— Очень вас ждали.
— Специально для вас, Аликс, — сувенир из Женевы, — сказал Ульянов, с удовольствием целуя хозяйку и вынимая из внутреннего кармана плаща изящную бутылочку швейцарского спирта. — Если мне не изменяет память, вы любили это добавлять в лимонад… А это мой итальянский друг Бени.
Бени галантно поцеловал хозяйке ручку, не забыв при этом приподнять свой цилиндр.
В тот день у Александры Коллонтай собрался едва ли не весь цвет петербургской интеллигенции. Присутствовали социал-демократы всех направлений, а также «западники» и «просто» интеллектуалы. За длинным овальным столом в большой гостиной собралось человек сорок. Появление Ульянова было встречено аплодисментами, а также отдельными выкриками. Его усадили на самом почетном месте — во главе стола. По левую руку от него сидела хозяйка, а по правую — Бени. Пришедший в хорошее расположение духа Ульянов дружески кивал своим старым добрым знакомым: Глебу Кржижановскому, Вацлаву Воровскому, профессору Бонч-Бруевичу, аполитичному интеллектуалу Я. Расину, «западнику» Рабиновичу, всеми уважаемому Л. А. Каскаду и др.
Стол блистал: севрюжка, осетринка, астраханская селедочка, маринованные боровички. Целиком зажаренный жирненький поросенок словно свидетельствовал об искренности атеистических взглядов собравшихся, добрая четверть которых принадлежала к древнему еврейскому племени.
На стол подавала служанка Александры — на редкость хорошенькая юная девушка, на которую Бени сразу положил глаз. Отметим, читатель: в тот день Бенито Мусолини впервые видел Анжелику Балабанову.
Разлили водку, а «западник» Рабинович, разглядев стоявшую поблизости от хозяйки бутылочку с импортной этикеткой, налил себе швейцарского спирта.
— Как дела, друзья? — спросил Ульянов, поднимая свою рюмку.
— Вы, конечно, в курсе всех основных событий, Владимир Ильич, — сказал Кржижановский. — Сейчас положение очень напряженное: забастовка приняла всероссийский размах.
Как видим, Глеб Кржижановский сразу заговорил о деле. Следует заметить, что большинство собравшихся также всерьез относились к сложившейся в стране ситуации. Даже Расин выглядел встревоженным: он считал, что эта всеобщая суета явно не к добру. Пожалуй, один лишь Лев Абрамович Каскад полностью сохранил безмятежность. Снисходительная улыбка, с которой он встретил слова Глеба, явно свидетельствовала, что по его мнению, все это не так уж важно. Ульянов окинул собрание проницательным взглядом и отметил про себя все оттенки в настроениях этих людей.
— Я все знаю, — очень серьезно сказал он. — Нам предстоит очень большая работа. Мне не хотелось бы сегодня много говорить о политике, но уже с завтрашнего дня я собираюсь начать выступать перед рабочими. Мы обязательно начнем выпускать большевистскую газету…
— Что вы думаете о манифесте 17 октября, Владимир Ильич? — спросил Красин.
— Я думаю, что это наш первый крупный успех, друзья,
— ответил Ульянов. — Это и объективное достижение, и прецедент. Манифест в целом отражает сегодняшнее положение в стране. Силы царизма и революции уравновесились. Царизм уже не в силах подавить революцию. Революция еще не в силах раздавить царизма. Повторяю, друзья, — нам предстоит большая работа, но сегодня дайте мне расслабиться. Будем солдатами революции, а не фанатиками. Поэтому, давайте выпьем!
Все выпили, и «западник» Рабинович тут же сказал:
— Вот это спирт! Не то, что наша бурда. Все же как бы вы, большевики, не умничали, а до Европы и вам далеко. Да и манифестик этот — ничто по сравнению с западной свободой мысли.
— Между прочим, — язвительно заметил Ульянов, — на Западе этот спирт разбавляют соком, лимонадом или минеральной водой.
Слегка покраснев, Рабинович тут же придвинул к себе графинчик с морсом.
— А что касается свободы мысли, — продолжал Ульянов,
— то здесь я могу вас просветить, как человек, довольно долго проживший на Западе. Там если вы имеете свое особое мнение по каким-либо политическим вопросам, то наиболее безопасно — засунуть это мнение себе в задницу.
— Не может быть! — воскликнул Рабинович.
— Г-н Ульянов совершенно прав, — сказал Бени. — Такого болтуна, как вы, у нас бы уже давно арестовали.
— Да! — не совсем последовательно обрадовался Рабинович. — На Западе полиция знает свое дело круто!
— Пиздят там тоже круто! — сказал Ульянов.
— Не может быть! — снова воскликнул Рабинович.
Ульянов и Бени переглянулись как люди, которым есть что вспомнить на эту тему. Александра Коллонтай понимающе улыбнулась.
Выпили еще разок, и в разговор вступил Григорий Зиновьев.
— Ну а что вы скажете о событиях, имевших место в Петербурге 9 января? Такое тоже могло бы произойти в Европе?
— Нет, конечно, — ответил Ульянов. — Но события кровавого воскресенья — это не пример подавления свободомыслия. Это пример произвола и террора со стороны властей. Это доказательство не силы, а слабости самодержавия, а также полной несостоятельности монархической системы вообще. Именно поэтому я и говорю, что манифест 17 октября, приближающий Россию к западноевропейскому типу государств, является объективным достижением. Но это отнюдь не означает, что мы должны довольствоваться этим достижением и идеализировать западную систему, как это делает уважаемый г-н Рабинович.
С противоположного конца стола с понимающей улыбкой наблюдал за спорящими Лев Абрамович Каскад. Ульянов давно знал и ценил этого человека.
— Кстати, Лев Абрамович, а где Леха? Почему я не имею удовольствия его видеть здесь?
— Они с Пятницей уехали на охоту. На лося! Сегодня вечером должны вернуться. Леха передавал вам большой привет и приглашал зайти завтра, прямо с утра. Собирается угостить вас свежей дзерениной. Вот его визитная карточка с адресом.
— Спасибо. Ну, а вы как? Трудитесь все там же?
— Конечно. А где же еще!?
— Прекрасно! У меня родился тост, господа. Выпьем за процветание замечательного дела «Каскад и сын»!
Бени уже прилично окосел. Прекрасная Анжелика то и дело наполняла его быстро пустеющий стакан. Бени вроде и пить не хотел, но почему-то не мог не выпить, если наливала Анжелика. Вдруг он глуповато встрял в разговор:
— Я все-таки не понимаю — почему не попробовать убить царя?!
— Это уже неоднократно имело место быть, молодой человек, — снисходительно улыбнулся Зиновьев.
— Ты бы получше закусывал, — прошептал в сторону Бени Ульянов, а вслух сказал: — О терроризме мы с тобой уже говорили!
— Не будьте догматиками, господа! — воскликнул Бени.
— Царь царю рознь. Ваш нынешний царь — очевидный тиран.
— Милая девушка, — шепотом обратился Ульянов к Анжелике, — вы его вместо водки свининой потчуйте!
— Так он же еврей! — трагическим шепотом возразила Анжелика Балабанова.
— Он итальянец, — прошептал Ульянов.
Красавица недоверчиво взглянула на Бенину физиономию.
— Все итальянцы очень похожи на евреев, — разъяснил Ульянов.
Анжелика вздохнула и наложила Бени полную тарелку сала. Она была несколько разочарована тем, что Бени не еврей. Дочь почтенных антисемитов, Анжелика дружила с Львом Абрамовичем Каскадом и уважала евреев.
— Политика Николая II выгодна большевикам, — резонно заметил, тем временем, Рабинович. — Чем больше зверствует правительство, тем больший успех имеет большевистская пропаганда в массах.
— Не очень красивое рассуждение, — заметил Ульянов.
— Зато верное.
— Давайте все-таки выпьем за то, чтобы жертв было как можно меньше, — примирительно сказала Аликс.
Все согласились, что это прекрасный и поистине женский тост. Свинина не помогла: после этой рюмки Бени совсем скис, и его пришлось отвести в спальню. Все остальные гости продолжали пить, закусывать и обсуждать революционные проблемы. Уставший от этих разговоров аполитичный интеллектуал Расин высказал свое мнение:
— Господи! Как вы мне надоели со своей дурацкой болтовней. Царь! Режим! Поговорили бы вы лучше о жратве или о бабах! Самое главное в жизни — это как можно меньше суетиться. Единственное, что мне нравится в ваших рассуждениях, господа,
— это ваш атеизм. Слава богу, что хоть на том свете мне не придется выслушивать весь этот бред. Неверие в загробную жизнь
— это ваша единственная позитивная мысль. Смерть — это вечный и абсолютный покой. И не надо бояться смерти, господа! Заболев, не бегите к врачу с мольбами о помощи! Напротив, будучи здоровыми, но уставшими от суеты, придите к лекарю и спросите: «Доктор, сколько я должен выпить пива, чтобы уснуть навсегда?»
Эта речь имела бурный успех. Все выпили за аполитичного интеллектуала Расина.
— Г-н Ульянов, — тихо сказала Аликс в разгар всеобщего веселья. — Вам не обидно?
— За что? — не понял Ульянов.
— Мы с вами знакомы пять лет, а еще ни разу не трахались.
— Обидно, — честно признался Ульянов.
Они вышли в спальню, но там спал Бени. Пришлось его растолкать.
— Demonio! — проворчал Бени. — Что случилось?
— Пора вставать.
— Мы уже уходим?
— Мы с Аликс пришли немного отдохнуть, — объяснил Ульянов. — А тебе пора возвращатся к гостям.
— А что они там делают?
— Бухают.
— Но я не хочу больше бухать.
— Тогда иди на кухню к Анжелике, — Ульянов явственно подмигнул приятелю. — Да попроси у нее прежде всего стакан крепкого чая.
— Ах, да, Анжелика! — оживился Бени и, надев пиджак, устремился вон из спальни.
Провожая его взглядом, Ульянов сказал:
— Помнишь, ты меня спрашивал, что значит «поспать по ходу»?
— Да, я теперь понимаю, — кисло улыбнулся Бени и вышел.
— — — — — Вечером, когда все уже расходились, Буренин обратился к Ульянову:
— Совсем запамятовал, Владимир Ильич! Мы уже оповестили людей, что завтра в семь часов вечера на Кривуше Николай Ленин выступит перед рабочими. Вы помните это место, неподалеку от Казанского собора?
— Конечно, помню, — ответил Ульянов, подавая Александре пальто.
— Надеюсь, вы сможете, Владимир Ильич?
— Сможем! — успокоил Ника Ульянов и зачем-то расцеловал его в обе щеки. — Сможем, Ник! Выступать перед рабочими — это священный долг. И, вообще, я люблю говорить! Вы же знаете: я прирожденный оратор!
Затем Ульянов низко надвинул кепку, сунул руки в карманы плаща и вышел на лестницу в сопровождении Бени и решившей их проводить Александры.
Они быстро вышли на главную улицу города. Вечер был в самом разгаре, и Невский проспект ярко сверкал всеми своими огнями. Вывески ресторанов манили к себе тех счастливцев, у которых имелись деньги, бедняки просто гуляли по улице, юнкера задирали проституток, и на каждом углу, словно напоминая о революции, дежурили жандармы.
— Как много людей! — сказала Аликс, прижимаясь к Ульянову.
— Да, очень много людей! — свободно вздохнул Ульянов.
* * *
В тот же день, в квартире князя Путятина, в огромной мрачной гостиной, за старинным дубовым столом сидел молодой человек в форме полковника императорской гвардии.
Позади него в огромном камине горел яркий огонь, и пылающие головни с треском обваливались на чугунную решетку. Свет очага падал на стол и освещал стоявшую там початую бутылку портвейна, в то время как глубоко задумавшийся полковник крепко сжимал в правой руке большой хрустальный стакан.
И невысокий рост, и узковатые плечи, и полковничий мундир, и стакан портвейна в руке, и характерные черты узкого удлиненного лица — все наводило на мысль, что это последний российский император посетил зачем-то обиталище отнюдь не близких ему князей Путятиных.
— Безумец! — шептал молодой человек. — Так играть с огнем! Так обращатся с собственным народом! Страшно даже подумать к чему это может привести. Отец был прав: Ники неспособен управлять. Что же будет с Россией? И могу ли я повлиять на ход событий?
Этим русским патриотом был великий князь Михаил Александрович.
Увы, столь благоразумные мысли приходили в голову не самому императору, а его младшему брату.
Михаил залпом выпил стакан портвейна и снова впал в задумчивость.
Действительно, положение было трудное. Царствование Николая II проходило в обстановке почти непрерывно нараставшего революционного движения, на борьбу с которым были направлены армия, полиция, суды, а с октября 1905 года и черная сотня. В самом начале своего царствования Николай II сказал: «Пусть же все знают, что я, посвящая все силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой покойный незабвенный родитель». Надо признать, что слова у него не расходились с делами. «Начала самодержавия» Николай II отстаивал упорно, практически не идя ни на какие компромиссы. Подобная политика была настолько идиотской, что даже Михаил (сам скорее солдат, чем политик) понимал всю ее опасность.
Погруженный в свои мысли Михаил не заметил, как в гостиную вошел князь Путятин. Этому человеку предстоит играть весьма заметную роль в нашем повествовании, поэтому, пользуясь случаем, познакомимся с ним поближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
— Специально для вас, Аликс, — сувенир из Женевы, — сказал Ульянов, с удовольствием целуя хозяйку и вынимая из внутреннего кармана плаща изящную бутылочку швейцарского спирта. — Если мне не изменяет память, вы любили это добавлять в лимонад… А это мой итальянский друг Бени.
Бени галантно поцеловал хозяйке ручку, не забыв при этом приподнять свой цилиндр.
В тот день у Александры Коллонтай собрался едва ли не весь цвет петербургской интеллигенции. Присутствовали социал-демократы всех направлений, а также «западники» и «просто» интеллектуалы. За длинным овальным столом в большой гостиной собралось человек сорок. Появление Ульянова было встречено аплодисментами, а также отдельными выкриками. Его усадили на самом почетном месте — во главе стола. По левую руку от него сидела хозяйка, а по правую — Бени. Пришедший в хорошее расположение духа Ульянов дружески кивал своим старым добрым знакомым: Глебу Кржижановскому, Вацлаву Воровскому, профессору Бонч-Бруевичу, аполитичному интеллектуалу Я. Расину, «западнику» Рабиновичу, всеми уважаемому Л. А. Каскаду и др.
Стол блистал: севрюжка, осетринка, астраханская селедочка, маринованные боровички. Целиком зажаренный жирненький поросенок словно свидетельствовал об искренности атеистических взглядов собравшихся, добрая четверть которых принадлежала к древнему еврейскому племени.
На стол подавала служанка Александры — на редкость хорошенькая юная девушка, на которую Бени сразу положил глаз. Отметим, читатель: в тот день Бенито Мусолини впервые видел Анжелику Балабанову.
Разлили водку, а «западник» Рабинович, разглядев стоявшую поблизости от хозяйки бутылочку с импортной этикеткой, налил себе швейцарского спирта.
— Как дела, друзья? — спросил Ульянов, поднимая свою рюмку.
— Вы, конечно, в курсе всех основных событий, Владимир Ильич, — сказал Кржижановский. — Сейчас положение очень напряженное: забастовка приняла всероссийский размах.
Как видим, Глеб Кржижановский сразу заговорил о деле. Следует заметить, что большинство собравшихся также всерьез относились к сложившейся в стране ситуации. Даже Расин выглядел встревоженным: он считал, что эта всеобщая суета явно не к добру. Пожалуй, один лишь Лев Абрамович Каскад полностью сохранил безмятежность. Снисходительная улыбка, с которой он встретил слова Глеба, явно свидетельствовала, что по его мнению, все это не так уж важно. Ульянов окинул собрание проницательным взглядом и отметил про себя все оттенки в настроениях этих людей.
— Я все знаю, — очень серьезно сказал он. — Нам предстоит очень большая работа. Мне не хотелось бы сегодня много говорить о политике, но уже с завтрашнего дня я собираюсь начать выступать перед рабочими. Мы обязательно начнем выпускать большевистскую газету…
— Что вы думаете о манифесте 17 октября, Владимир Ильич? — спросил Красин.
— Я думаю, что это наш первый крупный успех, друзья,
— ответил Ульянов. — Это и объективное достижение, и прецедент. Манифест в целом отражает сегодняшнее положение в стране. Силы царизма и революции уравновесились. Царизм уже не в силах подавить революцию. Революция еще не в силах раздавить царизма. Повторяю, друзья, — нам предстоит большая работа, но сегодня дайте мне расслабиться. Будем солдатами революции, а не фанатиками. Поэтому, давайте выпьем!
Все выпили, и «западник» Рабинович тут же сказал:
— Вот это спирт! Не то, что наша бурда. Все же как бы вы, большевики, не умничали, а до Европы и вам далеко. Да и манифестик этот — ничто по сравнению с западной свободой мысли.
— Между прочим, — язвительно заметил Ульянов, — на Западе этот спирт разбавляют соком, лимонадом или минеральной водой.
Слегка покраснев, Рабинович тут же придвинул к себе графинчик с морсом.
— А что касается свободы мысли, — продолжал Ульянов,
— то здесь я могу вас просветить, как человек, довольно долго проживший на Западе. Там если вы имеете свое особое мнение по каким-либо политическим вопросам, то наиболее безопасно — засунуть это мнение себе в задницу.
— Не может быть! — воскликнул Рабинович.
— Г-н Ульянов совершенно прав, — сказал Бени. — Такого болтуна, как вы, у нас бы уже давно арестовали.
— Да! — не совсем последовательно обрадовался Рабинович. — На Западе полиция знает свое дело круто!
— Пиздят там тоже круто! — сказал Ульянов.
— Не может быть! — снова воскликнул Рабинович.
Ульянов и Бени переглянулись как люди, которым есть что вспомнить на эту тему. Александра Коллонтай понимающе улыбнулась.
Выпили еще разок, и в разговор вступил Григорий Зиновьев.
— Ну а что вы скажете о событиях, имевших место в Петербурге 9 января? Такое тоже могло бы произойти в Европе?
— Нет, конечно, — ответил Ульянов. — Но события кровавого воскресенья — это не пример подавления свободомыслия. Это пример произвола и террора со стороны властей. Это доказательство не силы, а слабости самодержавия, а также полной несостоятельности монархической системы вообще. Именно поэтому я и говорю, что манифест 17 октября, приближающий Россию к западноевропейскому типу государств, является объективным достижением. Но это отнюдь не означает, что мы должны довольствоваться этим достижением и идеализировать западную систему, как это делает уважаемый г-н Рабинович.
С противоположного конца стола с понимающей улыбкой наблюдал за спорящими Лев Абрамович Каскад. Ульянов давно знал и ценил этого человека.
— Кстати, Лев Абрамович, а где Леха? Почему я не имею удовольствия его видеть здесь?
— Они с Пятницей уехали на охоту. На лося! Сегодня вечером должны вернуться. Леха передавал вам большой привет и приглашал зайти завтра, прямо с утра. Собирается угостить вас свежей дзерениной. Вот его визитная карточка с адресом.
— Спасибо. Ну, а вы как? Трудитесь все там же?
— Конечно. А где же еще!?
— Прекрасно! У меня родился тост, господа. Выпьем за процветание замечательного дела «Каскад и сын»!
Бени уже прилично окосел. Прекрасная Анжелика то и дело наполняла его быстро пустеющий стакан. Бени вроде и пить не хотел, но почему-то не мог не выпить, если наливала Анжелика. Вдруг он глуповато встрял в разговор:
— Я все-таки не понимаю — почему не попробовать убить царя?!
— Это уже неоднократно имело место быть, молодой человек, — снисходительно улыбнулся Зиновьев.
— Ты бы получше закусывал, — прошептал в сторону Бени Ульянов, а вслух сказал: — О терроризме мы с тобой уже говорили!
— Не будьте догматиками, господа! — воскликнул Бени.
— Царь царю рознь. Ваш нынешний царь — очевидный тиран.
— Милая девушка, — шепотом обратился Ульянов к Анжелике, — вы его вместо водки свининой потчуйте!
— Так он же еврей! — трагическим шепотом возразила Анжелика Балабанова.
— Он итальянец, — прошептал Ульянов.
Красавица недоверчиво взглянула на Бенину физиономию.
— Все итальянцы очень похожи на евреев, — разъяснил Ульянов.
Анжелика вздохнула и наложила Бени полную тарелку сала. Она была несколько разочарована тем, что Бени не еврей. Дочь почтенных антисемитов, Анжелика дружила с Львом Абрамовичем Каскадом и уважала евреев.
— Политика Николая II выгодна большевикам, — резонно заметил, тем временем, Рабинович. — Чем больше зверствует правительство, тем больший успех имеет большевистская пропаганда в массах.
— Не очень красивое рассуждение, — заметил Ульянов.
— Зато верное.
— Давайте все-таки выпьем за то, чтобы жертв было как можно меньше, — примирительно сказала Аликс.
Все согласились, что это прекрасный и поистине женский тост. Свинина не помогла: после этой рюмки Бени совсем скис, и его пришлось отвести в спальню. Все остальные гости продолжали пить, закусывать и обсуждать революционные проблемы. Уставший от этих разговоров аполитичный интеллектуал Расин высказал свое мнение:
— Господи! Как вы мне надоели со своей дурацкой болтовней. Царь! Режим! Поговорили бы вы лучше о жратве или о бабах! Самое главное в жизни — это как можно меньше суетиться. Единственное, что мне нравится в ваших рассуждениях, господа,
— это ваш атеизм. Слава богу, что хоть на том свете мне не придется выслушивать весь этот бред. Неверие в загробную жизнь
— это ваша единственная позитивная мысль. Смерть — это вечный и абсолютный покой. И не надо бояться смерти, господа! Заболев, не бегите к врачу с мольбами о помощи! Напротив, будучи здоровыми, но уставшими от суеты, придите к лекарю и спросите: «Доктор, сколько я должен выпить пива, чтобы уснуть навсегда?»
Эта речь имела бурный успех. Все выпили за аполитичного интеллектуала Расина.
— Г-н Ульянов, — тихо сказала Аликс в разгар всеобщего веселья. — Вам не обидно?
— За что? — не понял Ульянов.
— Мы с вами знакомы пять лет, а еще ни разу не трахались.
— Обидно, — честно признался Ульянов.
Они вышли в спальню, но там спал Бени. Пришлось его растолкать.
— Demonio! — проворчал Бени. — Что случилось?
— Пора вставать.
— Мы уже уходим?
— Мы с Аликс пришли немного отдохнуть, — объяснил Ульянов. — А тебе пора возвращатся к гостям.
— А что они там делают?
— Бухают.
— Но я не хочу больше бухать.
— Тогда иди на кухню к Анжелике, — Ульянов явственно подмигнул приятелю. — Да попроси у нее прежде всего стакан крепкого чая.
— Ах, да, Анжелика! — оживился Бени и, надев пиджак, устремился вон из спальни.
Провожая его взглядом, Ульянов сказал:
— Помнишь, ты меня спрашивал, что значит «поспать по ходу»?
— Да, я теперь понимаю, — кисло улыбнулся Бени и вышел.
— — — — — Вечером, когда все уже расходились, Буренин обратился к Ульянову:
— Совсем запамятовал, Владимир Ильич! Мы уже оповестили людей, что завтра в семь часов вечера на Кривуше Николай Ленин выступит перед рабочими. Вы помните это место, неподалеку от Казанского собора?
— Конечно, помню, — ответил Ульянов, подавая Александре пальто.
— Надеюсь, вы сможете, Владимир Ильич?
— Сможем! — успокоил Ника Ульянов и зачем-то расцеловал его в обе щеки. — Сможем, Ник! Выступать перед рабочими — это священный долг. И, вообще, я люблю говорить! Вы же знаете: я прирожденный оратор!
Затем Ульянов низко надвинул кепку, сунул руки в карманы плаща и вышел на лестницу в сопровождении Бени и решившей их проводить Александры.
Они быстро вышли на главную улицу города. Вечер был в самом разгаре, и Невский проспект ярко сверкал всеми своими огнями. Вывески ресторанов манили к себе тех счастливцев, у которых имелись деньги, бедняки просто гуляли по улице, юнкера задирали проституток, и на каждом углу, словно напоминая о революции, дежурили жандармы.
— Как много людей! — сказала Аликс, прижимаясь к Ульянову.
— Да, очень много людей! — свободно вздохнул Ульянов.
* * *
В тот же день, в квартире князя Путятина, в огромной мрачной гостиной, за старинным дубовым столом сидел молодой человек в форме полковника императорской гвардии.
Позади него в огромном камине горел яркий огонь, и пылающие головни с треском обваливались на чугунную решетку. Свет очага падал на стол и освещал стоявшую там початую бутылку портвейна, в то время как глубоко задумавшийся полковник крепко сжимал в правой руке большой хрустальный стакан.
И невысокий рост, и узковатые плечи, и полковничий мундир, и стакан портвейна в руке, и характерные черты узкого удлиненного лица — все наводило на мысль, что это последний российский император посетил зачем-то обиталище отнюдь не близких ему князей Путятиных.
— Безумец! — шептал молодой человек. — Так играть с огнем! Так обращатся с собственным народом! Страшно даже подумать к чему это может привести. Отец был прав: Ники неспособен управлять. Что же будет с Россией? И могу ли я повлиять на ход событий?
Этим русским патриотом был великий князь Михаил Александрович.
Увы, столь благоразумные мысли приходили в голову не самому императору, а его младшему брату.
Михаил залпом выпил стакан портвейна и снова впал в задумчивость.
Действительно, положение было трудное. Царствование Николая II проходило в обстановке почти непрерывно нараставшего революционного движения, на борьбу с которым были направлены армия, полиция, суды, а с октября 1905 года и черная сотня. В самом начале своего царствования Николай II сказал: «Пусть же все знают, что я, посвящая все силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой покойный незабвенный родитель». Надо признать, что слова у него не расходились с делами. «Начала самодержавия» Николай II отстаивал упорно, практически не идя ни на какие компромиссы. Подобная политика была настолько идиотской, что даже Михаил (сам скорее солдат, чем политик) понимал всю ее опасность.
Погруженный в свои мысли Михаил не заметил, как в гостиную вошел князь Путятин. Этому человеку предстоит играть весьма заметную роль в нашем повествовании, поэтому, пользуясь случаем, познакомимся с ним поближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17