Откашлявшись, заговорило радио.
Радио. Внимание! Внимание!... села Забелин... Помолчало и опять. Внимание! Внимание!.. Треснула балка, рухнула одна стена, из развалин и огня рычало и кашляло Радио. Слышен был и рев машин за пожаром, крики людей. Да что говорят - не разберешь. Рухнула и крыша. Все смолкло.
Еще тлеют черные бревна, дымят, и уж с востока разгорается заря. И встречу грянули птицы, а за освободившейся Вастовой избой открылись поле, лес неоглядный.
Запели птицы, потом опять послышались голоса.
Голос Михаила Сукова. Эй, кто живы!
И сверху и снизу - отовсюду: "Живы! Живы! Живы! Живы! "
Голос Михаила Сукова. Денек-то тёпел буде!
Голос Федосея Авдеенка. Слышите, братцы, скворушка-шпак заливается.
Голос Семена Ребятникова. А похоже - зяблик.
Голос Федосея Авдеенка, смеется. Шпак всех птиц перехватит, и по-соловьиному засвищет. Вы послушайте, братцы, послушайте.
Голос Семена Ребятникова. Ветерок погуливает, траву шевелит.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Появляются двое пастухов.
Первый пастух смотрит на поднимающееся солнце. Солнышко, отец родной, согрей своих сыновей!
Голоса. Согрей своих сыновей!
Второй пастух. Сыновья твои сидят по кустам да кусточкам.
Голоса. По кустам да кусточкам.
Первый пастух. Сыновья твои держат хлебушко в рукаве.
Голоса. В рукаве!
Второй пастух. Эх, братцы, разрежем хлебушко.
Голоса. Разрежем хлебушко.
Первый пастух. Всех по ломтю одарим.
Голоса. Одарим по ломтю.
* * *
На месте тех домов - пустоты. Голоса шпаков соединились с небом. И никогда уже не пропадут.
1962-1997 гг.
ОЗЕРЕЦКАЯ ПРОЗА
ДЕВЯТАЯ ПЯТНИЦА
Сапоги пьяные потоптались около магазина и, не отрезвев, а еще больше набравшись, пошли скользить по грязи к самой речке. Магазин был на этой стороне реки, а деревня Озерки - на той. А сапоги были и на той, и на этой. И скользили.
Стальная крученая проволока все скрипела над рекой, гоняя перевоз от берега к берегу. И перевозчик - дедушка Митрий Григорьевич, одноногий старик с необструганной деревяшкой, - сил своих не жалел. А была у нас сессия сельского Совета. Сельский Совет собрали, чтоб кладбище огородить, а еще было разное.
- Кто имеет слово выступать? А кто имеет слово выступать? Председатель сельского Совета Сергей Иванович забрался на трибуну. У нас все, как у людей, как положено... Перед праздником - собрался сельский Совет - красная трибуна и стол под сукном, и графин, и регламент, и обсуждение, и совещание, и рукой голосуем.
Сергей Иваныч мужик хороший, семейный, детишек семь человек, целый день с топором да по дому хлопочет, да еще на поле когда сходит.
- Кто имеет слово выступать? Товарищи депутаты, не молчите вы, - просит их добром Сергей Иваныч. И опять берет свое слово. И рассказывает депутатам про заготовки кормов.
Постучался в дверь дед Митрий Григорьевич. Вошел тихонько. Сел на краешек скамейки.
- Чего тебе? - спрашивает Сергей Иваныч.
- Я у вас посижу. На улице ветрено.
- Кто имеет слово выступать? А кто имеет слово выступать?
И мы перешли ко второму вопросу - к огорожению кладбища. И тут вскочил Митрий Григорьевич и своим тенором закричал нам:
- Восьмой год кладбище собираемся огородить. Это же надо подумать - али лесу у нас нету!
- Правильно дедушка Митрий Григорьевич говорит, - сказал Сергей Иваныч. - Восьмой год собираемся воскресник организовать. Сельский Совет, товарищи депутаты, этот вопрос должен решить быстро и оперативно. С дороги кладбище видно, а начальство мимо ездит.
О-о! Легко на помине. Откуда не возьмись, открылась дверь, и вошли гости - впереди в желтых ботинках, а сзади двое в сапогах. Очень нам были интересны эти желтые ботинки. Потому что у нас кругом грязь, непролазная грязь. А ботинки хорошие, желтые.
Товарищу у нас все не понравилось. Да как же понравится? Какая у нас, что ли, красота? Кругом грязь. А он в желтых ботинках. С заготовками мы опаздываем. Особо еще не понравился праздник наш - праздник Девятая Пятница, к которому мы все аккуратно готовились.
- Что за праздник такой выдумали? Девятая Пятница? Почему Девятая Пятница? А кто работать станет? Запраздничаете - и три дня прогуляете.
А у нас, правда, не то что три дня, а которые по неделе не опохмелятся никак.
Вскочил с места наш председатель колхоза Лексей Иваныч и сказал:
- Не одобряют наш праздник. Понятно? И спорить тут нечего, и надо голосовать.
И мы все проголосовали против праздника, чтобы, значит, его совсем отменить и праздновать теперь День молодежи.
Гости поднялись и пошли. А впереди в желтых ботинках. Шли они сначала друг за другом, след в след, но только грязи нашей не обойти, то есть не то что в ботинках, а никак не обойти. Пока не выпьешь хорошенько, не пройдешь, застрянешь. А тот, главный, в ботинках, все оглядывается, и жалко нам было, как он топал по грязи. А ботинки ведь были совсем новые, желтые.
И мы начали тоже помаленьку расходиться. А в дверях стояла Таисья. Ждала председателя.
- Лексей Иваныч! Лексей Иваныч!
- Чего тебе?
Таисья уперла на председателя глаза, облизала языком губы и молчала.
- Чего тебе? Опять? Ты ступай к председателю сельсовета.
- Лексей Иваныч! Не могу я без справки. Христом Богом молю.
- Ну ладно, приходи в контору, - и, повернувшись к выходившему следом уполномоченному пожарной охраны, тоже депутату, человеку образованному, с рожей красной и лобастому, - пояснил. - Какой год справки баба добивается. Хочет из колхоза бежать. Сын ее, Леонид, прошлый год помер. Ладно, помогу.
- Это который Леонид? - спросил пожарник.
- А тот, что от водки угорел.
- И водка впрок, значит, ему не пошла, - засмеялся пожарник.
- Нет. Отчего же? Он тогда в отпуск приехал из Мурманска, хорошо они с дружками погуляли.
- Лексей Иваныч, - сказал пожарник, - надо бы багры отковать. Я проверял - ни одного ведь нет. А по деревням пожары, пожары. Не ровен час... - И они пошли в кино... И по дороге разговаривали про свои нужные дела.
* * *
Показались звезды, помчались звезды по чистому небу. Мужики шли, как у нас всегда ходят мужики на работу. Топоры сзади, за ремнями. И прежде всего старик поглядел на землю, на небо и перекрестился.
- Ну, с Богом, что ли! Вася, дай-ка мне ту ломинку.
Вася, в прошлом тракторист, маленький, мордастый, протянул деду доску.
- Леня, - позвал дед другого парня, высокого, здоровенного, раньше черного лицом до самой зимы, - пособи Васе. Вы вот что, робята, ямки копайте. Столбы становьте. Берите какие покрепче. Председатель Сергей Иваныч об вас, дураках, позаботился. Четвертый год как гниют ломинки да столбы. А что? Тут это просто - сгнить-то.
Ребята взялись за ржавые лопаты, сваленные здесь же, под маленьким навесом.
- О-о-ох, - кряхтел дед. Звали его Ефим Цицерин, по прозвищу Синица. Дедушка Синица отбирал ломинки какие попрочнее, без гнили.
- Трамбовку надо бы! Трамбовку! - весело крикнул Вася и стал прыгать около столба.
- Что, хорошо? - засмеялся Синица. Косточки-то размять. А-а-а! - и сам ответил. - Как не хорошо? Хорошо. Руки по работе соскучились, прямо беда! Ну-ка, давай примерим.
- Здесь бы, дед, обрезать.
- Ножовки-то, робята, нет.
- Ладно, Синица, давай, пришивай.
- Гвоздики-то ржавы, э-э-э, прогнутся.
- По тебе самы подходящи.
- До петуха, дед, нам не управиться.
- Как управиться? Ясно, не управимся.
- Тяжело...
- О-о... вам-то, молодым, чего?
- Луна, дедушка, вышла. Перекур бы...
- Луна - это наше солнце. Хорошо раздернуло - все видать. Теперь обязательно к утру иней падет.
- Перекур бы!
- Эх вы, работнички... В наше-то время разве так работали! О-о-о! Ладно. Посидим... Ты садись, Лень, на мою могилку, она помягче, травка хорошая... Дурень ты, Ленька, жил бы себе в Мурманске. Нет, видать, не судьба. И чего? Из-за водки себя погубил. Беда. А Васька сгорел спьяну - это еще того плоше.
- А ты, Синица, что ж до ста не дожил? Один годок оставался! Тоже, значит, пропил, старый! Эх-х-х-х-х! О-о-о! Хо-хо-хо-хо! Ха-ха! Хи-хи! Э-эо! О-о-о-о!
Вдруг Леонид встал на четвереньки, пополз и начал головой бодать столб. Васька тут же подскочил и кулаком стал отбивать пришитые ломинки.
Над кладбищем стоял треск.
- Погоди, робята, кажись, петух прокричал, - сказал дедушка.
Прислушались.
- Нет.
- Как нет? Прокричал. Я уж знаю. - И дед встал, вытянулся и по-солдатски скомандовал. - По могилка-ам! Рац-ц-бери-ись!
Леонид завыл:
- О-о-о! Не хочу-у-у! Не хочу-у-у!
- Та-а-щить его! - приказал дед Синица и тихонько добавил. - Вот и кончился наш воскресник. Опять, значит, туда... Поворачивайтесь, робятки. Нехорошо оставаться... нехорошо...
И закомандовал бодро:
- Ать-два лево! Ать-два... Пошли-и! Ать-два... Понесли-и-и! Не хочу-у! У-у-у-у-у!
* * *
Таисия проснулась как от удара. Поглядела на часы. Рано. Подумала: до скота бы еще полежать. А только глаза ее не закрывались. Она села на кровати, заправила по-старушечьи косички вверх под борушку - шапочку черную - и, надев коротайку, пошла на мост.
Голова ее привычно склонилась над ручною мельницей - для пивка солода чуток помолоть. Да ей что? Не впервой сон на работу променивать.
Закричал поросенок Сивка. Таисия встрепыхнулась. Побежала готовить пойло. Да только поросенок замолчал, а Таисия забыла, зачем пошла. И опять вернулась к мельничке. Затрещала мельничка, а в голове: как председатель? Обнадежил ведь, обнадежил. А чего? Конечно, хорошо. И не заметила, что в мельничке-то и зерна нет, а все крутила, крутила, без присыпу крутила.
Утром не успела к председателю зайти. Забежала после фермы домой - скот выгнать, а корова лежит. Глаза мутные. Пришлось звать ветеринара - и только днем разыскала председателя в конторе.
- Лексей Иваныч! Обещал насчет Сергея Иваныча.
- Ох, Таисия... И зачем тебе справка? Зачем? Куда ты поедешь? Невестка тебя и на порог не пустит. Она, как Леонид помер, и не показывалась. И писем не шлет. Не шлет ведь?
- Лексей Иваныч! Лексей Иваныч! - тянула свою песню Таисья.
- О-ох, привязалась. Вот управимся, тогда поговорим, когда...
- Ну я пошла, Лексей Иваныч.
- Погоди-ка, на праздник-то пригласишь, что ли?
- Милости прошу, Лексей Иваныч. Пиво-то свое я нынче не варивала, а присыплюсь к Бусыревым. У них и кадка большая. А у меня-то все развалилось, все.
- Ну-ну, ладно... Приду.
- Лексей Иваныч, гармоню захватите.
- Без гармони-то не пустишь?
- Не пущу, Лексей Иваныч. И Марью Саввишну милости прошу. У нас старухи какие соберутся. Выпьем по стакашку с чайком, так нам и хватит. Мы, старухи-то, и расшутимся...
- Эх, Таисья, может отпустить тебя, что ли? - вдруг крикнул Лексей Иваныч.
Но тут забрякал телефон. Лексей Иваныч заревел в трубку:
- А-а! Что? 25 процентов. Что? А-а-а! Что? А-а-а! 25 процентов. - И стал Лексей Иваныч костенеть и уже глаза заводить. Но успел крикнуть. - Ты иди, Таисья, не мешайся здесь... 25... 25 процентов... А-а-а-а-а!
* * *
Праздник шел своим чередом. Вся деревня была пьяна. На берегу реки еще недавно горели костры, мужики варили пиво. И текло тонкой струйкой из кадок в долбленые корыта черно-золотое сусло. На гнутых крюках покачивались под ветром прокопченные котлы с пивом. Хорошо пахло хлебом. Драк не было. И только в первый же день пожарный инспектор упился. Ходил от дома к дому, весь красный, как огонь, и предупреждал:
- Дурачье! Дурачье! Сгорите все. Я сам подожгу. Сам...
Но его быстро уложили спать.
* * *
- А гайтан какой, серебряный, неношеный?
- Не идет ли? Не идет ли?
- А я и не увижу. А и мала.
- Надо бы на угорышек встать. На угорышек.
- А я туфельки скину, да на перстики.
- А я в Раменье работала. Так там глухомань. Ох, глухомань. В люльке качаются, так уж в лапотках.
- А у меня лапотки и матка-то не нашивала. Вся в туфельках, да в сапожках.
- А в Раменье-то глухомань. Ох, глухомань.
- Иде-ет! Иде-ет наш светик, наш соколик ясный.
- Лексей Иваныч, Марья Саввишна, милости просим!
- Таисья, подноси!
Таисья, раскрасневшаяся от угара, от праздника и от вина, легко понесла на вытянутой руке маленький подносик с двумя стаканами.
- Ну, с праздником! Будемте здоровы!
И все пошли в дом. Взялись за угощение. А Таисья обносила.
- Лексей Иваныч! Ради праздничка! Лексей Иваны-ыч!
Говорят, что милый мой
Горькой водочки не пье-е-ет,
Посмотрела в воскресенье
На черемуху полез!
- О-о-о! Лексей Иваныч! Рыбничку, рыбничку!
- Мясо вкусное.
- Ешьте на здоровье, Лексей Иваныч, я корову зарезала. Корова у меня приболела.
- Лексей Иваныч, сыграйте. А ты, Таисья, спой, спой нескладухи.
- Это верно, Таисья, - сказал Лексей Иваныч. - Потешь. Нескладухи твои хороши.
И все пьяно закричали:
- Потешь, Таисья! Потешь! Потешь!
- Ну, чего там... - Таисья поставила на стол черный подносик, украшенный алыми розами. Взяла сама стакан с водкой, глотком выпила и вскрикнула:
За-адушевная товарочка,
Пойду-ка удавлю-ю-юсь.
Ну, кому какое дело,
Только шея затрущи-и-ит...
* * *
На пятый день праздника деревня закурилась от вина и пива. Низко, как перед грозой, залетали с того на этот берег да обратно, да над деревней, да над взбугренным полем пьяные чайки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Радио. Внимание! Внимание!... села Забелин... Помолчало и опять. Внимание! Внимание!.. Треснула балка, рухнула одна стена, из развалин и огня рычало и кашляло Радио. Слышен был и рев машин за пожаром, крики людей. Да что говорят - не разберешь. Рухнула и крыша. Все смолкло.
Еще тлеют черные бревна, дымят, и уж с востока разгорается заря. И встречу грянули птицы, а за освободившейся Вастовой избой открылись поле, лес неоглядный.
Запели птицы, потом опять послышались голоса.
Голос Михаила Сукова. Эй, кто живы!
И сверху и снизу - отовсюду: "Живы! Живы! Живы! Живы! "
Голос Михаила Сукова. Денек-то тёпел буде!
Голос Федосея Авдеенка. Слышите, братцы, скворушка-шпак заливается.
Голос Семена Ребятникова. А похоже - зяблик.
Голос Федосея Авдеенка, смеется. Шпак всех птиц перехватит, и по-соловьиному засвищет. Вы послушайте, братцы, послушайте.
Голос Семена Ребятникова. Ветерок погуливает, траву шевелит.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Появляются двое пастухов.
Первый пастух смотрит на поднимающееся солнце. Солнышко, отец родной, согрей своих сыновей!
Голоса. Согрей своих сыновей!
Второй пастух. Сыновья твои сидят по кустам да кусточкам.
Голоса. По кустам да кусточкам.
Первый пастух. Сыновья твои держат хлебушко в рукаве.
Голоса. В рукаве!
Второй пастух. Эх, братцы, разрежем хлебушко.
Голоса. Разрежем хлебушко.
Первый пастух. Всех по ломтю одарим.
Голоса. Одарим по ломтю.
* * *
На месте тех домов - пустоты. Голоса шпаков соединились с небом. И никогда уже не пропадут.
1962-1997 гг.
ОЗЕРЕЦКАЯ ПРОЗА
ДЕВЯТАЯ ПЯТНИЦА
Сапоги пьяные потоптались около магазина и, не отрезвев, а еще больше набравшись, пошли скользить по грязи к самой речке. Магазин был на этой стороне реки, а деревня Озерки - на той. А сапоги были и на той, и на этой. И скользили.
Стальная крученая проволока все скрипела над рекой, гоняя перевоз от берега к берегу. И перевозчик - дедушка Митрий Григорьевич, одноногий старик с необструганной деревяшкой, - сил своих не жалел. А была у нас сессия сельского Совета. Сельский Совет собрали, чтоб кладбище огородить, а еще было разное.
- Кто имеет слово выступать? А кто имеет слово выступать? Председатель сельского Совета Сергей Иванович забрался на трибуну. У нас все, как у людей, как положено... Перед праздником - собрался сельский Совет - красная трибуна и стол под сукном, и графин, и регламент, и обсуждение, и совещание, и рукой голосуем.
Сергей Иваныч мужик хороший, семейный, детишек семь человек, целый день с топором да по дому хлопочет, да еще на поле когда сходит.
- Кто имеет слово выступать? Товарищи депутаты, не молчите вы, - просит их добром Сергей Иваныч. И опять берет свое слово. И рассказывает депутатам про заготовки кормов.
Постучался в дверь дед Митрий Григорьевич. Вошел тихонько. Сел на краешек скамейки.
- Чего тебе? - спрашивает Сергей Иваныч.
- Я у вас посижу. На улице ветрено.
- Кто имеет слово выступать? А кто имеет слово выступать?
И мы перешли ко второму вопросу - к огорожению кладбища. И тут вскочил Митрий Григорьевич и своим тенором закричал нам:
- Восьмой год кладбище собираемся огородить. Это же надо подумать - али лесу у нас нету!
- Правильно дедушка Митрий Григорьевич говорит, - сказал Сергей Иваныч. - Восьмой год собираемся воскресник организовать. Сельский Совет, товарищи депутаты, этот вопрос должен решить быстро и оперативно. С дороги кладбище видно, а начальство мимо ездит.
О-о! Легко на помине. Откуда не возьмись, открылась дверь, и вошли гости - впереди в желтых ботинках, а сзади двое в сапогах. Очень нам были интересны эти желтые ботинки. Потому что у нас кругом грязь, непролазная грязь. А ботинки хорошие, желтые.
Товарищу у нас все не понравилось. Да как же понравится? Какая у нас, что ли, красота? Кругом грязь. А он в желтых ботинках. С заготовками мы опаздываем. Особо еще не понравился праздник наш - праздник Девятая Пятница, к которому мы все аккуратно готовились.
- Что за праздник такой выдумали? Девятая Пятница? Почему Девятая Пятница? А кто работать станет? Запраздничаете - и три дня прогуляете.
А у нас, правда, не то что три дня, а которые по неделе не опохмелятся никак.
Вскочил с места наш председатель колхоза Лексей Иваныч и сказал:
- Не одобряют наш праздник. Понятно? И спорить тут нечего, и надо голосовать.
И мы все проголосовали против праздника, чтобы, значит, его совсем отменить и праздновать теперь День молодежи.
Гости поднялись и пошли. А впереди в желтых ботинках. Шли они сначала друг за другом, след в след, но только грязи нашей не обойти, то есть не то что в ботинках, а никак не обойти. Пока не выпьешь хорошенько, не пройдешь, застрянешь. А тот, главный, в ботинках, все оглядывается, и жалко нам было, как он топал по грязи. А ботинки ведь были совсем новые, желтые.
И мы начали тоже помаленьку расходиться. А в дверях стояла Таисья. Ждала председателя.
- Лексей Иваныч! Лексей Иваныч!
- Чего тебе?
Таисья уперла на председателя глаза, облизала языком губы и молчала.
- Чего тебе? Опять? Ты ступай к председателю сельсовета.
- Лексей Иваныч! Не могу я без справки. Христом Богом молю.
- Ну ладно, приходи в контору, - и, повернувшись к выходившему следом уполномоченному пожарной охраны, тоже депутату, человеку образованному, с рожей красной и лобастому, - пояснил. - Какой год справки баба добивается. Хочет из колхоза бежать. Сын ее, Леонид, прошлый год помер. Ладно, помогу.
- Это который Леонид? - спросил пожарник.
- А тот, что от водки угорел.
- И водка впрок, значит, ему не пошла, - засмеялся пожарник.
- Нет. Отчего же? Он тогда в отпуск приехал из Мурманска, хорошо они с дружками погуляли.
- Лексей Иваныч, - сказал пожарник, - надо бы багры отковать. Я проверял - ни одного ведь нет. А по деревням пожары, пожары. Не ровен час... - И они пошли в кино... И по дороге разговаривали про свои нужные дела.
* * *
Показались звезды, помчались звезды по чистому небу. Мужики шли, как у нас всегда ходят мужики на работу. Топоры сзади, за ремнями. И прежде всего старик поглядел на землю, на небо и перекрестился.
- Ну, с Богом, что ли! Вася, дай-ка мне ту ломинку.
Вася, в прошлом тракторист, маленький, мордастый, протянул деду доску.
- Леня, - позвал дед другого парня, высокого, здоровенного, раньше черного лицом до самой зимы, - пособи Васе. Вы вот что, робята, ямки копайте. Столбы становьте. Берите какие покрепче. Председатель Сергей Иваныч об вас, дураках, позаботился. Четвертый год как гниют ломинки да столбы. А что? Тут это просто - сгнить-то.
Ребята взялись за ржавые лопаты, сваленные здесь же, под маленьким навесом.
- О-о-ох, - кряхтел дед. Звали его Ефим Цицерин, по прозвищу Синица. Дедушка Синица отбирал ломинки какие попрочнее, без гнили.
- Трамбовку надо бы! Трамбовку! - весело крикнул Вася и стал прыгать около столба.
- Что, хорошо? - засмеялся Синица. Косточки-то размять. А-а-а! - и сам ответил. - Как не хорошо? Хорошо. Руки по работе соскучились, прямо беда! Ну-ка, давай примерим.
- Здесь бы, дед, обрезать.
- Ножовки-то, робята, нет.
- Ладно, Синица, давай, пришивай.
- Гвоздики-то ржавы, э-э-э, прогнутся.
- По тебе самы подходящи.
- До петуха, дед, нам не управиться.
- Как управиться? Ясно, не управимся.
- Тяжело...
- О-о... вам-то, молодым, чего?
- Луна, дедушка, вышла. Перекур бы...
- Луна - это наше солнце. Хорошо раздернуло - все видать. Теперь обязательно к утру иней падет.
- Перекур бы!
- Эх вы, работнички... В наше-то время разве так работали! О-о-о! Ладно. Посидим... Ты садись, Лень, на мою могилку, она помягче, травка хорошая... Дурень ты, Ленька, жил бы себе в Мурманске. Нет, видать, не судьба. И чего? Из-за водки себя погубил. Беда. А Васька сгорел спьяну - это еще того плоше.
- А ты, Синица, что ж до ста не дожил? Один годок оставался! Тоже, значит, пропил, старый! Эх-х-х-х-х! О-о-о! Хо-хо-хо-хо! Ха-ха! Хи-хи! Э-эо! О-о-о-о!
Вдруг Леонид встал на четвереньки, пополз и начал головой бодать столб. Васька тут же подскочил и кулаком стал отбивать пришитые ломинки.
Над кладбищем стоял треск.
- Погоди, робята, кажись, петух прокричал, - сказал дедушка.
Прислушались.
- Нет.
- Как нет? Прокричал. Я уж знаю. - И дед встал, вытянулся и по-солдатски скомандовал. - По могилка-ам! Рац-ц-бери-ись!
Леонид завыл:
- О-о-о! Не хочу-у-у! Не хочу-у-у!
- Та-а-щить его! - приказал дед Синица и тихонько добавил. - Вот и кончился наш воскресник. Опять, значит, туда... Поворачивайтесь, робятки. Нехорошо оставаться... нехорошо...
И закомандовал бодро:
- Ать-два лево! Ать-два... Пошли-и! Ать-два... Понесли-и-и! Не хочу-у! У-у-у-у-у!
* * *
Таисия проснулась как от удара. Поглядела на часы. Рано. Подумала: до скота бы еще полежать. А только глаза ее не закрывались. Она села на кровати, заправила по-старушечьи косички вверх под борушку - шапочку черную - и, надев коротайку, пошла на мост.
Голова ее привычно склонилась над ручною мельницей - для пивка солода чуток помолоть. Да ей что? Не впервой сон на работу променивать.
Закричал поросенок Сивка. Таисия встрепыхнулась. Побежала готовить пойло. Да только поросенок замолчал, а Таисия забыла, зачем пошла. И опять вернулась к мельничке. Затрещала мельничка, а в голове: как председатель? Обнадежил ведь, обнадежил. А чего? Конечно, хорошо. И не заметила, что в мельничке-то и зерна нет, а все крутила, крутила, без присыпу крутила.
Утром не успела к председателю зайти. Забежала после фермы домой - скот выгнать, а корова лежит. Глаза мутные. Пришлось звать ветеринара - и только днем разыскала председателя в конторе.
- Лексей Иваныч! Обещал насчет Сергея Иваныча.
- Ох, Таисия... И зачем тебе справка? Зачем? Куда ты поедешь? Невестка тебя и на порог не пустит. Она, как Леонид помер, и не показывалась. И писем не шлет. Не шлет ведь?
- Лексей Иваныч! Лексей Иваныч! - тянула свою песню Таисья.
- О-ох, привязалась. Вот управимся, тогда поговорим, когда...
- Ну я пошла, Лексей Иваныч.
- Погоди-ка, на праздник-то пригласишь, что ли?
- Милости прошу, Лексей Иваныч. Пиво-то свое я нынче не варивала, а присыплюсь к Бусыревым. У них и кадка большая. А у меня-то все развалилось, все.
- Ну-ну, ладно... Приду.
- Лексей Иваныч, гармоню захватите.
- Без гармони-то не пустишь?
- Не пущу, Лексей Иваныч. И Марью Саввишну милости прошу. У нас старухи какие соберутся. Выпьем по стакашку с чайком, так нам и хватит. Мы, старухи-то, и расшутимся...
- Эх, Таисья, может отпустить тебя, что ли? - вдруг крикнул Лексей Иваныч.
Но тут забрякал телефон. Лексей Иваныч заревел в трубку:
- А-а! Что? 25 процентов. Что? А-а-а! Что? А-а-а! 25 процентов. - И стал Лексей Иваныч костенеть и уже глаза заводить. Но успел крикнуть. - Ты иди, Таисья, не мешайся здесь... 25... 25 процентов... А-а-а-а-а!
* * *
Праздник шел своим чередом. Вся деревня была пьяна. На берегу реки еще недавно горели костры, мужики варили пиво. И текло тонкой струйкой из кадок в долбленые корыта черно-золотое сусло. На гнутых крюках покачивались под ветром прокопченные котлы с пивом. Хорошо пахло хлебом. Драк не было. И только в первый же день пожарный инспектор упился. Ходил от дома к дому, весь красный, как огонь, и предупреждал:
- Дурачье! Дурачье! Сгорите все. Я сам подожгу. Сам...
Но его быстро уложили спать.
* * *
- А гайтан какой, серебряный, неношеный?
- Не идет ли? Не идет ли?
- А я и не увижу. А и мала.
- Надо бы на угорышек встать. На угорышек.
- А я туфельки скину, да на перстики.
- А я в Раменье работала. Так там глухомань. Ох, глухомань. В люльке качаются, так уж в лапотках.
- А у меня лапотки и матка-то не нашивала. Вся в туфельках, да в сапожках.
- А в Раменье-то глухомань. Ох, глухомань.
- Иде-ет! Иде-ет наш светик, наш соколик ясный.
- Лексей Иваныч, Марья Саввишна, милости просим!
- Таисья, подноси!
Таисья, раскрасневшаяся от угара, от праздника и от вина, легко понесла на вытянутой руке маленький подносик с двумя стаканами.
- Ну, с праздником! Будемте здоровы!
И все пошли в дом. Взялись за угощение. А Таисья обносила.
- Лексей Иваныч! Ради праздничка! Лексей Иваны-ыч!
Говорят, что милый мой
Горькой водочки не пье-е-ет,
Посмотрела в воскресенье
На черемуху полез!
- О-о-о! Лексей Иваныч! Рыбничку, рыбничку!
- Мясо вкусное.
- Ешьте на здоровье, Лексей Иваныч, я корову зарезала. Корова у меня приболела.
- Лексей Иваныч, сыграйте. А ты, Таисья, спой, спой нескладухи.
- Это верно, Таисья, - сказал Лексей Иваныч. - Потешь. Нескладухи твои хороши.
И все пьяно закричали:
- Потешь, Таисья! Потешь! Потешь!
- Ну, чего там... - Таисья поставила на стол черный подносик, украшенный алыми розами. Взяла сама стакан с водкой, глотком выпила и вскрикнула:
За-адушевная товарочка,
Пойду-ка удавлю-ю-юсь.
Ну, кому какое дело,
Только шея затрущи-и-ит...
* * *
На пятый день праздника деревня закурилась от вина и пива. Низко, как перед грозой, залетали с того на этот берег да обратно, да над деревней, да над взбугренным полем пьяные чайки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29