– Дурно задуманная шутка, только и всего?
Аккарф поднял на эльфа вмиг посуровевший взгляд.
– Знамения в политике не разбираются, это верно, – едко заметил он. – И все же – что бы ты сказал, если бы кто-нибудь вздумал в шутку утащить королевскую корону и впридачу алтарь из дворцового храма?
«Ты», обращенное к эльфу, в устах Аккарфа прозвучало вполне естественно. Арнет припомнилось, что за то время, покуда Эннеари рассказывал о судьбе ожерелья, а они оба лишь вставляли отдельные вопросы, все трое уже успели каким-то непостижимым образом перейти на «ты», но вот когда именно… впрочем, разве это имеет значение? Ожерелье сплотило их в некий странный союз, и теперь загадочный и непостижимый эльф был куда понятнее Арнет, нежели тот же Иргитер и его свора, покусившиеся на святыню.
– Я бы сказал, что это весьма тупой юмор, – вздохнул Эннеари. – И что меч в моих руках гораздо острее… в чем и предлагаю шутнику убедиться незамедлительно. Но… разве это ожерелье настолько важно? Ведь это не корона и не алтарь.
– Это храмовая святыня, – дрогнувшим голосом ответил Аккарф. – Ему около восьмисот лет… хотя эльфа древностью не проймешь.
– Я гораздо младше этого ожерелья, – учтиво ответил Эннеари, – и я знаю, сколько лет принято жить у людей. Десятков примерно семь, верно?
– Верно, – против воли усмехнулся король. – Обычай такой.
– Так что же ожерелье? – настаивал эльф.
– Восемьсот лет назад – это еще до Поречного Союза, – пояснил Аккарф, – у Окандо и Риэрна были совсем другие границы. Тогда страны правобережья еще воевали между собой. В тот раз Риэрн едва не одержал победу. Столица пала, держался только Храмовый холм… довольно было захватить его, и судьба Окандо решена. После захвата храмов и осквернения святынь… – Голос его пресекся.
– Понимаю, – тихо произнес Эннеари.
Арнет подняла на него удивленный взгляд. Нет, эльф не лукавил. Странно. Ей то и дело казалось, что он не понимал самых обыденных, повседневных вещей – но то, чем жители Окандо отличались от всех остальных, он понял без труда.
– Защитников Холма оставалось не так уж и много, – продолжил после недолгого молчания Аккарф. – Им предложили почетную сдачу. Но они ответили, что покойники не сдаются, а они уже все равно что мертвецы. Бой возобновился… к той минуте, когда подоспела помощь, многие из них и в самом деле были мертвы, но храмы отстоять удалось. Это был поворотный день войны. Вскоре риэрнцев выбили из Окандо раз и навсегда. А в память о защитниках Храмового холма было сделано это ожерелье. Из траурных камней ровно по числу бойцов. Камни покрупнее означают павших в бою за храмы. Это коронная и храмовая святыня Окандо. Не скажу, что это – сердце нашей земли… скорее, это ее дух.
– Но… – еле выдавил из себя потрясенный Эннеари, – зачем тогда брать его с собой?
– Это ожерелье, – пояснил король, – часть полного орната. В нем коронуются. В нем объявляют войну и заключают мир. В нем подписывают самые важные договоры. Священные и нерушимые. Можно обойтись малой короной и даже забыть про скипетр – но ожерелье должно входить в орнат обязательно.
– Понимаю, – вторично промолвил эльф. – Раз уж объявлен Совет Королей, без ожерелья на него не явишься. – Он с силой хрустнул пальцами. – Я так надеялся, что это просто шутка…
– Такими вещами не шутят, – кивнула Арнет. – Страшно даже подумать, чем могла обернуться для всех нас пропажа ожерелья.
– Навряд ли эти оболтусы собирались топить его в пруду, – возразил Эннеари. – Оно туда угодило по чистой случайности. Вопрос в том, что с ним собирались делать и кто за этим стоит.
– Наверняка сам Иргитер, – в сердцах воскликнул Аккарф.
– Но этого мы никогда не докажем, – покачала головой Арнет.
– Как знать, – задумчиво произнес Эннеари. – Все когда-нибудь становится явным. Если это и впрямь королевский приказ… чего Иргитер добивался? Вернуть утерянное ожерелье в расчете на поддержку из благодарности или придержать его у себя ради шантажа? А если учесть, что Риэрн уже пытался когда-то воевать с Окандо, и не знать о смысле ожерелья риэрнцы не могли… совсем скверная история получается.
– На что бы он ни рассчитывал, – резко заметил Аккарф, – получит он прямо противоположное. Спасибо за ожерелье… и за предупреждение.
– Не за что, – улыбнулся Эннеари. – Это была просто счастливая случайность. Мне повезло оказаться на нужном месте в нужное время.
– Это привилегия знамений, – усмехнулся Аккарф. – Оказываться там, где они нужнее всего в единственно важное мгновение.
– Тогда мне самая пора оказаться где-нибудь еще, – снова улыбнулся эльф. – Теперь, когда главное сказано, я здесь определенно лишний – а для знамения это непозволительная неблаговоспитанность.
На сей раз Арнет тоже фыркнула от смеха. Благовоспитанное знамение… вот так и видишь воочию, как юные знамения отвечают урок или сбегают поутру от строгих наставников, чтобы поиграть в шарики.
– Да, кстати, – окликнул Аккарф эльфа, уже стоящего возле открытого окна.
– Да? – обернулся эльф.
– Касательно того человеческого ритуала, который именуется политикой, – невинным тоном произнес король. – Ты зря прибеднялся. Я был неправ. Все-таки для знамения ты в нем разбираешься очень даже неплохо. Если когда-нибудь в Окандо возведут храм политики, ты займешь в нем место Верховного предстоятеля. Обещаю.
Эльф содрогнулся.
– Свет и Тьма сохрани! – выпалил он с неподдельной искренностью, перескочил через подоконник и исчез в вечерних сумерках.
Шеррин не могла бы с уверенностью сказать, спит она или нет. Не сон и уж тем более не бодрствование – ясные волны забытья, высокий прибой, уносящий все ее мысли, будто лодку… лодка может покориться волне или противоборствовать – но не отказаться от волны, не взлететь вверх и, размахивая веслами, устремиться к берегу… а кому он нужен, этот берег?
Уснуть не получалось, толком проснуться – тоже. И припомнить нынешний день, поймать минувшие мгновения… нет, как ни старайся, а все равно они остаются неуловимыми – трепещут на ветру, шелестят, а в руки не даются, осыпаясь осенними листьями, легкие, яркие, разноцветные… и каждый лист – это карта мира… совсем какого-то другого мира, поймай листок, поймай только, вглядись пристальнее – и войдешь… их много, этих миров, и каждый шелестит-шепчет что-то свое… и Шеррин летит по ветру вместе с ними, вместе с дымом костра, вместе со смехом, вместе с непонятными ей словами эльфийской речи… и другими, человеческими, понятными… вот только звучали они как-то совсем иначе, нежели она привыкла – будто несли в себе другой, потайной смысл, и этой тайны она не знала… а в то же самое время незнаемая тайна была внятна Шеррин, как ее собственные мысли – а может, это и были ее собственные мысли?
Все слова те же – и не те же… ведь ее и прежде спрашивали, нравится ли ей Найлисс – так почему же она ответила сегодня совсем по-другому? Потому что ее никогда не спрашивали об этом, уплетая в компании эльфов охотничьи колбаски с пылу, с жару?
– Вам нравится Найлисс? – осведомился Лерметт, дуя на горячую колбаску.
– Очень, – твердо ответила Шеррин и добавила неожиданно для самой себя, – Он не пахнет розами.
Если кому ее ответ и показался странным, виду никто не подал.
– Найлисс пахнет жасмином, – улыбнулся Лерметт.
– Летом – наверняка, – мечтательно вздохнул один из эльфов. – Хотел бы я приехать сюда летом. Вот бы, наверное, странно – вроде как уехал из Долины, а вроде как и нет. Места кругом незнакомые, а жасмин цветет, как дома…
– Осень в Найлиссе пахнет яблоками, – сказала эльфийка, сидевшая рядом с королем.
– Не только, – усмехнулся самый младший с виду эльф с такими веселыми глазами, что на сердце невесть почему делалось легко. Звали его Лэккеан, и его имя запомнилось Шеррин сразу – может, оттого, что он чем-то неуловимо напоминал принца Орвье, а его она от души жалела. – Осень людей пахнет сеном.
Шеррин не поняла, отчего эльфы засмеялись, а та, что сидела возле короля, прикусила губу. Вроде Лэккеан ничего такого не сказал?
– Еще как сказал, – пояснил Лоайре, предварительно выдав Лэккеану дружеского тычка в бок. – У нас сено постилают новобрачным.
Ниест, самый молчаливый их всех, и теперь ничего не примолвил – только глаза его чуть приметно затуманились на мгновение.
– В краю вечного лета сену взяться неоткуда, – улыбнулась одна из девушек. – Для нас это редкость – запах сена, свежескошенной травы…
– И весенних почек, когда листья только-только проклюнулись, – тоном знатока заявил неугомонный Лэккеан.
Запах весенних листьев, талой воды, только что срезанного лозняка… сладость и горечь аромата палых листьев… а дорожная пыль, оказывается, пахнет ванилью – чуть-чуть, еле заметно, совсем едва – но если остановиться посреди дороги и замереть на мгновение… у Шеррин кружилась голова, как если бы все это половодье запахов и в самом деле обрушилось на нее разом, мощное и бестелесное, и ее собственное тело словно позабыло собственную тяжесть, и она летела вместе со всеми, смеясь и удивляясь, как и они.
А потом Лерметт сказал что-то по-эльфийски. Слова были незнакомыми, но вот смысл их Шеррин поняла преотлично. Похоже, на всех языках слова: «Ну, как, все в порядке?» – произносятся с одной и той же интонацией.
– Даже лучше, – ответствовал Эннеари, появляясь откуда-то у Шеррин из-за спины. – Потом расскажу. Тебе понравится. – Он опустился на траву и подогнул колено, устраиваясь поудобнее. – Дайте мне тоже колбаску. Или вы уже все съели?
Сердце у Шеррин бухнуло, замерло, а потом забилось часто-часто. Нет, она помнила, что Эннеари, едва успев бегло познакомить ее с остальными эльфами, ушел разбираться с ожерельем, помнила… но отчего-то забыла. Конечно, он ушел и вот только теперь вернулся – так отчего же ей кажется с такой непреложной несомненностью, что он никуда не уходил? Что – да, он ушел, но каким-то непостижимым образом все время был здесь, возле этого костра? Почему ей кажется, что он смеялся вместе со всеми, что она слышала его голос и говорила с ним… что именно с ним она и говорила?
Захваченная этим странным двоением реальности, Шеррин упустила тот миг, когда разговор перестал быть общим – словно из него выдернули скрепляющую нить, как из бус, и он раскатился на отдельные бусины. Одной из таких бусин была тихая беседа короля и сидящей рядом девушки – до того, как Эннеари окликнул… Шеррин так толком и не поняла, кого из них.
– Лериме, – вполголоса произнес Эннеари – и на его оклик обернулись оба.
На сей раз загадка так и осталась загадкой – никто не объяснил Шеррин, отчего растерялся король, а девушка, та и вовсе откровенно смутилась. Но странность эта явно что-то значила – а иначе отчего бы Эннеари внезапно покраснел, да так, что склонил голову, пытаясь скрыть прихлынувшую к щекам кровь?
– Арьен! – воскликнула девушка… Илери, вот как ее звали – тогда Шеррин никак не могла вспомнить, а теперь само возникло откуда-то.
– Мне и в голову не приходило, что ближняя ветвь у вас одна и та же, – хрипло пробормотал Эннеари, все еще не подымая головы.
Шеррин было невыносимо больно видеть его смятение, и она, желая отвлечь Эннеари, намеренно окликнула его по имени, которым назвала его та эльфийка – Арьен – окликнула… и сама внезапно испугалась невесть чего.
– Может… мне нельзя тебя так называть? – выдохнула она.
Эннеари хотел было ответить ей, но не успел.
– Можно-можно, – быстро вмешалась Илери прежде еще, чем он успел открыть рот. – Очень даже можно. – Она ехидно блеснула глазами и тут же опустила ресницы. – Только так и будет правильно – верно я говорю, Арьен?
Илери явно от души забавлялась – а Эннеари был столь же явно смущен, но не так, как минуту назад, а как-то неуловимо иначе, на другой лад. Это другое смущение не бросилось краской ему в лицо, а рассыпалось теплым коротким смехом.
– Пожалуй, верно, Лериме, – ответил Эннеари и вновь засмеялся.
Имя «Арьен» шло эльфу даже больше, чем «Эннеари». Оно не просто льнуло к нему, оно и было им – но Шеррин было отчего-то невообразимо трудно вымолвить его снова… не просто трудно – невозможно… вот до этой самой минуты, когда Шеррин бестрепетно прошептала его в лицо ночной темноте и победительно улыбнулась.
Арьен.
До чего же чудесное имя… такое же чудесное, как и он сам. Как тугой зов стрелы, летящей точно в цель. Сейчас, надежно укрытая ночной тьмой от посторонних глаз, Шеррин вновь и вновь переживала этот небывалый выстрел – поверх голов, мимо лиц, сквозь воду – ее дыхание вновь и вновь сливалось с полетом стрелы и несчетное количество раз снова и снова падало со стрелы вместе с ожерельем в подставленную узкую ладонь.
Я больше ничего не боюсь.
Совсем ничего.
Я ведь не боли боялась, не унижения, не смерти даже – ее-то чего бояться? Не того, что меня согнут или сломают… а того, что растворят. Сожрут заживо, переварят – и я стану частью их, стану такой же, как они… потому что иначе остается только сойти с ума и не понимать уже ничего… не понимать, что тебя уже едят, что тебя уже почти и нету больше… а оказывается, ничего подобного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Аккарф поднял на эльфа вмиг посуровевший взгляд.
– Знамения в политике не разбираются, это верно, – едко заметил он. – И все же – что бы ты сказал, если бы кто-нибудь вздумал в шутку утащить королевскую корону и впридачу алтарь из дворцового храма?
«Ты», обращенное к эльфу, в устах Аккарфа прозвучало вполне естественно. Арнет припомнилось, что за то время, покуда Эннеари рассказывал о судьбе ожерелья, а они оба лишь вставляли отдельные вопросы, все трое уже успели каким-то непостижимым образом перейти на «ты», но вот когда именно… впрочем, разве это имеет значение? Ожерелье сплотило их в некий странный союз, и теперь загадочный и непостижимый эльф был куда понятнее Арнет, нежели тот же Иргитер и его свора, покусившиеся на святыню.
– Я бы сказал, что это весьма тупой юмор, – вздохнул Эннеари. – И что меч в моих руках гораздо острее… в чем и предлагаю шутнику убедиться незамедлительно. Но… разве это ожерелье настолько важно? Ведь это не корона и не алтарь.
– Это храмовая святыня, – дрогнувшим голосом ответил Аккарф. – Ему около восьмисот лет… хотя эльфа древностью не проймешь.
– Я гораздо младше этого ожерелья, – учтиво ответил Эннеари, – и я знаю, сколько лет принято жить у людей. Десятков примерно семь, верно?
– Верно, – против воли усмехнулся король. – Обычай такой.
– Так что же ожерелье? – настаивал эльф.
– Восемьсот лет назад – это еще до Поречного Союза, – пояснил Аккарф, – у Окандо и Риэрна были совсем другие границы. Тогда страны правобережья еще воевали между собой. В тот раз Риэрн едва не одержал победу. Столица пала, держался только Храмовый холм… довольно было захватить его, и судьба Окандо решена. После захвата храмов и осквернения святынь… – Голос его пресекся.
– Понимаю, – тихо произнес Эннеари.
Арнет подняла на него удивленный взгляд. Нет, эльф не лукавил. Странно. Ей то и дело казалось, что он не понимал самых обыденных, повседневных вещей – но то, чем жители Окандо отличались от всех остальных, он понял без труда.
– Защитников Холма оставалось не так уж и много, – продолжил после недолгого молчания Аккарф. – Им предложили почетную сдачу. Но они ответили, что покойники не сдаются, а они уже все равно что мертвецы. Бой возобновился… к той минуте, когда подоспела помощь, многие из них и в самом деле были мертвы, но храмы отстоять удалось. Это был поворотный день войны. Вскоре риэрнцев выбили из Окандо раз и навсегда. А в память о защитниках Храмового холма было сделано это ожерелье. Из траурных камней ровно по числу бойцов. Камни покрупнее означают павших в бою за храмы. Это коронная и храмовая святыня Окандо. Не скажу, что это – сердце нашей земли… скорее, это ее дух.
– Но… – еле выдавил из себя потрясенный Эннеари, – зачем тогда брать его с собой?
– Это ожерелье, – пояснил король, – часть полного орната. В нем коронуются. В нем объявляют войну и заключают мир. В нем подписывают самые важные договоры. Священные и нерушимые. Можно обойтись малой короной и даже забыть про скипетр – но ожерелье должно входить в орнат обязательно.
– Понимаю, – вторично промолвил эльф. – Раз уж объявлен Совет Королей, без ожерелья на него не явишься. – Он с силой хрустнул пальцами. – Я так надеялся, что это просто шутка…
– Такими вещами не шутят, – кивнула Арнет. – Страшно даже подумать, чем могла обернуться для всех нас пропажа ожерелья.
– Навряд ли эти оболтусы собирались топить его в пруду, – возразил Эннеари. – Оно туда угодило по чистой случайности. Вопрос в том, что с ним собирались делать и кто за этим стоит.
– Наверняка сам Иргитер, – в сердцах воскликнул Аккарф.
– Но этого мы никогда не докажем, – покачала головой Арнет.
– Как знать, – задумчиво произнес Эннеари. – Все когда-нибудь становится явным. Если это и впрямь королевский приказ… чего Иргитер добивался? Вернуть утерянное ожерелье в расчете на поддержку из благодарности или придержать его у себя ради шантажа? А если учесть, что Риэрн уже пытался когда-то воевать с Окандо, и не знать о смысле ожерелья риэрнцы не могли… совсем скверная история получается.
– На что бы он ни рассчитывал, – резко заметил Аккарф, – получит он прямо противоположное. Спасибо за ожерелье… и за предупреждение.
– Не за что, – улыбнулся Эннеари. – Это была просто счастливая случайность. Мне повезло оказаться на нужном месте в нужное время.
– Это привилегия знамений, – усмехнулся Аккарф. – Оказываться там, где они нужнее всего в единственно важное мгновение.
– Тогда мне самая пора оказаться где-нибудь еще, – снова улыбнулся эльф. – Теперь, когда главное сказано, я здесь определенно лишний – а для знамения это непозволительная неблаговоспитанность.
На сей раз Арнет тоже фыркнула от смеха. Благовоспитанное знамение… вот так и видишь воочию, как юные знамения отвечают урок или сбегают поутру от строгих наставников, чтобы поиграть в шарики.
– Да, кстати, – окликнул Аккарф эльфа, уже стоящего возле открытого окна.
– Да? – обернулся эльф.
– Касательно того человеческого ритуала, который именуется политикой, – невинным тоном произнес король. – Ты зря прибеднялся. Я был неправ. Все-таки для знамения ты в нем разбираешься очень даже неплохо. Если когда-нибудь в Окандо возведут храм политики, ты займешь в нем место Верховного предстоятеля. Обещаю.
Эльф содрогнулся.
– Свет и Тьма сохрани! – выпалил он с неподдельной искренностью, перескочил через подоконник и исчез в вечерних сумерках.
Шеррин не могла бы с уверенностью сказать, спит она или нет. Не сон и уж тем более не бодрствование – ясные волны забытья, высокий прибой, уносящий все ее мысли, будто лодку… лодка может покориться волне или противоборствовать – но не отказаться от волны, не взлететь вверх и, размахивая веслами, устремиться к берегу… а кому он нужен, этот берег?
Уснуть не получалось, толком проснуться – тоже. И припомнить нынешний день, поймать минувшие мгновения… нет, как ни старайся, а все равно они остаются неуловимыми – трепещут на ветру, шелестят, а в руки не даются, осыпаясь осенними листьями, легкие, яркие, разноцветные… и каждый лист – это карта мира… совсем какого-то другого мира, поймай листок, поймай только, вглядись пристальнее – и войдешь… их много, этих миров, и каждый шелестит-шепчет что-то свое… и Шеррин летит по ветру вместе с ними, вместе с дымом костра, вместе со смехом, вместе с непонятными ей словами эльфийской речи… и другими, человеческими, понятными… вот только звучали они как-то совсем иначе, нежели она привыкла – будто несли в себе другой, потайной смысл, и этой тайны она не знала… а в то же самое время незнаемая тайна была внятна Шеррин, как ее собственные мысли – а может, это и были ее собственные мысли?
Все слова те же – и не те же… ведь ее и прежде спрашивали, нравится ли ей Найлисс – так почему же она ответила сегодня совсем по-другому? Потому что ее никогда не спрашивали об этом, уплетая в компании эльфов охотничьи колбаски с пылу, с жару?
– Вам нравится Найлисс? – осведомился Лерметт, дуя на горячую колбаску.
– Очень, – твердо ответила Шеррин и добавила неожиданно для самой себя, – Он не пахнет розами.
Если кому ее ответ и показался странным, виду никто не подал.
– Найлисс пахнет жасмином, – улыбнулся Лерметт.
– Летом – наверняка, – мечтательно вздохнул один из эльфов. – Хотел бы я приехать сюда летом. Вот бы, наверное, странно – вроде как уехал из Долины, а вроде как и нет. Места кругом незнакомые, а жасмин цветет, как дома…
– Осень в Найлиссе пахнет яблоками, – сказала эльфийка, сидевшая рядом с королем.
– Не только, – усмехнулся самый младший с виду эльф с такими веселыми глазами, что на сердце невесть почему делалось легко. Звали его Лэккеан, и его имя запомнилось Шеррин сразу – может, оттого, что он чем-то неуловимо напоминал принца Орвье, а его она от души жалела. – Осень людей пахнет сеном.
Шеррин не поняла, отчего эльфы засмеялись, а та, что сидела возле короля, прикусила губу. Вроде Лэккеан ничего такого не сказал?
– Еще как сказал, – пояснил Лоайре, предварительно выдав Лэккеану дружеского тычка в бок. – У нас сено постилают новобрачным.
Ниест, самый молчаливый их всех, и теперь ничего не примолвил – только глаза его чуть приметно затуманились на мгновение.
– В краю вечного лета сену взяться неоткуда, – улыбнулась одна из девушек. – Для нас это редкость – запах сена, свежескошенной травы…
– И весенних почек, когда листья только-только проклюнулись, – тоном знатока заявил неугомонный Лэккеан.
Запах весенних листьев, талой воды, только что срезанного лозняка… сладость и горечь аромата палых листьев… а дорожная пыль, оказывается, пахнет ванилью – чуть-чуть, еле заметно, совсем едва – но если остановиться посреди дороги и замереть на мгновение… у Шеррин кружилась голова, как если бы все это половодье запахов и в самом деле обрушилось на нее разом, мощное и бестелесное, и ее собственное тело словно позабыло собственную тяжесть, и она летела вместе со всеми, смеясь и удивляясь, как и они.
А потом Лерметт сказал что-то по-эльфийски. Слова были незнакомыми, но вот смысл их Шеррин поняла преотлично. Похоже, на всех языках слова: «Ну, как, все в порядке?» – произносятся с одной и той же интонацией.
– Даже лучше, – ответствовал Эннеари, появляясь откуда-то у Шеррин из-за спины. – Потом расскажу. Тебе понравится. – Он опустился на траву и подогнул колено, устраиваясь поудобнее. – Дайте мне тоже колбаску. Или вы уже все съели?
Сердце у Шеррин бухнуло, замерло, а потом забилось часто-часто. Нет, она помнила, что Эннеари, едва успев бегло познакомить ее с остальными эльфами, ушел разбираться с ожерельем, помнила… но отчего-то забыла. Конечно, он ушел и вот только теперь вернулся – так отчего же ей кажется с такой непреложной несомненностью, что он никуда не уходил? Что – да, он ушел, но каким-то непостижимым образом все время был здесь, возле этого костра? Почему ей кажется, что он смеялся вместе со всеми, что она слышала его голос и говорила с ним… что именно с ним она и говорила?
Захваченная этим странным двоением реальности, Шеррин упустила тот миг, когда разговор перестал быть общим – словно из него выдернули скрепляющую нить, как из бус, и он раскатился на отдельные бусины. Одной из таких бусин была тихая беседа короля и сидящей рядом девушки – до того, как Эннеари окликнул… Шеррин так толком и не поняла, кого из них.
– Лериме, – вполголоса произнес Эннеари – и на его оклик обернулись оба.
На сей раз загадка так и осталась загадкой – никто не объяснил Шеррин, отчего растерялся король, а девушка, та и вовсе откровенно смутилась. Но странность эта явно что-то значила – а иначе отчего бы Эннеари внезапно покраснел, да так, что склонил голову, пытаясь скрыть прихлынувшую к щекам кровь?
– Арьен! – воскликнула девушка… Илери, вот как ее звали – тогда Шеррин никак не могла вспомнить, а теперь само возникло откуда-то.
– Мне и в голову не приходило, что ближняя ветвь у вас одна и та же, – хрипло пробормотал Эннеари, все еще не подымая головы.
Шеррин было невыносимо больно видеть его смятение, и она, желая отвлечь Эннеари, намеренно окликнула его по имени, которым назвала его та эльфийка – Арьен – окликнула… и сама внезапно испугалась невесть чего.
– Может… мне нельзя тебя так называть? – выдохнула она.
Эннеари хотел было ответить ей, но не успел.
– Можно-можно, – быстро вмешалась Илери прежде еще, чем он успел открыть рот. – Очень даже можно. – Она ехидно блеснула глазами и тут же опустила ресницы. – Только так и будет правильно – верно я говорю, Арьен?
Илери явно от души забавлялась – а Эннеари был столь же явно смущен, но не так, как минуту назад, а как-то неуловимо иначе, на другой лад. Это другое смущение не бросилось краской ему в лицо, а рассыпалось теплым коротким смехом.
– Пожалуй, верно, Лериме, – ответил Эннеари и вновь засмеялся.
Имя «Арьен» шло эльфу даже больше, чем «Эннеари». Оно не просто льнуло к нему, оно и было им – но Шеррин было отчего-то невообразимо трудно вымолвить его снова… не просто трудно – невозможно… вот до этой самой минуты, когда Шеррин бестрепетно прошептала его в лицо ночной темноте и победительно улыбнулась.
Арьен.
До чего же чудесное имя… такое же чудесное, как и он сам. Как тугой зов стрелы, летящей точно в цель. Сейчас, надежно укрытая ночной тьмой от посторонних глаз, Шеррин вновь и вновь переживала этот небывалый выстрел – поверх голов, мимо лиц, сквозь воду – ее дыхание вновь и вновь сливалось с полетом стрелы и несчетное количество раз снова и снова падало со стрелы вместе с ожерельем в подставленную узкую ладонь.
Я больше ничего не боюсь.
Совсем ничего.
Я ведь не боли боялась, не унижения, не смерти даже – ее-то чего бояться? Не того, что меня согнут или сломают… а того, что растворят. Сожрут заживо, переварят – и я стану частью их, стану такой же, как они… потому что иначе остается только сойти с ума и не понимать уже ничего… не понимать, что тебя уже едят, что тебя уже почти и нету больше… а оказывается, ничего подобного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63