Впрочем, существует и третья - вызвать на помощь Веншина… Нет, я не сделаю этого. Веншин должен остаться в салоне, приказ есть приказ…
Перед самым стеклом перископа плывет, клубится тягучая красная дымка. Слышится тоненький, тающий звон. Помню, когда-то я слышал его. Но где? Тоненький, тающий… Ах да, это похоже на озвученное мерцание льдинок!
Дымка наливается радужным сиянием и вдруг рассыпается белыми хлопьями.
Знакомый взгляд бесконечно дорогих синих глаз…
Я столько думал о тебе, мечтал о новой встрече. И вот ты стоишь в двух шагах от меня, такая веселая, легкая, а я не могу протянуть тебе руки, ощутить твое прикосновение! Должно быть, ты даже не узнаешь меня в этом зеркальном чудовище… Но нет, Майя улыбается и что-то говорит мне. Я не могу разобрать ее слов, не могу ей ответить. Я только смотрю на нее сквозь налетающий вихрь зеленых кругов и пятен, смотрю, не в силах разобрать, где зрительный обман, где явь. Страшно грохочет Ниагарский водопад, наполняя скафандр потом и кровью. Милая, хорошая, уходи… Ты же видишь, как я сейчас занят!
- Готово, Алеша. Ну же, очнись!.. Давай, я тебя понесу.
Я свалился к ногам командира. Очень трудно было разжать зубы, сомкнутые на прокушенной губе…
Лишь только здесь, в переходной камере, я по-настоящему осознал трагическую гибель Акопяна.
Итак, нас осталось трое: Шаров с изуродованной рукой, я с ожогами на спине, Веншин, измотанный до предела адской работой. Мы сделали все, что могли. Кто может, пусть сделает больше…
Командир в угрюмом молчании стоит над неподвижным скафандром товарища. Не знаю, может быть, он плачет сейчас. Я бы тоже заплакал, если бы не был так обессилен.
- Ложись, Алеша, отдыхай, - тихо говорит командир и первым валится на ребристый настил. - Вахта еще не окончена…
Я располагаюсь рядом. Неудобно и жестко в скафандре, обожженные плечи болят. Я сделал ошибку - надо было лечь лицом вниз, на живот, - но теперь неохота менять положение, нарушать долгожданный покой. После тяжелой работы перегрузка почти не ощущается, и только дрожащий свист напоминает о том, что «Бизон» уходит от Солнца.
- Как рука, командир?
- Я почти не чувствую боли.
- Давайте вернемся в салон - мне нужно осмотреть вашу руку.
- Не стоит… Придется портить скафандр, чтобы вытащить ее из перчатки, а мне еще надо быть здесь.
- Я настаиваю. Как врач. Вы должны подчиниться.
- Это невозможно, Алеша. У нас всего один скафандр моего размера.
- Я вернусь и сумею закончить вахту без вас.
- Не сомневаюсь. Но где гарантия, что все пойдет без осложнений…
Я понял, что уговаривать его бесполезно.
- Скажите, командир, вы видели ее?
Шаров не ответил. Наверное, не слышал моего вопроса.
Я смотрел прямо перед собой в белый овальный потолок. Такие же овальные потолки были в лаборатории энцефалярной диагностики института нейрохирургии, где мне довелось проходить студенческую практику. Нас, студентов, называли там «букварями»… Белые халаты, пляска изменчивых графиков на экранах, виварий с подопытными обезьянами, шумные диспуты на ученых советах, рабочая тишина операционных, сверкающих стеклом и никелем, - где все это теперь?.. Я мечтал остаться работать в «обители белых богов» - как часто полушутя-полусерьезно называли институт. Но жизнь решила иначе: я попал в число участников двенадцатой меркурианской экспедиции. «Ты правильно выбрал - космос послужит тебе хорошей школой, - напутствовал меня руководитель лаборатории профессор Шкловский. - Там, на Меркурии, тоже нужны специалисты-диагносты, и наверняка даже нужнее, чем здесь. Работай, учись, обогащайся опытом, и ты вернешься к нам с грузом новых идей. Наблюдай, сопоставляй, думай, проявляй любопытство, ибо только очень любопытный человек сможет стать настоящим ученым». Ты оказался прав, старик, в моей голове созрел замысел. Когда я вернусь, я подарю его вам… Но это не все, мой старый, мудрый учитель. Ты говорил, что космос - хорошая школа, которая обогащает? Да, именно так ты и говорил, считая эту фразу наиболее точным и полным мерилом всей работы в пространстве. Экое благопристойное и вполне педагогическое определение! Прости, старик, но ни черта ты в этом не смыслишь… Нет, я сохранил к тебе мое уважение, мою любовь. Но ты перестал быть моим кумиром. И это потому, что я прошел эту… не школу, нет, - академию мужества, романтики, товарищества, страха, боли и долга, и знаю, что это такое. Это - жизнь, которой отдаешь частицу себя… Космос не любит шутить, и если мы побеждаем его, то платим за это тяжелым трудом, сверхнапряжением мысли, лишениями, кровью и даже собственной жизнью… Мы, космонавты, часто бываем веселыми, но никогда - беззаботными, здесь ценят шутку, но не могут терпеть слабодушия, мы бываем суровы, но нам чужды жестокость и злоба, мы мечтаем о дивных, далеких мирах, но и знаем тоску по Земле.
«Обогащайся опытом!» Милый, наивный учитель! Произнося эти слова, ты не мог себе даже представить, насколько мал их размер, чтобы вместить действительное содержание. Наш опыт - это миллионы километров межпланетных трасс и миллионы метров магнитной пленки с ценнейшими астрофизическими данными, это колкие, холодные лучики звезд и всепожирающий пламень огромного Солнца, надежные плечи друзей и мертвые тела погибших товарищей.
Наш опыт - это не отступать там, где, казалось бы, идти вперед невозможно, проходить там, где до нас не проходил никто, распутывать сложные тайны пространства и уметь постигать то, что кажется непостижимым…
- Хороший режим, - сказал командир. - Акопяновский…
- Вы это о чем? - не понял я.
- Об электронном лоцмане. Каждые десять минут увеличивает мощность пространственных двигателей на пять тысячных. Можно подумать, что за пультом сидит Акопян… Вот что, Алеша: сходи в салон и посмотри, что там поделывает Веншин. Про Акопяна - ни слова, нечего расстраивать его раньше времени.
Шаров тяжело поднялся и вышел. Несмотря ни на что, он старается казаться спокойным. Идол чугунный…
Я привел в действие движущий механизм щита. Пока нагнетался воздух, отнес закованное в панцирь тело Акопяна ближе к стене. Глотаю застрявший в горле комок.
Откинув крышку люка, я шагнул в салон… и остолбенел.
«Мало вам космических девушек».
В кресле пилота сидел Акопян.
Веншин, как ни в чем не бывало, копошится у приборного стенда.
Акопян поворачивает голову в мою сторону.
- Ты, Алешка?.. Командир не пришел?
Не помню, как я вернулся в переходную камеру. Помню только, что с силой захлопнул за собой крышку люка. С недоумением и страхом гляжу на скафандр, лежащий у стены, на громадную вмятину. Меня колотит озноб.
«Мало вам космических девушек…»
Шарова я нашел в десятом секторе. Увидев меня, он опустил сварочный пистолет и с тревогой в голосе спросил:
- Что-нибудь… случилось?
- Да…
- Говори.
Но я не мог говорить.
Шаров встряхнул меня за плечо:
- Говори же!
- Вы… вы не поверите мне.
- Веншин?.. Он жив?
- Нет, - верчу я головой в скафандре. - То есть да, но не в этом дело!.. Не трясите меня, я скажу. Там, в кресле пилота, сидит Акопян.
Шаров выключил пистолет и швырнул в сторону.
- Повтори.
Я повторил.
- Тебе померещилось…
- Не знаю. В переходной камере лежит скафандр…
Я стою и жду, что скажет командир. Озноб не проходит.
- Так-так… - произносит командир. - Так-так…
В переходной камере Шаров заставляет меня вскрыть скафандр. Огромная вмятина мешает откинуть замки.
На нас смотрело мертвое лицо Акопяна. Бледное, горбоносое, такое знакомое…
В салон командир не вошел. Он только приоткрыл крышку люка и заглянул в образовавшуюся щель. Молча захлопнул люк.
- Ну и что ты обо всем этом думаешь, Алеша?
Могу ли я о чем-нибудь думать сейчас? Я в изнеможении прислонился к стене. Потом, собравшись с духом, сказал:
- Алитора.
- Чушь! - говорит командир. - Впрочем… Ну а Веншин?
- Веншин тот же. Я заметил на его левой щеке кровоподтек, который он имел до нашего ухода.
- И он никак не реагирует на появление второго Акопяна?
- Он поглощен работой и, верно, даже не заметил, что Акопян вообще уходил из салона.
- Н-да…
Шаров долго ходит вокруг распростертого тела пилота. Наконец он останавливается и спрашивает:
- Она утверждала, что алиторы абсолютно неразличимы между собой?
- Да, так она говорила. Люди двойных алитор обретают различие только со временем. Это легко проверить - тот, второй, Акопян не должен знать о нас ничего, начиная с того самого вечера, когда рассказывал про джед-джедаков.
- Я видел ее, - вдруг признался Шаров.
У меня перехватило дыхание.
- Я видел ее в тот момент, когда она уходила, - продолжал командир. - Я думал, это померещилось мне…
- Нет, не померещилось, - подтверждаю я.
- Что же нам делать? Тот, в салоне, должно быть, и не подозревает о существовании своего мертвого двойника…
- Должно быть, - соглашаюсь я.
- В таком случае я предлагаю устроить погибшему почетные похороны. Но второй ничего не должен знать об этом.
- Не должен. А чем мы докажем там, на Земле?
Шаров махнул рукой:
- Зачем нам доказывать? Мне, например, наплевать.
Мы уносим тело к шахте подъемника. Командир склоняется над скафандром и долго смотрит в темную щель перископа.
- Ладно, давай… - говорит он дрогнувшим голосом и нажимает сигнал общей тревоги.
Пронзительный крик сирены разносится по всему кораблю. И снова мне чудится в этом крике жалоба и прощание. Я закладываю блещущее броней тело пилота в пневматическую камеру и нажимаю рычаг. Мы поднимаем правые руки - прощальный салют космонавтов…
Рядом с нами появляется фигура в скафандре. Она отключает сирену и голосом Акопяна спрашивает:
- По какому случаю вы устроили здесь шумный праздник? Что-нибудь произошло?
- Заткнись, - строго говорит Шаров. - Помолчи немного.
- С какой стати? Я хочу знать, что случилось?
- Случилось то, чего уже не поправишь. - В голосе Шарова скрытая неприязнь. - Пришлось выбросить в космос твой скафандр.
- Это еще зачем?! - удивляется голос Акопяна.
- Так, ерунда… Заражен радиоактивностью.
- Ха! А я-то ломаю голову: куда мог деваться мой персональный скафандр?! Что ж, буду пользоваться скафандром Веншина. Тесноват, правда, но ничего, терпимо. А что это у тебя с рукой, дорогой?
И столько неподдельной тревоги слышится в этом вопросе, что мне становится не по себе. Не по себе и Шарову - я чувствую, он смущен.
- Да так… ничего особенного, - буркнул он.
- Хитришь, командир!.. Работа есть? Зачем вызывали?
- Иди заканчивай. В девятом секторе.
Некоторое время мы с командиром внимательно следим, как двойник Акопяна ловко орудует сварочным пистолетом. Накладывая ровные швы на поврежденные части теплоприемника, он не перестает удивляться:
- Эй, ребята, и когда вы успели развести здесь такое свинство? Стоило мне проспать свою вахту, и вот, пожалуйста!.. Кстати, всю ночь сегодня мне снились джед-джедаки. К письму, наверное.
- Пойдем, Алеша… Все в порядке.
Мы с Шаровым отправились в переходную камеру. За всю дорогу командир не произнес ни слова. Я тоже молчал. Но думали мы об одном и том же… С рукой Шарова я провозился около часа. Фаланги указательного и среднего пальцев были раздроблены. Удивляюсь, как он мог терпеть такую боль!.. Я извлек осколки костей и сделал все, что мог, чтобы кисть в дальнейшем не потеряла гибкости движений. Хирург из меня, прямо скажу, никудышный, но рентгеновский снимок показал, что операция прошла довольно удачно.
- Будет работать? - коротко спросил командир.
- Лучше, чем прежде, - поспешил я его успокоить. Я знал, что значит рука для такого человека, как Шаров. - Впрочем, теперь все зависит от вас. Покой и отдых.
- Покой и отдых… - задумчиво проговорил командир, поглаживая подбородок здоровой рукой.
Только теперь я заметил на его подбородке розовый шрам. Шаров перехватил мой взгляд и усмехнулся бледными губами:
- Это память о Марсе, Алеша. Поиски экспедиции Снайра проходили не так весело, как об этом рассказывал Акопян…
Командир направился к пульту навигационной машины. Я хотел было протестовать, но подошел Веншин и тронул меня за плечо:
- Оставьте, доктор, это все равно ни к чему не приведет. Такие, как он, покидают свой пост только мертвыми. Простите меня.
- Не понимаю, за что?!
- Гелиана… Я вам не поверил тогда.
Значит, он тоже пережил внезапность появления второго Акопяна… А может быть, даже он видел ее?..
Звякнула крышка люка переходной камеры.
- Ни слова при нем! - умоляюще прошептал я. - Ведь он такой же?
- Знаю, - кивнул Веншин. - Иначе я не допустил бы его к пульту. Куда вы дели того?..
Я махнул рукой в сторону шахты подъемника. Веншин понял.
- Это вы, пожалуй, напрасно. Впрочем…
Я с благодарностью пожал ему локоть.
Живой и невредимый Акопян - у меня не поворачивается язык назвать его по-другому, - весело насвистывая, выбрался из скафандра.
- Ку-ку, а вот и я! Готово, все последствия аварии ликвидированы. Вам надо было разбудить меня раньше.
Он подошел к Шарову сзади и тронул его за плечо:
- Уступи мне место, дорогой… Ну, как рука?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Перед самым стеклом перископа плывет, клубится тягучая красная дымка. Слышится тоненький, тающий звон. Помню, когда-то я слышал его. Но где? Тоненький, тающий… Ах да, это похоже на озвученное мерцание льдинок!
Дымка наливается радужным сиянием и вдруг рассыпается белыми хлопьями.
Знакомый взгляд бесконечно дорогих синих глаз…
Я столько думал о тебе, мечтал о новой встрече. И вот ты стоишь в двух шагах от меня, такая веселая, легкая, а я не могу протянуть тебе руки, ощутить твое прикосновение! Должно быть, ты даже не узнаешь меня в этом зеркальном чудовище… Но нет, Майя улыбается и что-то говорит мне. Я не могу разобрать ее слов, не могу ей ответить. Я только смотрю на нее сквозь налетающий вихрь зеленых кругов и пятен, смотрю, не в силах разобрать, где зрительный обман, где явь. Страшно грохочет Ниагарский водопад, наполняя скафандр потом и кровью. Милая, хорошая, уходи… Ты же видишь, как я сейчас занят!
- Готово, Алеша. Ну же, очнись!.. Давай, я тебя понесу.
Я свалился к ногам командира. Очень трудно было разжать зубы, сомкнутые на прокушенной губе…
Лишь только здесь, в переходной камере, я по-настоящему осознал трагическую гибель Акопяна.
Итак, нас осталось трое: Шаров с изуродованной рукой, я с ожогами на спине, Веншин, измотанный до предела адской работой. Мы сделали все, что могли. Кто может, пусть сделает больше…
Командир в угрюмом молчании стоит над неподвижным скафандром товарища. Не знаю, может быть, он плачет сейчас. Я бы тоже заплакал, если бы не был так обессилен.
- Ложись, Алеша, отдыхай, - тихо говорит командир и первым валится на ребристый настил. - Вахта еще не окончена…
Я располагаюсь рядом. Неудобно и жестко в скафандре, обожженные плечи болят. Я сделал ошибку - надо было лечь лицом вниз, на живот, - но теперь неохота менять положение, нарушать долгожданный покой. После тяжелой работы перегрузка почти не ощущается, и только дрожащий свист напоминает о том, что «Бизон» уходит от Солнца.
- Как рука, командир?
- Я почти не чувствую боли.
- Давайте вернемся в салон - мне нужно осмотреть вашу руку.
- Не стоит… Придется портить скафандр, чтобы вытащить ее из перчатки, а мне еще надо быть здесь.
- Я настаиваю. Как врач. Вы должны подчиниться.
- Это невозможно, Алеша. У нас всего один скафандр моего размера.
- Я вернусь и сумею закончить вахту без вас.
- Не сомневаюсь. Но где гарантия, что все пойдет без осложнений…
Я понял, что уговаривать его бесполезно.
- Скажите, командир, вы видели ее?
Шаров не ответил. Наверное, не слышал моего вопроса.
Я смотрел прямо перед собой в белый овальный потолок. Такие же овальные потолки были в лаборатории энцефалярной диагностики института нейрохирургии, где мне довелось проходить студенческую практику. Нас, студентов, называли там «букварями»… Белые халаты, пляска изменчивых графиков на экранах, виварий с подопытными обезьянами, шумные диспуты на ученых советах, рабочая тишина операционных, сверкающих стеклом и никелем, - где все это теперь?.. Я мечтал остаться работать в «обители белых богов» - как часто полушутя-полусерьезно называли институт. Но жизнь решила иначе: я попал в число участников двенадцатой меркурианской экспедиции. «Ты правильно выбрал - космос послужит тебе хорошей школой, - напутствовал меня руководитель лаборатории профессор Шкловский. - Там, на Меркурии, тоже нужны специалисты-диагносты, и наверняка даже нужнее, чем здесь. Работай, учись, обогащайся опытом, и ты вернешься к нам с грузом новых идей. Наблюдай, сопоставляй, думай, проявляй любопытство, ибо только очень любопытный человек сможет стать настоящим ученым». Ты оказался прав, старик, в моей голове созрел замысел. Когда я вернусь, я подарю его вам… Но это не все, мой старый, мудрый учитель. Ты говорил, что космос - хорошая школа, которая обогащает? Да, именно так ты и говорил, считая эту фразу наиболее точным и полным мерилом всей работы в пространстве. Экое благопристойное и вполне педагогическое определение! Прости, старик, но ни черта ты в этом не смыслишь… Нет, я сохранил к тебе мое уважение, мою любовь. Но ты перестал быть моим кумиром. И это потому, что я прошел эту… не школу, нет, - академию мужества, романтики, товарищества, страха, боли и долга, и знаю, что это такое. Это - жизнь, которой отдаешь частицу себя… Космос не любит шутить, и если мы побеждаем его, то платим за это тяжелым трудом, сверхнапряжением мысли, лишениями, кровью и даже собственной жизнью… Мы, космонавты, часто бываем веселыми, но никогда - беззаботными, здесь ценят шутку, но не могут терпеть слабодушия, мы бываем суровы, но нам чужды жестокость и злоба, мы мечтаем о дивных, далеких мирах, но и знаем тоску по Земле.
«Обогащайся опытом!» Милый, наивный учитель! Произнося эти слова, ты не мог себе даже представить, насколько мал их размер, чтобы вместить действительное содержание. Наш опыт - это миллионы километров межпланетных трасс и миллионы метров магнитной пленки с ценнейшими астрофизическими данными, это колкие, холодные лучики звезд и всепожирающий пламень огромного Солнца, надежные плечи друзей и мертвые тела погибших товарищей.
Наш опыт - это не отступать там, где, казалось бы, идти вперед невозможно, проходить там, где до нас не проходил никто, распутывать сложные тайны пространства и уметь постигать то, что кажется непостижимым…
- Хороший режим, - сказал командир. - Акопяновский…
- Вы это о чем? - не понял я.
- Об электронном лоцмане. Каждые десять минут увеличивает мощность пространственных двигателей на пять тысячных. Можно подумать, что за пультом сидит Акопян… Вот что, Алеша: сходи в салон и посмотри, что там поделывает Веншин. Про Акопяна - ни слова, нечего расстраивать его раньше времени.
Шаров тяжело поднялся и вышел. Несмотря ни на что, он старается казаться спокойным. Идол чугунный…
Я привел в действие движущий механизм щита. Пока нагнетался воздух, отнес закованное в панцирь тело Акопяна ближе к стене. Глотаю застрявший в горле комок.
Откинув крышку люка, я шагнул в салон… и остолбенел.
«Мало вам космических девушек».
В кресле пилота сидел Акопян.
Веншин, как ни в чем не бывало, копошится у приборного стенда.
Акопян поворачивает голову в мою сторону.
- Ты, Алешка?.. Командир не пришел?
Не помню, как я вернулся в переходную камеру. Помню только, что с силой захлопнул за собой крышку люка. С недоумением и страхом гляжу на скафандр, лежащий у стены, на громадную вмятину. Меня колотит озноб.
«Мало вам космических девушек…»
Шарова я нашел в десятом секторе. Увидев меня, он опустил сварочный пистолет и с тревогой в голосе спросил:
- Что-нибудь… случилось?
- Да…
- Говори.
Но я не мог говорить.
Шаров встряхнул меня за плечо:
- Говори же!
- Вы… вы не поверите мне.
- Веншин?.. Он жив?
- Нет, - верчу я головой в скафандре. - То есть да, но не в этом дело!.. Не трясите меня, я скажу. Там, в кресле пилота, сидит Акопян.
Шаров выключил пистолет и швырнул в сторону.
- Повтори.
Я повторил.
- Тебе померещилось…
- Не знаю. В переходной камере лежит скафандр…
Я стою и жду, что скажет командир. Озноб не проходит.
- Так-так… - произносит командир. - Так-так…
В переходной камере Шаров заставляет меня вскрыть скафандр. Огромная вмятина мешает откинуть замки.
На нас смотрело мертвое лицо Акопяна. Бледное, горбоносое, такое знакомое…
В салон командир не вошел. Он только приоткрыл крышку люка и заглянул в образовавшуюся щель. Молча захлопнул люк.
- Ну и что ты обо всем этом думаешь, Алеша?
Могу ли я о чем-нибудь думать сейчас? Я в изнеможении прислонился к стене. Потом, собравшись с духом, сказал:
- Алитора.
- Чушь! - говорит командир. - Впрочем… Ну а Веншин?
- Веншин тот же. Я заметил на его левой щеке кровоподтек, который он имел до нашего ухода.
- И он никак не реагирует на появление второго Акопяна?
- Он поглощен работой и, верно, даже не заметил, что Акопян вообще уходил из салона.
- Н-да…
Шаров долго ходит вокруг распростертого тела пилота. Наконец он останавливается и спрашивает:
- Она утверждала, что алиторы абсолютно неразличимы между собой?
- Да, так она говорила. Люди двойных алитор обретают различие только со временем. Это легко проверить - тот, второй, Акопян не должен знать о нас ничего, начиная с того самого вечера, когда рассказывал про джед-джедаков.
- Я видел ее, - вдруг признался Шаров.
У меня перехватило дыхание.
- Я видел ее в тот момент, когда она уходила, - продолжал командир. - Я думал, это померещилось мне…
- Нет, не померещилось, - подтверждаю я.
- Что же нам делать? Тот, в салоне, должно быть, и не подозревает о существовании своего мертвого двойника…
- Должно быть, - соглашаюсь я.
- В таком случае я предлагаю устроить погибшему почетные похороны. Но второй ничего не должен знать об этом.
- Не должен. А чем мы докажем там, на Земле?
Шаров махнул рукой:
- Зачем нам доказывать? Мне, например, наплевать.
Мы уносим тело к шахте подъемника. Командир склоняется над скафандром и долго смотрит в темную щель перископа.
- Ладно, давай… - говорит он дрогнувшим голосом и нажимает сигнал общей тревоги.
Пронзительный крик сирены разносится по всему кораблю. И снова мне чудится в этом крике жалоба и прощание. Я закладываю блещущее броней тело пилота в пневматическую камеру и нажимаю рычаг. Мы поднимаем правые руки - прощальный салют космонавтов…
Рядом с нами появляется фигура в скафандре. Она отключает сирену и голосом Акопяна спрашивает:
- По какому случаю вы устроили здесь шумный праздник? Что-нибудь произошло?
- Заткнись, - строго говорит Шаров. - Помолчи немного.
- С какой стати? Я хочу знать, что случилось?
- Случилось то, чего уже не поправишь. - В голосе Шарова скрытая неприязнь. - Пришлось выбросить в космос твой скафандр.
- Это еще зачем?! - удивляется голос Акопяна.
- Так, ерунда… Заражен радиоактивностью.
- Ха! А я-то ломаю голову: куда мог деваться мой персональный скафандр?! Что ж, буду пользоваться скафандром Веншина. Тесноват, правда, но ничего, терпимо. А что это у тебя с рукой, дорогой?
И столько неподдельной тревоги слышится в этом вопросе, что мне становится не по себе. Не по себе и Шарову - я чувствую, он смущен.
- Да так… ничего особенного, - буркнул он.
- Хитришь, командир!.. Работа есть? Зачем вызывали?
- Иди заканчивай. В девятом секторе.
Некоторое время мы с командиром внимательно следим, как двойник Акопяна ловко орудует сварочным пистолетом. Накладывая ровные швы на поврежденные части теплоприемника, он не перестает удивляться:
- Эй, ребята, и когда вы успели развести здесь такое свинство? Стоило мне проспать свою вахту, и вот, пожалуйста!.. Кстати, всю ночь сегодня мне снились джед-джедаки. К письму, наверное.
- Пойдем, Алеша… Все в порядке.
Мы с Шаровым отправились в переходную камеру. За всю дорогу командир не произнес ни слова. Я тоже молчал. Но думали мы об одном и том же… С рукой Шарова я провозился около часа. Фаланги указательного и среднего пальцев были раздроблены. Удивляюсь, как он мог терпеть такую боль!.. Я извлек осколки костей и сделал все, что мог, чтобы кисть в дальнейшем не потеряла гибкости движений. Хирург из меня, прямо скажу, никудышный, но рентгеновский снимок показал, что операция прошла довольно удачно.
- Будет работать? - коротко спросил командир.
- Лучше, чем прежде, - поспешил я его успокоить. Я знал, что значит рука для такого человека, как Шаров. - Впрочем, теперь все зависит от вас. Покой и отдых.
- Покой и отдых… - задумчиво проговорил командир, поглаживая подбородок здоровой рукой.
Только теперь я заметил на его подбородке розовый шрам. Шаров перехватил мой взгляд и усмехнулся бледными губами:
- Это память о Марсе, Алеша. Поиски экспедиции Снайра проходили не так весело, как об этом рассказывал Акопян…
Командир направился к пульту навигационной машины. Я хотел было протестовать, но подошел Веншин и тронул меня за плечо:
- Оставьте, доктор, это все равно ни к чему не приведет. Такие, как он, покидают свой пост только мертвыми. Простите меня.
- Не понимаю, за что?!
- Гелиана… Я вам не поверил тогда.
Значит, он тоже пережил внезапность появления второго Акопяна… А может быть, даже он видел ее?..
Звякнула крышка люка переходной камеры.
- Ни слова при нем! - умоляюще прошептал я. - Ведь он такой же?
- Знаю, - кивнул Веншин. - Иначе я не допустил бы его к пульту. Куда вы дели того?..
Я махнул рукой в сторону шахты подъемника. Веншин понял.
- Это вы, пожалуй, напрасно. Впрочем…
Я с благодарностью пожал ему локоть.
Живой и невредимый Акопян - у меня не поворачивается язык назвать его по-другому, - весело насвистывая, выбрался из скафандра.
- Ку-ку, а вот и я! Готово, все последствия аварии ликвидированы. Вам надо было разбудить меня раньше.
Он подошел к Шарову сзади и тронул его за плечо:
- Уступи мне место, дорогой… Ну, как рука?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15