Но не падаю я, потому что сижу на табурете, а табурет стоит на полу, хм-м, если это конечно, можно назвать полом.
– Да-а, – язвительно протянул Иван, – на полу, на табурете-е?! А где ж тогда я сижу… Нет, лежу… нет, это самое, стою?!
Псевдо-Хук ощерился до ушей. Ни тут же виновато захлопал выцветшими ресницами.
– А вы, извините, не лежите, не сидите, не стоите, а еще раз извиняюсь, висите вверх ногами на ржавой старой цепи. Если вы соизволите немного выгнуть шею, то вы даже разглядите большой крюк, вбитый в потолок.
– Да-а? – Иван последовал совету. И на самом деле увидел и цепь, и крюк, и настоящий потолок – такой же грязный и неровный как и пол.
Теперь все стало на свои места. Все, кроме него самого.
– Опять дозревать повесили, что ли? – спросил он.
Псевдо-Хук развел руками. И преодолевая явную неловкость, пролепетал:
– Пора бы уже.
– Что – пора?!
– Дозреть пора! – ответил Псевдо-Хук. – Вы учтите такую вещь, что год Всеобщих лобызаний и Братской любви на исходе, нынче последняя декада – декада грез. А потом вам может не поздоровиться тут.
Иван почти пришел в себя. И потому вновь обрел способность рассуждать, кое-как осмысливать происходящее.
– Значит, вы считаете, друг мой несуществующий, – проговорил он, – что доселе мне тут «здоровилось», так?
– Именно так! – заверил самым серьезным образом Псевдо-Хук. – Мы ведь своевременно разобрались с вами в строении этого мира, вы себе представляете его достаточно хорошо. Но вот нравы местных обитателей вы, похоже, не усвоили и даже не изучили ни в малейшей степени.
Иван не стал спорить.
– Сколько мне осталось? – вопросил он.
– Сегодня третий день декады. Все провожают добрый год, все пребывают в грезах, делают добро друг другу и кому ни попадя.
Иван хмыкнул. Дернулся на цепи.
– Ага, – сказал он, – вот это я на себе ощутил.
– Ни черта вы еще не ощутили!
– Ладно, хватит об этом. Где Лана?
– В саду.
У Ивана тут же отлегло от сердца. Главное, с ней все в порядке, она в саду. А уж из садика этого он ее всегда вытащит. Если сам конечно выберется. Он снова дернулся – цепи загремели, крюк качнулся, а сам он маятником пошел из стороны в сторону. Ничего, все образуется, подумалось ему, все встанет на свои места. Но уточнить все-таки надо.
– А сад там же?
Псевдо-Хук тяжело вздохнул.
– Кто его знает, может, и там. Эти предварительные квазиуровни такие неустойчивые… да не мне вам говорить! Как вы думаете, где мы сейчас с вами.
– Не знаю, похоже, в подземной темнице, – ответил Иван, – сдается мне, что я тут уже бывал.
– А вот и ошибаетесь! Это же обычный изолятор. Чтоб вы в последние дни года не натворили глупостей, вас повесили на хранение, понятно?
– Еще бы! Повесили, на хранение… Помогли бы лучше отцепиться, раз такой добренький и заботливый!
Псевдо-Хук замахал руками, заморгал.
– Нет, этот номер не пройдет, даже не пытайтесь, еще хуже будет, что вы!
– Ну, а тогда проваливай со своими советами! – взъярился Иван. – Пошел вон отсюда!
Незнакомец не обиделся.
– Вы зря волнуетесь, – сказал он. – У вас же есть маленький шансик, понимаете? Попробуйте его использовать.
– Что за шанс? – буркнул Иван.
– К концу третьего дня последней декады срабатывает пусковой механизм осевых волокон, ясно? У вас будет возможность нырнуть в поток обратного времени.
– И что?
– А то! Где вас выбросит из потока, не знаю. Да и не в том суть – вы можете оказаться и у нас в любой точке, и в Вашей Вселенной, и в Обратном мире, понимаете?
Иван встряхнул головой, попробовал согнуть ноги в коленях. Но, видно, силенок оставалось совсем мало, потянуться на ногах не удалось.
– Обратный мир, это что – нечто связанное с обратным временем? – спросил он.
– Да что вы?! – возмутился Псевдо-Хук. – Что вы! Не вздумайте ляпнуть здесь про это! И я-то вам зря сказал, вырвалось просто. Вам этого знать не следует! Вы лучше запоминайте, что вам в потоке делать и после первичного выброса.
– Что?
– Так вот, вас в любом случае потом, через часик примерно, откатной волной вынесет сюда, к нам. Но если там, в точке первичного выброса, вы сумеете повлиять на ход событий, изменить их, то откат вернет вас не в подвал этот, как говорите, не в темницу, а куда-нибудь еще!
– Ага, куда-нибудь, – злорадно процедил Иван, – вынесет в пасть дракону или к дьяволу на рога, а может, и прямиком под струю аннигилятора!
– Все может быть, – спокойно и даже как-то поспешно согласился незнакомец. – Оставайтесь висеть здесь. Для этого надо рваться, метаться, дергаться…
– А чтобы в поток нырнуть?
– Когда в вашем мозгу раздастся щелчок и потемнеет в глазах, надо будет как можно четче, яснее, образнее представить то место, куда собираетесь попасть.
– И что же, именно туда и попадешь? – Иван вдруг начал верить незнакомцу, принимать его слова всерьез.
– Вы наивны, так разве можно? Да ежели бы все было по нашим желаниям…
– Я все понял, – уверил незнакомца Иван. – Когда сработает механизм?
Тот сосредоточился. И вдруг пропал вместе с табуретом. Но голос его прозвучал четко и громко:
– Да вот сейчас, секунды через две – третьи сутки уже заканчиваются.
Иван крепко зажмурился. Представил Землю – сразу всю, такой, как видел ее много раз из космоса. Потом перед его глазами всплыла родная деревня, та самая, о существовании которой он узнал, лишь завершая четвертый десяток. Он увидал как наяву деревья, их пышные зеленые кроны, и домики под сенью этих деревьев, настоящие рубленные деревянные дома, увидал улицу, срубы колодцев, совершенно не изменившихся за последнее тысячелетие, увидал даже отдельных прохожих, примятую траву, брошенный у заборчика детский совочек… В этот миг в мозгу щелкнуло – резко, отрывисто, звучно. И вместе со щелчком прозвучало почему-то глуховато, неопределенно: «да будет проклят!» И вся воображаемая им картина вдруг пропала, исчезла куда-то – вместе с домиками, с деревьями, с ручейками, палой листвой, песочницей и совочком. И ее место заняла совершенно другая, о которой Иван и не помышлял, не думал, не собирался даже думать – ядовито пурпурные джунгли Гадры полыхнули перед взором неистовым безумным пламенем, что-то разорвалось прямо под ногами – Иван уже не висел, его несло куда-то, бросая, переворачивая, вращая вокруг незримой оси, но одновременно ему казалось, что он стоит на собственных ногах, не на четырехпалых лапах, а именно ногах, И разрывы следовали один за другим, все мельтешило, дергалось, уплывало…
Он открыл глаза. Это была Гадра. Ее невозможно было спутать ни с одной другой планетой в Пространстве. Кроваво-пурпурные растения-животные, сливаясь в одну перепутанную, извивающуюся и трепещущую массу, полуживыми джунглями закрывали проходы с трех сторон, высились колышущейся, уходящей к сиреневым небесам, стеной. Из этих джунглей доносился дикий рев, перемежающийся залихватским и пронзительным посвистом. Иван знал, кто издает эти звуки.
Он стоял по колено в зарослях лилового лишайника-трупоеда и держал в руках спаренный десантный пулемет с разбитым в щепу пластиковым прикладом. Все это ему напоминало что-то, было знакомо, Иван даже не сразу сообразил, что его просто-напросто отбросило на семнадцать лет назад. Да, он уже стоял точно так же тогда. Стоял и не знал, как быть, как прорваться к лагерю. Две попытки кончились неудачей. Но он не собирался сдаваться.
Его выпихнули из гравилета над самыми джунглями – выпихнули без парашюта, индивидуального антигравитатора, вообще без ничего, вслед сбросили пулемет и пару коробок с патронами. Таково было условие зачетной задачи. В Школе не церемонились с курсантами – раз уж пошел в Отряд, так терпи да помалкивай, а нет, так пропаливай на все четыре стороны, двери открыты!
Да, все это было. И Иван помнил, как он тогда поступил. До лагеря было минут пятнадцать быстрого бега. С учетом всех этих непролазных полуживых дебрей – двадцать-двадцать пять. Но звероноиды обложили его кругом. И сидели за ближайшими стволами-туловищами да поджидали. Иван даже видел каким-то непонятным внутренним зрением, как они облизываются и роняют в лишайник набегающую зеленую слюну.
Со звероноидами пытались столковаться бесчетное количество раз. И они иногда соглашались, кивали своими жуткими головами-черепами, даже подписывали временные договоры. Но тут же их нарушали. Ивану говорили сведующие люди, что сами бы звероноиды и не прочь дружить и контактировать с землянами, да рефлексы, заложенные в них матушкой-природой, были сильнее – стоило звероноиду, пускай и самому смирному, увидать человека, и он начинал истекать слюной, пилообразные зубищи его начинали чесаться, и ничего этот полуразумный абориген не мог с собой поделать, он зверел, наливался похотливо-злобной яростью или наоборот, становился вкрадчиво осторожным, лебезил, припадал к земле, а сам выбирал момент, чтобы вцепиться жертве в загривок. Но как бы ни лютовали звероноиды, они никогда не умерщвляли человека сразу, они не любили мертвечины, даже самой свеженькой, они обжирали человека постепенно, сгрызая мясо с костей, перемалывая – и сами кости… но до тех лишь пор, пока человек этот был жив. Стоило ему перестать дышать, я звероноиды тут же брезгливо отталкивали тело – лишайник-трупоед довершал начатое.
Звероноиды жили в непонятном симбиозе с живыми джунглями. Иногда они появлялись прямо из стволов-туловищ, словно детеныши кенгуру из сумки матери. Разница была в том, что предугадать появление звероноида было невозможно – вроде бы ствол как ствол, ничем не отличающийся от других раскачивающихся полуживых стволов – и вдруг прямо из пурпурной мохнатой коры вылезает лысая угластая головища-череп с клыками, торчащими до висков.
В тот раз Иван после двух попыток прорваться с боем, напролом, выбрал самую верную и, пожалуй, единственную разумную тактику поведения. Он знал, что инстинкт продолжения рода в звероноидах невероятно силен, что он заглушает все, даже фантастическую их прожорливость. И решил сыграть на родительских чувствах. Звероноидыши всегда выводками вились за матерями и отцами, они привыкли, что их не трогают, что им все дозволено. А Иван взял да и по-своему поступил. Он тогда ринулся вроде бы напролом, в третий раз, разнося в клочья очередями здоровенных тварей, тех, что прятались прямо за стволами. Скольких он мог перебить? Пятерых? Десятерых? Но все равно его бы опутали, повалили, начали бы жрать. И Иван не стал воевать, расходовать патроны. Проложив узенькую тропу в самом начале чащи, он ухватил железной хваткой за глотку шестиногого слюнявого и потного звероноидыща, сдавил так, что тот засвистел диким посвистом на весь лес. И вся прожорливая братия, чавкая, роняя слюну и облизываясь, так и замерла, не доходя до Ивана с разных сторон метров на пять, на шесть. Они все поняли. И успокоились. Так и добрел Иван до лагеря, провожаемый сотнями, если не тысячами грустных огромных глаз – звероноиды всегда сильно расстраивались и грустили, если им не удавалось добраться до жертвы. А как дошел до ворот, так и отшвырнул детеныша подальше от себя. Звероноиды посопели, погрустили, поухали с обиженным видом переговариваясь меж собою глухим совиным языком, да и убрались обратно в чащу несолоно хлебавши. Он был очень доволен своей находчивостью тогда. А Гуг Хлодрик, еще здоровый, неискалеченный и вечно улыбающийся, хлопнул его по плечу так, что Иван чуть в пол не ушел на метр, и пробасил:
– Быть тебе, Ванюша, большим начальником со временем, нашим родным и любимым отцом-командиром! У-у, голова!
Отцом-командиром Иван не стал. Вообще у него дела с продвижением по службе были неважные, хотя многие предрекали ему славное будущее еще со Школы.
Что было, то было. Нынешний Иван стоял в обличий Ивана юного и размышлял. Поступить как в тот раз? Нет, ничего не изменится, и его снова выбросит в подвале-темнице, снова придется висеть и дозревать. Лезть напролом? Еще хуже! Не под землей же ползти до станции, ведь не крот! И не птица, чтоб взлететь без антигравитатора и перепорхнуть через все эту чертово отродье! Из чащи доносился посвист, хрипы слышались, и все заглушал время от времени утробный похотливый рев.
А-а, была не была! – решился Иван. Раскрутил над головой пулемет, придерживая его за самый конец ствола, да и зашвырнул далеко в чащобу. Оттуда что-то гулко ухнуло. Но Иван уже не прислушивался. Он уселся прямо в лишайник, зная, что трупоедные растения-моллюски не трогают живых. Уселся, уперся руками в колени, опустил голову. Пускай жрут! Глядишь, кто-нибудь из ненасытных тварей и подавится, все польза! Иного выхода не было. Он не хотел больше болтаться на цепи вниз головой! В конце концов, он не Буратино какой-нибудь, а судьба злодейка не Карабас-Барабас, чтоб так изголяться над ним! Пусть жрут со всеми потрохами! Пусть обгладывают! Он будет терпеть! Терпеть, пока срок не выйдет. А там… Что будет там, Иван не знал, надо было еще дотянуть до этого «тама»!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Да-а, – язвительно протянул Иван, – на полу, на табурете-е?! А где ж тогда я сижу… Нет, лежу… нет, это самое, стою?!
Псевдо-Хук ощерился до ушей. Ни тут же виновато захлопал выцветшими ресницами.
– А вы, извините, не лежите, не сидите, не стоите, а еще раз извиняюсь, висите вверх ногами на ржавой старой цепи. Если вы соизволите немного выгнуть шею, то вы даже разглядите большой крюк, вбитый в потолок.
– Да-а? – Иван последовал совету. И на самом деле увидел и цепь, и крюк, и настоящий потолок – такой же грязный и неровный как и пол.
Теперь все стало на свои места. Все, кроме него самого.
– Опять дозревать повесили, что ли? – спросил он.
Псевдо-Хук развел руками. И преодолевая явную неловкость, пролепетал:
– Пора бы уже.
– Что – пора?!
– Дозреть пора! – ответил Псевдо-Хук. – Вы учтите такую вещь, что год Всеобщих лобызаний и Братской любви на исходе, нынче последняя декада – декада грез. А потом вам может не поздоровиться тут.
Иван почти пришел в себя. И потому вновь обрел способность рассуждать, кое-как осмысливать происходящее.
– Значит, вы считаете, друг мой несуществующий, – проговорил он, – что доселе мне тут «здоровилось», так?
– Именно так! – заверил самым серьезным образом Псевдо-Хук. – Мы ведь своевременно разобрались с вами в строении этого мира, вы себе представляете его достаточно хорошо. Но вот нравы местных обитателей вы, похоже, не усвоили и даже не изучили ни в малейшей степени.
Иван не стал спорить.
– Сколько мне осталось? – вопросил он.
– Сегодня третий день декады. Все провожают добрый год, все пребывают в грезах, делают добро друг другу и кому ни попадя.
Иван хмыкнул. Дернулся на цепи.
– Ага, – сказал он, – вот это я на себе ощутил.
– Ни черта вы еще не ощутили!
– Ладно, хватит об этом. Где Лана?
– В саду.
У Ивана тут же отлегло от сердца. Главное, с ней все в порядке, она в саду. А уж из садика этого он ее всегда вытащит. Если сам конечно выберется. Он снова дернулся – цепи загремели, крюк качнулся, а сам он маятником пошел из стороны в сторону. Ничего, все образуется, подумалось ему, все встанет на свои места. Но уточнить все-таки надо.
– А сад там же?
Псевдо-Хук тяжело вздохнул.
– Кто его знает, может, и там. Эти предварительные квазиуровни такие неустойчивые… да не мне вам говорить! Как вы думаете, где мы сейчас с вами.
– Не знаю, похоже, в подземной темнице, – ответил Иван, – сдается мне, что я тут уже бывал.
– А вот и ошибаетесь! Это же обычный изолятор. Чтоб вы в последние дни года не натворили глупостей, вас повесили на хранение, понятно?
– Еще бы! Повесили, на хранение… Помогли бы лучше отцепиться, раз такой добренький и заботливый!
Псевдо-Хук замахал руками, заморгал.
– Нет, этот номер не пройдет, даже не пытайтесь, еще хуже будет, что вы!
– Ну, а тогда проваливай со своими советами! – взъярился Иван. – Пошел вон отсюда!
Незнакомец не обиделся.
– Вы зря волнуетесь, – сказал он. – У вас же есть маленький шансик, понимаете? Попробуйте его использовать.
– Что за шанс? – буркнул Иван.
– К концу третьего дня последней декады срабатывает пусковой механизм осевых волокон, ясно? У вас будет возможность нырнуть в поток обратного времени.
– И что?
– А то! Где вас выбросит из потока, не знаю. Да и не в том суть – вы можете оказаться и у нас в любой точке, и в Вашей Вселенной, и в Обратном мире, понимаете?
Иван встряхнул головой, попробовал согнуть ноги в коленях. Но, видно, силенок оставалось совсем мало, потянуться на ногах не удалось.
– Обратный мир, это что – нечто связанное с обратным временем? – спросил он.
– Да что вы?! – возмутился Псевдо-Хук. – Что вы! Не вздумайте ляпнуть здесь про это! И я-то вам зря сказал, вырвалось просто. Вам этого знать не следует! Вы лучше запоминайте, что вам в потоке делать и после первичного выброса.
– Что?
– Так вот, вас в любом случае потом, через часик примерно, откатной волной вынесет сюда, к нам. Но если там, в точке первичного выброса, вы сумеете повлиять на ход событий, изменить их, то откат вернет вас не в подвал этот, как говорите, не в темницу, а куда-нибудь еще!
– Ага, куда-нибудь, – злорадно процедил Иван, – вынесет в пасть дракону или к дьяволу на рога, а может, и прямиком под струю аннигилятора!
– Все может быть, – спокойно и даже как-то поспешно согласился незнакомец. – Оставайтесь висеть здесь. Для этого надо рваться, метаться, дергаться…
– А чтобы в поток нырнуть?
– Когда в вашем мозгу раздастся щелчок и потемнеет в глазах, надо будет как можно четче, яснее, образнее представить то место, куда собираетесь попасть.
– И что же, именно туда и попадешь? – Иван вдруг начал верить незнакомцу, принимать его слова всерьез.
– Вы наивны, так разве можно? Да ежели бы все было по нашим желаниям…
– Я все понял, – уверил незнакомца Иван. – Когда сработает механизм?
Тот сосредоточился. И вдруг пропал вместе с табуретом. Но голос его прозвучал четко и громко:
– Да вот сейчас, секунды через две – третьи сутки уже заканчиваются.
Иван крепко зажмурился. Представил Землю – сразу всю, такой, как видел ее много раз из космоса. Потом перед его глазами всплыла родная деревня, та самая, о существовании которой он узнал, лишь завершая четвертый десяток. Он увидал как наяву деревья, их пышные зеленые кроны, и домики под сенью этих деревьев, настоящие рубленные деревянные дома, увидал улицу, срубы колодцев, совершенно не изменившихся за последнее тысячелетие, увидал даже отдельных прохожих, примятую траву, брошенный у заборчика детский совочек… В этот миг в мозгу щелкнуло – резко, отрывисто, звучно. И вместе со щелчком прозвучало почему-то глуховато, неопределенно: «да будет проклят!» И вся воображаемая им картина вдруг пропала, исчезла куда-то – вместе с домиками, с деревьями, с ручейками, палой листвой, песочницей и совочком. И ее место заняла совершенно другая, о которой Иван и не помышлял, не думал, не собирался даже думать – ядовито пурпурные джунгли Гадры полыхнули перед взором неистовым безумным пламенем, что-то разорвалось прямо под ногами – Иван уже не висел, его несло куда-то, бросая, переворачивая, вращая вокруг незримой оси, но одновременно ему казалось, что он стоит на собственных ногах, не на четырехпалых лапах, а именно ногах, И разрывы следовали один за другим, все мельтешило, дергалось, уплывало…
Он открыл глаза. Это была Гадра. Ее невозможно было спутать ни с одной другой планетой в Пространстве. Кроваво-пурпурные растения-животные, сливаясь в одну перепутанную, извивающуюся и трепещущую массу, полуживыми джунглями закрывали проходы с трех сторон, высились колышущейся, уходящей к сиреневым небесам, стеной. Из этих джунглей доносился дикий рев, перемежающийся залихватским и пронзительным посвистом. Иван знал, кто издает эти звуки.
Он стоял по колено в зарослях лилового лишайника-трупоеда и держал в руках спаренный десантный пулемет с разбитым в щепу пластиковым прикладом. Все это ему напоминало что-то, было знакомо, Иван даже не сразу сообразил, что его просто-напросто отбросило на семнадцать лет назад. Да, он уже стоял точно так же тогда. Стоял и не знал, как быть, как прорваться к лагерю. Две попытки кончились неудачей. Но он не собирался сдаваться.
Его выпихнули из гравилета над самыми джунглями – выпихнули без парашюта, индивидуального антигравитатора, вообще без ничего, вслед сбросили пулемет и пару коробок с патронами. Таково было условие зачетной задачи. В Школе не церемонились с курсантами – раз уж пошел в Отряд, так терпи да помалкивай, а нет, так пропаливай на все четыре стороны, двери открыты!
Да, все это было. И Иван помнил, как он тогда поступил. До лагеря было минут пятнадцать быстрого бега. С учетом всех этих непролазных полуживых дебрей – двадцать-двадцать пять. Но звероноиды обложили его кругом. И сидели за ближайшими стволами-туловищами да поджидали. Иван даже видел каким-то непонятным внутренним зрением, как они облизываются и роняют в лишайник набегающую зеленую слюну.
Со звероноидами пытались столковаться бесчетное количество раз. И они иногда соглашались, кивали своими жуткими головами-черепами, даже подписывали временные договоры. Но тут же их нарушали. Ивану говорили сведующие люди, что сами бы звероноиды и не прочь дружить и контактировать с землянами, да рефлексы, заложенные в них матушкой-природой, были сильнее – стоило звероноиду, пускай и самому смирному, увидать человека, и он начинал истекать слюной, пилообразные зубищи его начинали чесаться, и ничего этот полуразумный абориген не мог с собой поделать, он зверел, наливался похотливо-злобной яростью или наоборот, становился вкрадчиво осторожным, лебезил, припадал к земле, а сам выбирал момент, чтобы вцепиться жертве в загривок. Но как бы ни лютовали звероноиды, они никогда не умерщвляли человека сразу, они не любили мертвечины, даже самой свеженькой, они обжирали человека постепенно, сгрызая мясо с костей, перемалывая – и сами кости… но до тех лишь пор, пока человек этот был жив. Стоило ему перестать дышать, я звероноиды тут же брезгливо отталкивали тело – лишайник-трупоед довершал начатое.
Звероноиды жили в непонятном симбиозе с живыми джунглями. Иногда они появлялись прямо из стволов-туловищ, словно детеныши кенгуру из сумки матери. Разница была в том, что предугадать появление звероноида было невозможно – вроде бы ствол как ствол, ничем не отличающийся от других раскачивающихся полуживых стволов – и вдруг прямо из пурпурной мохнатой коры вылезает лысая угластая головища-череп с клыками, торчащими до висков.
В тот раз Иван после двух попыток прорваться с боем, напролом, выбрал самую верную и, пожалуй, единственную разумную тактику поведения. Он знал, что инстинкт продолжения рода в звероноидах невероятно силен, что он заглушает все, даже фантастическую их прожорливость. И решил сыграть на родительских чувствах. Звероноидыши всегда выводками вились за матерями и отцами, они привыкли, что их не трогают, что им все дозволено. А Иван взял да и по-своему поступил. Он тогда ринулся вроде бы напролом, в третий раз, разнося в клочья очередями здоровенных тварей, тех, что прятались прямо за стволами. Скольких он мог перебить? Пятерых? Десятерых? Но все равно его бы опутали, повалили, начали бы жрать. И Иван не стал воевать, расходовать патроны. Проложив узенькую тропу в самом начале чащи, он ухватил железной хваткой за глотку шестиногого слюнявого и потного звероноидыща, сдавил так, что тот засвистел диким посвистом на весь лес. И вся прожорливая братия, чавкая, роняя слюну и облизываясь, так и замерла, не доходя до Ивана с разных сторон метров на пять, на шесть. Они все поняли. И успокоились. Так и добрел Иван до лагеря, провожаемый сотнями, если не тысячами грустных огромных глаз – звероноиды всегда сильно расстраивались и грустили, если им не удавалось добраться до жертвы. А как дошел до ворот, так и отшвырнул детеныша подальше от себя. Звероноиды посопели, погрустили, поухали с обиженным видом переговариваясь меж собою глухим совиным языком, да и убрались обратно в чащу несолоно хлебавши. Он был очень доволен своей находчивостью тогда. А Гуг Хлодрик, еще здоровый, неискалеченный и вечно улыбающийся, хлопнул его по плечу так, что Иван чуть в пол не ушел на метр, и пробасил:
– Быть тебе, Ванюша, большим начальником со временем, нашим родным и любимым отцом-командиром! У-у, голова!
Отцом-командиром Иван не стал. Вообще у него дела с продвижением по службе были неважные, хотя многие предрекали ему славное будущее еще со Школы.
Что было, то было. Нынешний Иван стоял в обличий Ивана юного и размышлял. Поступить как в тот раз? Нет, ничего не изменится, и его снова выбросит в подвале-темнице, снова придется висеть и дозревать. Лезть напролом? Еще хуже! Не под землей же ползти до станции, ведь не крот! И не птица, чтоб взлететь без антигравитатора и перепорхнуть через все эту чертово отродье! Из чащи доносился посвист, хрипы слышались, и все заглушал время от времени утробный похотливый рев.
А-а, была не была! – решился Иван. Раскрутил над головой пулемет, придерживая его за самый конец ствола, да и зашвырнул далеко в чащобу. Оттуда что-то гулко ухнуло. Но Иван уже не прислушивался. Он уселся прямо в лишайник, зная, что трупоедные растения-моллюски не трогают живых. Уселся, уперся руками в колени, опустил голову. Пускай жрут! Глядишь, кто-нибудь из ненасытных тварей и подавится, все польза! Иного выхода не было. Он не хотел больше болтаться на цепи вниз головой! В конце концов, он не Буратино какой-нибудь, а судьба злодейка не Карабас-Барабас, чтоб так изголяться над ним! Пусть жрут со всеми потрохами! Пусть обгладывают! Он будет терпеть! Терпеть, пока срок не выйдет. А там… Что будет там, Иван не знал, надо было еще дотянуть до этого «тама»!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53