкие панталоны с кружевами и шитый золотом камзол со знаком различия на высоком стоячем воротнике. Его круглые красивые глаза поблескивали черными светозащитными линзами. Лицо его, подобно лицу Линдсея, годы привычного напряжения пометили складками и морщинами, глубоко избороздившими кожу.
Линдсей был одет в мышастого цвета комбинезон без каких-либо знаков. Глаза его были защищены от бело-голубого сияния темными очками, а лицо – смазано маслом.
Он пересек каюту и подошел к Константину. Воцарилось молчание, но Константин вежливым жестом велел своим согенетикам не прерывать беседы.
– Здравствуй, кузен, – сказал Константин.
Линдсей кивнул в ответ:
– Замечательная группа согенетиков, Филип. Прими поздравления.
– Получилось неплохо, – согласился Константин. – Они прекрасно ладят с этим притяжением.
Он взглянул на жену Линдсея, тактично отступившую к другой группе, – колени ее явно болели от напряжения.
– Столько времени я занимался генетической политикой, – заметил Линдсей, – а в ретроспективе она кажется лишь аристократическим фетишизмом.
Глаза Константина сузились.
– Продолжив линию Мавридесов чуть далее, можно было бы добиться превосходных результатов.
– Их предали, – ответил Линдсей в приступе холодной ярости.
– Я понял твою иронию, Абеляр, – вздохнул Константин. – Если бы ты много лет назад сдержал свое обещание Вере Келланд, не произошло бы ни одной из этих аберраций.
– Аберраций? – холодно усмехнулся Линдсей. – Очень мило с твоей стороны, кузен, заниматься после меня приборкой. Подбирать оставленные мною концы.
– Ничего удивительного. Ты их много разбросал в свое время, и все они один хуже другого. – Константин глотнул воды. – Например, твоя политика умиротворения. Разрядка. Как это по-твоему: сладкими речами подвести народ к краю пропасти и смыться в бродяги перед самым крушением.
– Это что, новая линия партии? – поинтересовался Линдсей. – Возлагать на меня вину за Замирение Инвесторов? Весьма польщен. Но так ли уж мудро ворошить прошлое? Зачем напоминать всем, как ты профукал Республику?
Костяшки пальцев Константина, сжимавших бокал, побелели.
– Вижу, ты так и остался ценителем и хранителем старины. Странно, что ты заодно с Уэллспрингом и его бандой анархистов.
– Я знаю, – кивнул Линдсей, – что ты напал бы на Царицын Кластер при первой возможности. Твое лицемерие просто поразительно! Ты ведь не шейпер. И не только потому, что дикорастущий; взять хотя бы твое пресловутое пристрастие к механистской технике. Ты – живой пример силы разрядки. Тащишь лучшее отовсюду. Но другим в этом праве отказываешь.
– Я не шейпер, – улыбнулся Константин. – Я – их страж. Такова моя судьба, и я давно примирился с этим. Всю жизнь я был один. У меня не было никого, кроме тебя да Веры. Какими мы тогда были дураками.
– Дураком был я. Я убил Веру ни за что. Ты-то сделал это, чтобы утвердиться в своей силе…
– Цена высока, но дело того стоило. И с тех пор я успел возместить ущерб.
Осушив бокал, он протянул его вперед.
Бокал приняла… Вера Келланд. Шею ее украшал золотой филигранный медальон – тот самый, что был на ней в момент катастрофы. Тот самый, что должен был обеспечить смерть Линдсея.
Линдсей окаменел. До этого он не видел лица девушки – та стояла к нему спиной.
Она старалась не встречаться с ним глазами.
А Линдсей глядел на нее как завороженный. Сходство было сильным, но не полным. Девушка повернулась и отошла.
– Это не совсем полный клон, – выдавил Линдсей.
– Конечно. Вера Келланд была дикорастущей.
– Ты взял ее гены.
– Что я слышу, кузен? Зависть? Ты хочешь сказать, что ее клетки любили тебя, а не меня? – захохотал Константин.
Линдсей оторвал взгляд от девушки. Грация и красота ее больно ранили его. Он был оглушен и даже напуган.
– Что же с ней будет, когда я тебя убью?
– Отчего бы не поразмыслить над этим во время боя? – спокойно улыбнулся Константин.
– Я дам тебе обещание. Клянусь, что, победив, я позабочусь о твоих согенетиках.
– Мой народ лоялен к Совету Колец. А сброд из твоего Царицына Кластера – их враги. Конфликт неизбежен.
– Не стоило бы нам с тобой усугублять эту невеселую перспективу.
– Не будь наивен, Абеляр. Царицын Кластер должен пасть.
Линдсей окинул внимательным взглядом группу Константина:
– С виду они неглупы, Филип. Интересно, не обрадуются ли они твоей смерти? Не устроят ли по ее случаю всеобщий праздник?
– Праздные умствования всегда меня утомляли.
Линдсей взглянул на него.
– Тогда пора бы проверить на деле.
Один из огромных иносистемных столов был покрыт тяжелой материей, спадавшей до самого пола. Под столешницей, где свет сиял не столь ослепительно, были заранее установлены два гидравлических лежака – для нейтрализации сильного притяжения.
Сама Арена представляла собой маленький, размером с кулак, додекаэдр. Треугольные грани его, непроницаемо-черные, слегка поблескивали в пастельных тонах. От двух металлизированных углублений на противоположных вершинах устройства тянулись провода, подключенные к паре защитных шлемов с очками и длинными воротниками. Шлемы были совершенно одинаковы и выглядели чисто функционально, типичные изделия механистов.
Выиграв жеребьевку, Константин взял правый шлем. Затем извлек из кармана шитого золотом камзола плоский изогнутый ромб из бежевого пластика и прицепил к имеющимся на нем петлям эластичную ленту.
– Пространственный анализатор, – пояснил он. – Одна из моих привычек. Это позволяется?
– Да. – С этими словами Линдсей достал из нагрудного кармана связку помеченных точками клейких дисков. – PDKL-95. Двести микрограммов.
Константин удивленно поднял брови:
– «Облом»? От катаклистов?
– Нет. Из запасов Майкла Карнассуса. Из самой первой механистской партии. Для посольств. Интересует?
– Нет. – Казалось, Константин был потрясен. – Я протестую. Я пришел драться с Абеляром Линдсеем, а не с его раздробленной личностью.
– Вряд ли это что-то решает. Ведь бой будет насмерть, Константин. Мое человеческое начало мне только помешает.
Константин пожал плечами:
– Тогда я выиграю, безо всяких сомнений.
С этими словами он надел свой анализатор. Специально подогнанный, он плотно лег на затылок. Его микроштеккеры плавно вошли в гнезда, соединенные с правым полушарием мозга. При пользовании анализатором пространство приобретало фантастическую четкость, каждое движение виделось со сверхчеловеческой ясностью. Подняв шлем, Константин остановил взгляд на блеснувшем рукаве. Линдсей увидел, что он помедлил, разглядывая сложную структуру ткани. Казалось, Константин загипнотизирован золотым шитьем. Наконец, еле заметно вздрогнув, он сунул голову в шлем.
Линдсей прилепил к запястью первую дозу и надел свой. Он почувствовал прикосновение липких захватов для глаз, а затем – онемение от местной анастезии; в это время нити постепенно твердеющего биогеля скользнули за глазные яблоки, пробираясь к зрительному нерву. Последовал слабый, затухающий звон – другие нити ползли по барабанным перепонкам, обеспечивая необходимый хемотактильный контакт с нейронами.
Оба легли на гидравлические ложа и принялись ждать, пока воротники просочатся в заранее проделанные микроскважины седьмого шейного позвонка. Микронити безболезненно прорастали сквозь миелиновые покрытия аксонов позвоночника, сплетаясь в студенистую паутину.
Линдсей лежал, не двигаясь. PDKL начал действовать. Постепенное отключение позвоночника размягчало тело, точно воск, нервные окончания в мускулах, по мере того как ворот отключал их, посылали в мозг последние всплески теплоты, последние проявления человеческого начала, слишком слабые для того, чтобы называться болью. «Облом» помогал забыть. Делая новым все, он в то же время лишал все новизны. Ломая предрассудки, он усиливал понимание – настолько, что единственный момент интуитивного прозрения бурно разрастался в целую интуитивную философию.
Наступала темнота. Во рту появился привкус паутины. Накатила короткая волна головокружительного страха, но «облом» тут же унес ее прочь, оставив Линдсея на ничейной земле, где страх его странным образом превратился в сокрушительное ощущение физической тяжести.
Он притаился у подножия титанической стены. Впереди, с колоссальной арки, мерцали тусклые отблески какого-то сияния. Рядом находились балюстрады из ледяных глыб, опутанные паутиной из тонких, покрытых пылью веревок. Линдсей хотел было потрогать стену и, вытянув руку, с вялым удивлением отметил, что рука его превратилась в мертвенно-бледную двухсуставчатую клешню, покрытую тусклой броней.
Он начал карабкаться на стену. Гравитация развернулась вместе с его телом. С новой точки зрения мостики трансформировались в изогнутые колонны, петли свисающих веревок стали жесткими горизонтальными дугами.
Все вокруг было старым. В мозгу его словно открылся некий новый канал восприятия. Он мог видеть время – блестящий лак на поверхности мира, застывшие пятна, вырванные из контекста движения, а затем изображенные на холодных камнях какими-то инопланетными красками. Стены превратились в полы, балюстрады – в ледяные баррикады… Неожиданно оказалось, что у него слишком много ног. Ноги появились на месте ребер, а «копошение» в животе было копошением буквальным: это ощущение вызывали движения второй пары конечностей.
Он попытался осмотреть свое тело. Нагнуться не получилось, зато спина с поразительной легкостью выгнулась и глаза без век уставились на броневые сегменты, перемежающиеся межсегментальным мехом. Из спины торчали два каких-то сморщенных органа на стебельках. Он приблизил к ним морду и внезапно ощутил головокружительный желтый запах. Тогда он попробовал крикнуть, но кричать было нечем.
Он плюхнулся обратно на холодные камни и, подчиняясь инстинкту, поспешно пополз головой вперед по серым пористым булыжникам к безопасному мраку громадного выдающегося вперед карниза и чего-то вроде клетчатой полки из проржавевших железных прутьев. Он барахтался в ослепительной вспышке интуиции, утратив всякое ощущение пропорций, осознав внезапно, что стал совсем крохотным, до невозможности маленьким; что эта титаническая по сравнению с ним каменная кладка и сама ничтожно мала – так мала, что…
Он ударил клешней по пористому камню. Камень был тверд, очень тверд в своей утомленной вековечности, пережившей многие безжалостные зоны, припорошенной тонкой пылью рассыпавшихся от времени громадных машин…
Он обонял запах вечности – даже чувствовал его, словно давление или страх. Запах был тяжеловесен и тверд, и Линдсей внезапно подумал о воде: стремительный поток воды может быть тверже стали. Затем мысли его ракетой рванулись вперед; он подумал об идентичности скорости и материи, о кинетической энергии атомов, дающих форму твердому камню, камню, который на деле не более чем пустота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50