- Женечка, не надо про меня! Нынче же ваш день!
Она тепло улыбнулась, кивнула, и до Пахарева вдруг дошло, что она и
впрямь не постарела. Лишь щеки чуть втянулись, да глаза стали щуриться.
Такого уважения, такой нежности он не испытывал ни к одной женщине,
никогда.
Женечка посерьезнела и собралась сказать что-то явно деловое, но
генерал перебил. Он не хотел, чтобы эти минуты кончились, не хотел дел, не
хотел быть генералом.
- Все-все, - сказал он. - Не то, что день - вечер на исходе, Женечка,
- ему было приятно произносить ее имя. - Идемте отсюда. Никаких больше
дел.
И растворил перед Женечкой дверь. Она сказала: "Благодарю вас" - и
вышла в сумеречный коридор. Генерал за ней. Но вынужден был остановиться
вдруг и повернуть назад, пробормотав: "Виноват". Вернулся, взял портфель,
запер кабинет. Все перезабыл... Все неглавное перезабыл.
Женечка его ждала, но тепло ушло. Генерал это понял сразу, и сердце,
ощутимое с утра, заломило сильнее.
- Звонил Белков, - сказала Женечка деловито.
- Касательно чего?
- Спросил, перекрашены ли стены приемной.
- Простите? - Пахарев даже остановился.
- Прошлый раз ему почему-то не понравился цвет.
- По моему разумению, цвет прекрасный... А, собственно, какой? - он
не помнил. Цвет стен собственной приемной не помнил, а ведь только что
вышли из нее. - Что вы ответили?
- Что не перекрасили, так как он не указал цвет замены. Он крикнул,
что не шутит, и бросил трубку.
Пахарев вздохнул.
- Вот еще дичь... - пробормотал он.
- Степан Филимонович... что я хотела вам сказать... - Женечка
замялась. - Вы как-нибудь намекните ему... или расплатитесь со мной в его
присутствии. Ведь кофе, пирожки, колбасу - я все покупаю на свои деньги в
буфете, пока вы играете, а... вы же видели сами, как он ест.
Пахарев молча нырнул рукой в боковой карман кителя, извлек портмоне и
вынул оттуда двадцать пять рублей.
- Будьте добры принять пока, - сказал он. - Потом что-нибудь
придумаем.
Чуть поколебавшись и виновато заглянув ему в глаза, она взяла.
- Опять платите вы, а не он...
- Женечка, не надо так переживать, - почти жалобно попросил генерал.
- Прошу вас. Игра продлится всего пять дней.
Машина ждала.
- Подвезти вас? - спросил Пахарев неуверенно.
- Да нет, я трамвайчиком, - она остановилась, неловко зажав
необъятную коробку под мышкой. - И так уж шушукаются по углам... то ли я
подлиза, то ли совсем... извините...
Генерал беспомощно шевельнул длинными руками.
- В данном случае подлиза, скорее, я... - он постарался улыбнуться. -
В таком разе, до свидания... - он мучительно пытался сообразить, какими
словами отогнать ее черные мысли об очередном визите полновластного хама,
но не находились слова, и Женечка вежливо простилась, чуть склонив голову,
и пошла к проходной. Сзади положительно ей двадцать лет, подумал Пахарев,
с тоской провожая Женечку взглядом. Дождался, пока она скроется, и
медленно, вдруг погрузнев, заполз в машину. Достал ампулу с валидолом.
- Домой, - сказал он угрюмо.
Дома было неспокойно. Приехала дочка и плакала. От нее чуть пахло
вином - зашла прямо с вокзала к подруге, с которой отдыхала на Кавказе, и
они там немножко посидели, так пояснила шепотом жена. "Здравствуй, папа, -
выдавила дочь, будто рассталась с отцом вчера, а не в июне, и опять
заголосила: - Он не позвонит, я знаю! Меня никто не любит!" - "Неправда! -
кричала жена. - Я тебя люблю! Тебя любит Юрик!" - "Что Юрик, что Юрик! Он
не настоящий!" - "Вырастешь, встретишь настоящего человека, и он тебя
полюбит, тебя не может не полюбить настоящий человек!" - "А сейчас?" -
"Юрик сейчас..." - "А кого ты сама-то любишь?" - спросил генерал громко.
Дочурка, рыдая, сообщила, что ей любить еще срок не вышел, что ее должны
завоевать. "Степан, опять ты! - злобно повернулась к нему жена. - Не время
для нравоучений! Виканька взрослеет, у нее появляются естественные для
красивой женщины потребности - вызывать восхищение, вызывать любовь, быть
в центре внимания..." - "А для некрасивой женщины потребность вызывать
любовь противоестественна?" - спросил Пахарев. "Боже правый! - жена
схватилась за виски. - Ты не в духе, так прямо и скажи: я не в духе, я не
могу вести серьезный разговор! Так?" На экране телевизора серый, испитый
человечек, вздрагивая от усердия обвислыми щеками, долбил напористо: "Меня
привлекают те периоды в жизни нашей страны, когда выявляется все лучше..."
- "Только бы он позвонил! Ведь я же сперва ему понравилась!" - "Он слишком
молод! Двадцать лет - это не мужчина! Виканька, молодой художник - это
вдвойне не мужчина. Ты обязательно встретишь настоящего мужчину..."
Обвислый, совсем войдя в раж, стукнул кулаком по столу, за которым сидел.
"Я и впредь не собираюсь подсчитывать, сколько у меня положительных героев
и сколько отрицательных, почему одних больше, других меньше, потому что
изображаю действительность не по расчетам, а так, как вижу ее, как
воспринимаю!" - "Да выключи ты этого дурака!" - не выдержала Вика. "Это не
дурак, это большой писатель! У него такие тиражи!" - закричала жена.
Генерал забился в кабинет. Если бы можно было, он бы забаррикадировался.
В кабинете было тише - дом старой постройки, просторная целительная
мякоть книг вдоль стены... Благовест писателя уже не бесил, а смешил. Боль
в сердце поутихла. Но не прошла. Совсем износился, подумал Пахарев,
усаживаясь в любимое кресло и неторопливо, со вкусом закуривая, на пенсию
пора. Будет тебе завтра пенсия... Ладно, про завтра он подумает потом, а
пока - что там с Виктошкой? Эй, Виктошка-нехорошка, где твоя большая
ложка?
И она, снизу заглядывая ему в глаза, серьезно возражала: "Виктоска
холоска", и прятала за спину самостоятельно найденные и сорванные цветы:
колокольчик, лютик, пару ромашек, и говорила: "Ты меня лугаес, тогда не
дам букетик..." И он поднимал ее своими громадными железными руками прямо
в сверкающее небо, и Аннушка раскладывала нехитрую снедь на расстеленной
плащ-палатке, потому что был выходной, и они ушли позагорать на полянке
парка, который тогда был еще почти лесом; раскладывала заботливо и
смотрела с опаской: "Не урони. Не крути. Ты закружишь ребенку голову". -
"Как тебе! - смеялся он богатырским смехом. - Такая у меня привычка - в
свободное время кружить детям головы..." А из кустов доносились пулеметные
очереди, разрывы бомб, гранат, снарядов, вопли "ура" - Володька
десантировался куда-то... В каком же году это было? В шестьдесят третьем?
Не помню... А ведь не так давно, можно посчитать. Да, но не стоит. Раз не
помню, то и не стоит.
А смешно сейчас вылететь в отставку, с восьмисот рублей на триста,
то-то взвоет моя дражайшая... А академия? Как же она без меня? Он сразу
вспомнил: прошлой осенью, стоило ему оказаться в госпитале, его врио
немедленно и необъяснимо ни с какой разумной точки зрения закрыл главный
вход для всех, кроме высшего комсостава, и офицеры, вольнонаемные,
слушатели, адъютанты обязаны были давать здоровенного крюка до маленькой
проходной в правом крыле; лишь пять генералов имели право, неторопливо
перебирая лампасами, будто красноперыми плавниками, шествовать по парадным
ступеням, через мраморный вестибюль, декорированный простершим длань
вперед Лениным, и часовой шалманным шестеркой растворял перед ними тяжкие
двери... И никто не пикнул. Черт, да на кого же опереться-то, если что?
Он обвел взглядом бесконечные ряды пропыленных, звукоизолирующих
книг. Сколько я из этого читал? Ничего, вот на пенсию выйду... А зачем
тогда, в гроб-то глядя? А, собственно, зачем сейчас? Чему они меня научат?
Поздно теперь! А когда было не поздно? Он прикурил вторую сигарету от
первой, такое с ним бывало редко. В спокойном воздухе плавал волокнистый
дым. Ладно, не стоит об этом. О завтра не стоит, о сегодня не стоит, о
вчера... о вчера - тоже не стоит. Пороемся-ка в позавчера. Память о
счастье дает силы, как ни круги. Пусть счастье ушло - но благодарность-то
осталась. Капитан войск связи Пахарев, участник парада Победы, прошедший
причудливым, как жизнь, зигзагом Сандомир, Померанию, Зееловские высоты,
Прагу и, на сладкое, Цицикар, раненый всего-то трижды, если не считать
царапин, звеня медалями и скрипя сапогами, пригласил на вальс удивительно
красивую девочку в латаном платье и новеньких румынках. "Как тебя зовут,
сильфида?" "Меня зовут Аня. А сильфида - это кто?" "Это ты." Хорошо это
было или плохо? Ведь сколько лет благодарил судьбу! Летишь, куда кривая
вывезет, только через годы и годы понимаешь, к чему оно было тогда... Ах
да, еще война. Там все просто - ложись костьми. Куда стрелять, знаешь, а
коли не знаешь - узнаешь скоро. И ведь воевал-то каких-то четыре года;
всего четыре года войны - и уже тридцать без нее, когда все равно ложись
костьми, но вот куда стрелять - не вдруг сообразишь... Может быть,
никогда. С хрустом таранишь лбом неподатливую массу лет, как "Голубую
линию" таранили, как Днепровский вал, как Одерский рубеж - но по ту
сторону не немцы, а твое собственное будущее, твоих близких будущее.
Разведданных никаких, радиомолчание противник соблюдает виртуозно, ни
перехвата, ни пеленга, и вот прешь вслепую, ломаешь, не подозревая об
этом; может, и строишь, не подозревая, но наверняка больше ломаешь. Как бы
научиться вслепую только строить? Манн, знаешь? Не знаешь... Сервантес?
Гете? Достоевский? Не знаете? Трепачи...
Да. Расфилософствовался. Говорят, это к смерти. Один-единственный
раз, под чуток разведенный спирт, разговорился о смысле культуры с
зампотехом - и через два часа "студер" напоролся на мину. Зампотех погиб,
шофер погиб, а я вот выжил, и даже ногу не оттяпали, хотя явно
собирались... Ладно, не будем философствовать. Возьмем автомат... а лучше
возьмем дивизию - и уж я гарантирую, что вышибу кого угодно откуда угодно.
Балабола этого с телестудии, например, вышибу. Но не так все просто... а я
хочу, чтобы было просто... и все хотят. Ладно, хотеть - полбеды. Быть
уверенным, что все и впрямь просто - вот где беда...
Все просто. Детей надо накормить, одеть, устроить... Ну накормлю. А
там - там опять, куда кривая вывезет? Уже не меня, черт со мной, старым, -
их? Но кривая-то вывозит криво... А мое ли это дело? Мое дело - жену
любить, детей кормить... а они уже сами пускай едут кривыми, так?
Ответственность... Перед Виктошкой? Перед Анютой? А перед собой? Перед
совестью, перед партбилетом! Вот это помню, это помирать буду - не забуду:
двадцать седьмого сентября сорок первого года, за три дня до прорыва из
окружения, в отсыревшей от бесконечных дождей драной палатке лейтенанту
Пахареву вручили партбилет. И, паля из трофейного "МГ" по отвратительным
мотоциклистам так, что они один за другим, кто в левый кювет, кто в
правый, со скрежетом слетали с оседланной моим отделением лесной дороги, я
чувствовал себя неуязвимым, потому что сердце мне прикрывал партбилет. И
орал, салага, "Да здравствует Сталин!" по праву, потому что три дня назад
политрук выдал мне партбилет. Но ведь не человеку мы присягаем, не имени,
даже не титулу "Генеральный секретарь"... Цели. Совести присягаем.
Слова все, слова. Как тот, до сих пор вещает? Орет... Мыслить не
научили, а веру пропил. А меня учили мыслить? Вся моя философия - делай
дело, а там... Что - там? А там кривя вывезет. Но если мне мешают делать
мое дело?
И какой из всего этого вывод?
Никакого.
Хочу в тридцатые годы, вот и весь вывод. Что, впрямь хочу? Даже
теперь, когда знаю? Но знания - сверху, по макушке стекают, а в глубине
души - юность, и все залито солнечным светом, кумачом, радостными песнями
и счастьем... Простотой. Ладно, не стоит про позавчера.
"...И весь наш великий народ, ведомый великой партией, каждый из
нас!.." - возгласил писатель за дверью, и раздался щелчок. Стало тихо.
- Степа-ан! - наиласковейшим голосом позвала жена.
Пахарев несколько мгновений не шевелился, а потом встал и открыл
дверь. Вики в комнате не было. Анна расположилась на диване так, будто
собиралась Пахарева соблазнить.
- Ты спал?
- Спал.
- Я хочу с тобой серьезно поговорить, Степушка, - вкрадчиво
произнесла она. - Виканьке уже нужен друг, возможно, даже интимный друг -
а не просто танцы и вечеринки. Это должен быть приличный юноша, не
карьерист, но с перспективой. Надо что-то придумать.
Откуда это в ней, с тоской думал Пахарев сквозь боль в сердце.
Откуда?
- Не надо, - сказал он. - Кривая вывезет.
Ночью все спали, кто со снотворным, кто без. Утром Белков выкатился
из вагона и бодро засеменил к ожидавшим его офицерам - предоставлять руку
для пожатий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28