- Я вижу придорожные камни со стёртыми надписями. Я вижу радостные приюты удовольствий, превращённые в голые пустоши. В них селятся шакалы. Здесь резвятся привидения, а демоны гоняются друг за другом. Изящные залы, роскошные будуары, сиявшие когда-то подобно солнцу, охвачены запустением и похожи на разверстые звериные пасти.
Он взглянул на танцующих девушек, и его глаза наполнились слезами.
- В моём воображении я вижу этих дев, погребёнными в пыли или рассеянными по дальним странам. Раскиданными рукою изгнания, разорванных на куски пальцами чужбины.
Манименеш ласково улыбнулся ему.
- Мальчик мой, - сказал он, - если другие не услышат твоих песен, не обнимут этих женщин, не выпьют этого вина - это их утрата, а не наша. Так давай наслаждаться этими тремя вещами, а сожалеть - удел неродившихся.
- Твой патрон - мудрый человек, - сказал Ибн-Ватунан, похлопывая поэта по плечу. - Вот ты видишь его здесь, осыпанного милостями Аллаха и купающегося в роскоши. И ты видел того грязного безумца, одержимого чумой. Тот лунатик, прикидывающийся мудрецом, каркает про беду, тогда как наш трудолюбивый и предприимчивый друг делает этот мир лучше, ибо взращивает благородство и просвещение. Разве может Бог покинуть такой город, полный красоты и очарования, ради того, чтобы сбылись отвратительные предсказания того дурака?
Он поднял свою чашу за Эльфелилет и выпил её залпом.
- Но чудесный Одогаст, - прорыдал поэт. - Вся его красота затеряется в песках.
- Мир велик, - сказал Багайоко, - а годы долги. Не нам претендовать на бессмертие, даже если мы - поэты. Но утешься, друг мой. Даже если эти стены и здания рухнут, на свете всегда найдётся такое место, как Одогаст. По крайней мере, до тех пор, пока люди стремятся к наживе! Шахты неистощимы, а слонов - как блох. Мать-Африка всегда будет давать нам золото и слоновую кость.
- Всегда? - с надеждой спросил поэт, вытирая рукавами слезы.
- Ну и, конечно, всегда будут рабыни, - сказал Манименеш и улыбнулся. И подмигнул.
Остальные рассмеялись вместе с ним, и за столом снова воцарилось веселье.
1 2 3
Он взглянул на танцующих девушек, и его глаза наполнились слезами.
- В моём воображении я вижу этих дев, погребёнными в пыли или рассеянными по дальним странам. Раскиданными рукою изгнания, разорванных на куски пальцами чужбины.
Манименеш ласково улыбнулся ему.
- Мальчик мой, - сказал он, - если другие не услышат твоих песен, не обнимут этих женщин, не выпьют этого вина - это их утрата, а не наша. Так давай наслаждаться этими тремя вещами, а сожалеть - удел неродившихся.
- Твой патрон - мудрый человек, - сказал Ибн-Ватунан, похлопывая поэта по плечу. - Вот ты видишь его здесь, осыпанного милостями Аллаха и купающегося в роскоши. И ты видел того грязного безумца, одержимого чумой. Тот лунатик, прикидывающийся мудрецом, каркает про беду, тогда как наш трудолюбивый и предприимчивый друг делает этот мир лучше, ибо взращивает благородство и просвещение. Разве может Бог покинуть такой город, полный красоты и очарования, ради того, чтобы сбылись отвратительные предсказания того дурака?
Он поднял свою чашу за Эльфелилет и выпил её залпом.
- Но чудесный Одогаст, - прорыдал поэт. - Вся его красота затеряется в песках.
- Мир велик, - сказал Багайоко, - а годы долги. Не нам претендовать на бессмертие, даже если мы - поэты. Но утешься, друг мой. Даже если эти стены и здания рухнут, на свете всегда найдётся такое место, как Одогаст. По крайней мере, до тех пор, пока люди стремятся к наживе! Шахты неистощимы, а слонов - как блох. Мать-Африка всегда будет давать нам золото и слоновую кость.
- Всегда? - с надеждой спросил поэт, вытирая рукавами слезы.
- Ну и, конечно, всегда будут рабыни, - сказал Манименеш и улыбнулся. И подмигнул.
Остальные рассмеялись вместе с ним, и за столом снова воцарилось веселье.
1 2 3