— Задача технически весьма трудная, но выполнимая, — бодро объяснил руководитель лаборатории. — Вот поглядите на этот ручеек. Он вначале просто течет из трубы по земле, но потом, набирая мощь, приподнимается над ложем потока. Нам еще не удалось заставить воду круто взмывать в высоту, но она уже не течет у наших ног, а свободно проносится над головой. Сейчас вы в этом убедитесь сами, доктор Сток.
И прежде чем доктор Сток успел хотя бы посторониться, творец летучей воды нажал какую-то кнопку — и прямо на доктора Стока устремился белопенный поток. Вода вполне могла смести со своего пути и не такое препятствие, как довольно тщедушный доктор Сток, но метрах в двух от него поток взмыл вверх, пронесся поверху, упал на землю где-то дальше и там загрохотал — беззвучная водяная змея снова превратилась в обыкновенную воду, гремящую на камнях.
— Десять метров полета, пять метров подъема, — констатировал руководитель лаборатории. — А сколько затрачено энергии! Открою вам тайну: проще превратить в воду глыбу гранита, чем заставить устремиться в полет. Воодушевляющая сложность, не правда ли, доктор Сток?
— Очень! Неподалеку от вас собаку обогащают пятой ногой, тоже воодушевляет — и замысел, и исполнение.
— Я знаю об этой работе, доктор Сток. И не намерен порочить ее, ибо вдохновенный смысл пятиножия ясен каждому. Но не будете же вы спорить, доктор Сток, что выведение летящей воды…
— Не буду, не буду! — заверил доктор Сток и поскорее убрался из лаборатории, где воде приделали крылья.
Ему теперь казалось, что остров Нио населен людьми талантливыми, но начисто лишенными того, что называется здравым смыслом. Он прошел мимо двух лабораторий, не заглядывая в них. В этих лабораториях, возможно, выводили лошадей с шипами на спине или конструировали автомобили с сиденьями в форме клещей, впивающихся в бока пассажиров. Он готов был заранее восхититься остроумием замысла, но на близкое знакомство с подобными творениями не претендовал.
Доктора Стока остановил вынырнувший из одного здания ученый-астролог, подозрительно смахивающий на забывшего перегримироваться Мефистофеля. Профессор экспериментальной астрологии держал в руке ящичек, напоминавший дамскую бонбоньерку.
— Знаю, — изрек Мефистофель. — Вы побывали в дьявольском вертепе, где толкут воду в ступе. Я хотел сказать — в автоклавах. Вижу по вашему лицу, что вы оттуда, доктор Сток.
— Там не толкут, а возносят воду, — возразил Сток. — Делают ее летящей, парящей, уносящейся на высоты. Отвращение исказило лицо астролога.
— Ничтожные люди! Сколько раз я доказывал им, что только хорошо истолченная вода способна на потерю веса. Чудовищное упрямство!
— Что у вас в руке, профессор Боймер? — поинтересовался Сток.
— Ваша душа, доктор Сток, верней, пока лишь ее астрологическо-механическая модель. Я хотел проверить ваше рискованное утверждение, что вы наделены душой. То, что мне удалось построить модель вашей души, говорит в вашу пользу. Будь вы бездушны, эта конструкция не удалась бы. Теперь мы можем возобновить разговор о цене вашей души. Помните, я обещал возвратиться к этому вопросу. Итак, я вас слушаю, доктор Сток.
— Раньше я выслушаю вас, профессор. Расскажите, как вам удалось смоделировать мою душу и какое это вообще имеет значение?
Профессор экспериментальной астрологии с секунду поколебался: наверно, не хотел выдавать профессиональные секреты. Но потом его увлекла возможность похвастаться успехами. Вот здесь, в правой стороне ящика, — электронно-позитронный блок, имитирующий суммарное влияние небесных светил на жизнь доктора Стока, — за исключением влияния солнца, оно слишком огромно, его не воспроизвести в небольшом приборчике. А слева — интегральная схема тех способностей, влечений, опасений и ожиданий, которую можно было бы условно назвать душой доктора Стока. Условно, ибо схема рассчитана по одним внешним признакам. Когда доктор Сток согласится предоставить свою душу в экспериментальную проверку и — он не побоится и такой ответственной формулировки — в научную доработку, все условности расчета станут безусловностями реального факта. Дело за малым…
— Зачем вам нужна моя душа? — бесцеремонно прервал доктор Сток обстоятельное объяснение Арчибальда Боймера.
Астролог, так разительно похожий на Мефистофеля, впал в некоторую растерянность. Плавное изложение вдруг превратилось в меканье. Ну, как сказать зачем? С одной стороны, сугубо теоретический интерес, так сказать, благородная свобода в выборе темы… А с другой стороны и даже со всех других сторон… В общем, владение довольно сложной душой уважаемого доктора Стока, известного каждому как главная грузовая лошадь в могучем косяке «Коней Армагеддона»… Ну, и то немаловажное обстоятельство, что экспериментирование с моделью души доктора Стока даст возможность установить обратную связь, то есть выяснить, как действуют выдающиеся свойства души на движение небесных светил…
— Вы серьезно уверены, профессор Боймер, что на бег Юпитера или Марса может повлиять, с какой ноги я сегодня встал, веселое у меня настроение или вконец поганое?
— Не сомневаюсь! Сомнения в силе влияния вашего душевного настроения на ход Юпитера по небесной орбите незаконны и недопустимы. Существует непреложный астрально— космический смысл в, казалось бы, непритязательном факте — с какой ноги, правой или левой, вам захотелось сегодня сойти с постели. И заранее предвижу, что воздействие вашего настроения на поведение небесных светил в космосе…
— Буду размышлять о вашей любопытной теории, профессор Боймер, — объявил доктор Сток и, удаляясь, приветливо помахал рукой ученому специалисту по экспериментальной астрологии: тот выглядел несколько озадаченным бегством собеседника.
5
Доктор Сток сознавал, что надо не только знакомиться с работами других лабораторий острова, но и завоевывать дружеское расположение местных ученых. Но дружеские отношения не складывались. Насмешливая оценка странностей («Проклятый характер, надо всем издеваюсь», — корил себя доктор Сток) мешала дружбе. Ибо от доктора Стока ожидали восторгов, а не иронии. Только с темноглазой мужиковатой Агнессой Коростошевской Сток немного сошелся. Ему даже нравился ее Бриарей, исполинский кибернетический организм, выглядевший так гармонично, что ни две головы, ни восемь рук не создавали впечатления уродства. И он очень походил на свою создательницу — недаром Агнесса называла его сынком, а не киборгом. Она предупредила доктора Стока, что и ему не разрешается называть это вдохновенное творение техническим наименованием.
«Именно вдохновенное, — доказывала она. — Вы, как частичный отец моего сына, способны оценить это лучше другого. Я уже не говорю о красивых боковых руках, точно скопированных с ваших, и о задней голове, так совершенно повторяющей вашу пленительную шароголовость: к рукам и голове у вас может быть родственное пристрастие. Но вглядитесь в его переднюю голову, пожмите его передние руки, дайте обнять себя задними руками, поговорите с ним о погоде, он ощущает все нюансы нашего климата… Пойдите с ним на прогулку и поглядите, как он карабкается по отвесным скалам!.. Прелестен, разве вы не согласны, доктор Сток?»
Чтобы угодить Агнессе Коростошевской — а ему хотелось ей угодить, — доктор Сток ходил с тяжело шагавшим Бриареем в недалекие прогулки и с удовольствием следил, как тот всеми руками не так даже цепляется за неровности скал, как впивается в них и взбирается на отвесные стены быстрей, чем сам доктор Сток бежит вверх по лестнице; и выслушивал с удовлетворением, как точно многорукий гигант определяет хитрые особенности погоды. «Вчера дождь был на шестнадцать с половиной процентов сильней, чем сегодня утром, зато после обеда солнце светило на треть ярче и на одну десятую жарче», — изрекал медным голосом Бриарей, быстро произведя в мозгу — компьютер, именовавшийся мозгом, помещался в районе живота — все необходимые подсчеты. Только обниматься с сынком Агнессы Коростошевской доктор Сток не сумел привыкнуть: никак не мог отделаться от мысли, что даже для двурукого дружеского объятия Бриарей использует лишь одну пятидесятую своей мощности и что если ему явится шальное желание пообняться чуть сильней, то все кости доктора Стока тут же превратятся в набор обломков.
Та же мужиковатая Агнесса дала понять Стоку, что у него иное положение на острове, чем у других ученых: «Вас ждет что-то чрезвычайное, Сток. Меня смущает номер вашей особости — тринадцатый. Не верю лукавому Хирону, что вам присвоили эту особость потому, что „тринадцать“ счастливое число для вас. Номером тринадцать закодированы не столько ваши личные свойства, сколько отношение к вам администрации. Держите меня в курсе ваших новостей, у меня к вам сильное влечение — научное, естественно…» Доктор Сток чувствовал душевную признательность к соседке за добрые чувства.
Однажды величественный Хирон возвестил доктору Стоку, что сегодня после обеда его примет директор. Вероятно, ни к одному деловому свиданию Сток не готовился с таким волнением, как к этому. Тем сильней он был разочарован, когда вошел в кабинет Джона Паолини.
За внушительным столом сидел толстый, краснощекий, лысоватый старичок с крохотными глазками на мясистом лице. Старичок мигом вскочил, когда доктор Сток показался в дверях, и проворно засеменил навстречу, издалека протягивая руку, — и ноги у него были коротки для массивного туловища, и короткие пальцы крохотной ладошки неправдоподобно толсты и несомкнуты: кисть походила на раскрытый веер. Джон Паолини вяло ответил на почтительное, но твердое рукопожатие доктора Стока и пропищал — в довершение к общей неблагообразности он обладал и тонким голоском, — что давно жаждал познакомиться со столь знаменитым ученым. Если в мире и существовал человек, внешность которого не внушала никакого почтения, то этого человека звали Джоном Паолини.
А вошедший вместе с доктором Стоком величавый Хирон Спадавеккия внушительно намекнул, чтобы Сток не полагался на первое впечатление.
— Господин директор острова Нио, — заговорил Спадавеккия, — имею честь представить вам доктора Альфреда Стока, единственного в мире специалиста по острому внутримолекулярному резонансу. Доктор Сток готов выслушать ваши указания и выполнить ваши предписания.
— Отлично, отлично! — бодро попискивал директор. — За указаниями дело не станет, хи-хи, не станет, указания будут, можете не тревожиться, дорогой Сток. Но раньше я хотел бы узнать кое-что у вас самого, я хотел бы, хи-хи! Я был бы весьма благодарен, если бы вы объяснили мне самым популярным образом, что это за чертова штука — ваш острый внутримолекулярный резонанс, внутримолекулярный, ха-ха! Я весь превратился в слух, замечательный доктор Сток, я весь превратился, хи-хи-ха!
Доктора Стока немного смутила не совсем обычная манера разговаривать у директора острова — и не столько даже то, что Джон Паолини повторял отдельные слова и части предложений, сколько сопровождавший их смешок, напоминавший и похрюкивание, и короткие всхлипы, издаваемые спящим, когда у них закладывает нос. Впрочем, это не помешало доктору Стоку сосредоточиться на теме. В любой молекуле живого вещества каждый атом скреплен со своими соседями — другими атомами — физическими силами стяжения, превращающими разнородные атомы в единую крепкую молекулу. Эти факты были известны и раньше, но только он впервые научился количественно определять крепость любых связей в живой молекуле. Дело в том, что связь атомов в молекуле очень схожа с резиновой нитью: она никогда не бывает в покое, то усиливается, то ослабевает, атомы то сближаются, то раздвигаются. Он, доктор Сток, заставляет межатомные связи молекулы резонировать от излучения из особого приборчика — он назвал его импульсатором. При некоторых значениях резонансного импульса связь разрывается. Величина разрывающего импульса — мера крепости связи. И в каждой молекуле есть связи, которые можно разрушить только, так сказать, орудийными импульсами, но есть и такие нежные скрепления, что разрываются при легком дуновении силового ветерка из импульсатора.
— Очень интересно, доктор Сток, очень интересно! — с воодушевлением воскликнул толстый директор острова. — Ну, и какой вы делаете основной вывод, какой вы делаете?
Сток сделал тот вывод, что им раскрыта тайна продолжительности жизни. При разрыве любой межатомной связи в молекуле сама молекула гибнет. Следовательно, продолжительность жизни определяется наиболее слабыми связями в живой молекуле. Иная связь атомов может существовать и тысячу лет, но если соседней связи хватает только на семьдесят, то вот он, потолок существования
— жалкое семидесятилетие. У моряков скорость флота определяется скоростью самого тихоходного корабля, у живой клетки срок бытия определен прочностью самой непрочной внутримолекулярной связи.
1 2 3 4 5 6 7