Потому я решил рискнуть, и поскольку их могут держать здесь, в Вердене, с таким же успехом, как и где-либо в другом месте…
— То вы здесь, — кивнул Уэссекс. — А меня посетила та же самая мысль, но только в применении к принцессе и ее свите. Ну что, испытаем удачу? В том случае, конечно, если у вас есть план, как нам обоим миновать городские ворота.
— Ну, если на то пошло, — скромно сказал Костюшко, — у меня всегда есть план.
Лейтенант недавно сформированного Bataillon Polonais de la Garde Imp?riale влетел в ворота Вердена со всем неистовством молодого дворянина, потерявшего целый день и опоздавшего на ужин. Когда его попросили предъявить бумаги, он оскорбился. Они с M'cieurle Chevalier прикомандированы к департаменту самого Талейрана — а потому к попытке задать ему хоть какие-то вопросы он отнесся как к неуместной дерзости. Не будет ли угодно господину — это слово лейтенант произнес с явственным сомнением — послать за любым своим офицером, прихватить саблю и вместе с лейтенантом прогуляться в ближайший лесок?
Блеф был беспримерно наглым, но он сработал. Сюда часто присылали офицеров кавалерийских полков на роли курьеров и гонцов; а кроме того, всей Франции было известно, как высоко Бонапарт ценит свои польские войска, добавляющие блеска и энергии тому, что на нынешний момент было самой многонациональной и самой широко рассредоточенной армией мира. В конечном итоге часовые увидели то, что ожидали увидеть, и Костюшко с Уэссексом въехали в Верден.
— Долго мы этим не сможем пользоваться, — сказал Уэссекс своему напарнику, когда они ехали за ордером на постой.
— Не думаю, что вы захотите задерживаться здесь надолго, — с неистребимым простодушием отозвался Костюшко.
На первый взгляд Верден напоминал город, находящийся на осадном положении. Самые богатые особняки превратились в меблированные комнаты со столом для тех, кто был достаточно богат, чтобы сделать свое пребывание в заключении комфортабельным; менее удачливых набивали во все и без того переполненные кварталы средневекового города. Самые необходимые для жизни вещи продавались как предметы роскоши, а тот, кто оставался без денег, опускался на невообразимый уровень нищеты.
Напряжение, охватившее обитателей города, казалось почти осязаемым, а узкие улицы и постоянные патрули, высокие стены и осознание того, что судьбы горожан держит в руках император, лишь усиливали это ощущение. Когда война закончится, интернированные смогут покинуть Верден. Но смогут ли они тогда найти свою родину, чтобы вернуться туда? Этого не знал никто. А многим и не суждено было дожить до того дня, когда они смогут проверить это сами.
Уэссекс и Костюшко разместились согласно полученным ордерам — несмотря на угнетающее перенаселение города-склепа, путешествующих офицеров здесь обслуживали не хуже, чем в любом другом уголке Франции, — поставили лошадей в конюшню и отправились в кафе, чтобы обсудить свои дальнейшие планы.
— Итак? — поинтересовался Костюшко, придвинув к себе кофе и коньяк. Он говорил по-французски, хотя в этом многонациональном городе беженцев любой язык был бы уместен.
— Вы меня удивляете, — негромко сказал Уэссекс. — Мы в Вердене, и мы отчаянно нуждаемся в свежей информации. Куда же, спрашивается, нам следует направиться?
Несколько мгновений Костюшко обдумывал этот вопрос.
— Ага. Ясно. Значит, нам нужно посетить Геликон.
Уэссекс улыбнулся.
Анна Луиза Жермена де Сталь, баронесса де Сталь-Хольстейн, родилась в 1766 году для жизни богатой и знатной дамы. Эта женщина — автор книг, популярных во множестве стран, хозяйка салона и признанная глава интеллектуалов Европы — дважды пережила изгнание: Революция изгнала ее из Франции, а Директория — из Парижа. Когда и это правительство, в свою очередь, пало, мадам де Сталь сразу же вернулась в столь любимый ею Париж и стала одним из самых больших парадоксов Франции: ревностная роялистка, принявшая идеалы Революции.
Во имя этих двух своих привязанностей она выступала против каждого шага Бонапарта, принявшего тем временем золотой лавровый венок императора, и когда два года назад он запретил мадам возвращаться в Париж, она обосновалась в этом городе-крепости лишь затем, чтобы досадить ему. Отсюда, из Вердена, она руководила самыми примечательными подпольными изданиями Европы; по слухам, их памфлеты и эссе доводили Наполеона и его неразборчивого в средствах лакея, Талейрана (мадам де Сталь высмеяла его в романе «Дельфина», что и послужило причиной ее изгнания), до полного отчаяния. Но Бонапарт не желал выставлять себя на всеобщее посмешище, публично выступая против женщины, которая к тому же была дочерью героя Революции, банкира Жака Неккера.
Таким образом, мадам де Сталь воссоздала свой знаменитый парижский салон здесь, в этом покоренном городе, и насмехалась над императором уже одним фактом своего существования.
Уэссексу и Костюшко понадобилось около часа, чтобы, неспешно прогуливаясь, добраться до дома мадам де Сталь. Верден в нынешнем его виде напомнил Уэссексу города Востока: тесные кривые улочки, толпы народа и общее уныние. Дверь им отворил дворецкий в ярко-красной атласной ливрее и напудренном парике из конского волоса. Он даже глазом не моргнул при виде экзотического мундира Костюшко и без единого слова протеста взял у Уэссекса его визитную карточку, дабы передать хозяйке. Минуту спустя он вернулся и сообщил, что мадам желает видеть их обоих.
Уэссекс вошел в расположенный на первом этаже салон мадам де Сталь, Костюшко за ним.
Стены салона были покрыты причудливыми росписями, а вся обстановка выдержана в духе сказок «Тысячи и одной ночи». Росписи воссоздавали виды нежно любимого мадам де Сталь Парижа, в то время как комната была заполнена диванами, множеством подушек и самыми экстравагантными украшениями, в число которых входили огромный зеленый попугай, привязанный цепочкой к жердочке из слоновой кости, и крохотная черная обезьянка, наряженная точно в такую же ливрею, что и слуга, стоящий за спиной мадам.
Хотя мадам де Сталь уже перевалило за сорок, ее можно было назвать весьма красивой женщиной. В блестящих черных кудрях, увенчанных тюрбаном из индийской шали, уже появился налет седины, но мадам все еще сохранила роскошную фигуру и полные белые руки, благодаря которым она славилась не только своим выдающимся умом, но и своей красотой. Она протянула руку Уэссексу.
— Рейнар! — воскликнула она прекрасным грудным голосом. — Так вы не умерли!
Расшаркавшись, Уэссекс склонился над рукой мадам и запечатлел на ней пылкий поцелуй.
— Слухи о моей смерти — как это уж не раз случалось — были сильно преувеличены, мадам. Как видите, я немедля примчался к вам, чтобы опровергнуть их.
— Волей-неволей, — отозвалась мадам, быстро взглянув на спутника Уэссекса.
Уэссекс представил своего друга, и Костюшко тут же разразился речью по-польски. Уэссекс не мог следить за ходом их беседы, но, очевидно, мадам в достаточной мере понимала этот язык, чтобы красноречие молодого гусара заставило ее зардеться. Она со смехом покачала головой.
— Гадкий мальчишка! — заявила она по-французски. — Но приятно знать, что меня все еще читают.
— Мадам знает, что величайшие ее триумфы еще впереди, — галантно отозвался Костюшко. — И ходят слухи, что вы приступили к созданию нового шедевра — кажется, посвященного истории Германии?
— Юный льстец! — воскликнула мадам. — Да, я продолжаю писать — не в последнюю очередь потому, что Этот Человек в Париже желает, чтобы я перестала. Но проходите же! Мы выпьем чаю, и вы расскажете мне все новости из большого мира, которых я лишена.
Целый час беседа вращалась вокруг событий в Париже и войны в Европе. Мадам знала об этом отнюдь не так мало, как хотела изобразить; она вполне заслужила свою репутацию самой осведомленной дамы Европы. Разговор перешел от прав человека к необходимости государственного управления, коснувшись мимоходом несправедливостей, от которых страдают содержащиеся в Вердене интернированные лица. Наконец Уэссекс подвел беседу к цели своего визита.
— Это и вправду немыслимо, — сказал он. — Интересно, как долго Корсиканец намерен присылать сюда людей и никого не выпускать? Ведь ясно же, что несчастный Верден может разместить лишь ограниченное количество народа.
— Да, в самом деле, — согласилась мадам де Сталь, бросив проницательный взгляд на человека, которого она знала под именем шевалье де Рейнаpa. — He далее как три недели назад нам пришлось принять уйму англичан, чей корабль потопили под Кале. И примечательнее всего, что это был датский корабль, — и хотя Дания сейчас беспрепятственно торгует с Францией, офицеров с этого корабля взяли под арест, матросов насильно забрали в армию, а сам корабль конфисковали. Это не просто немыслимо — это позорно!
— Несомненно, — покладисто согласился Уэссекс, хотя сердце его бешено заколотилось: он почуял свежий след. — Но ведь это, конечно, были временные меры? Как только капитан обратится к датскому послу, его освободят вместе с командой — верно?
— Хотелось бы верить, месье шевалье. Но почту, уходящую из Вердена, читает командир гарнизона, и письма частенько задерживают. Ну а если я скажу вам, что это было дипломатическое судно и что члены датской королевской семьи плыли на нем в Англию для подписания договора, который должен был привести Данию в ряды Великого союза, который будет противостоять моей бедной Франции до тех пор, пока она томится в лапах этого безумца?..
— Тогда я не удивлен, что Бонапарт захватил этот корабль и всех, кто на нем плыл. Ведь куда направится Дания, туда вскорости перейдет и вся Лига вооруженного нейтралитета, — сказал Уэссекс. — Россия уже это проделала.
— А Дания не посмеет выступить против России — ведь в таком случае царь может воспользоваться удобным поводом и просто проглотить ее — вот так! — заметила мадам и щелкнула пальцами, наглядно иллюстрируя свою мысль. — Но они захватили не всех, кто плыл на этом корабле. Так говорят.
Закончив свою тираду, мадам взяла с чайного подноса засахаренный грецкий орех и предложила его разнаряженной обезьянке. Крохотная зверушка схватила лакомство, тут же отскочила и взлетела на самый верх высокого зеркала в позолоченной раме, дабы спокойно съесть добычу.
— Если так говорят, мадам, то я не сомневаюсь, что это говорят вам, — галантно произнес Уэссекс. — Всем известно, что вы — глаза, уши и совесть Франции. Думаю, было бы очень любопытно познакомиться с этими людьми. Если, конечно, они здесь приняты. Ах, мадам, вы — как оазис в пустыне! Без вас я умер бы от скуки!
— Бедный мой Рейнар! — проворковала мадам и рассмеялась грудным смехом. — Проведи вы здесь несколько недель, вы бы скукой не отделались.
— Увы! — легкомысленно произнес Уэссекс. — Боюсь, мое пребывание здесь окажется куда более кратким. Клянусь — я приехал лишь ради того, чтобы увидеть вас.
— Но, дорогой мой… — начала было мадам и остановилась на полуслове. — Вы собираетесь покинуть Верден?
— В самом ближайшем будущем, — сказал Уэссекс. — Если, конечно, Жаки не разыщут меня здесь.
Услышав о Красных Жаках, мадам изобразила гримасу отвращения.
— Раз так, то вы, если не возражаете, можете оказать мне пустячную услугу. А я обещаю взамен развеять вашу скуку, если вы окажете мне честь и сегодня вечером отужинаете у меня. И конечно же, прихватите с собой вашего симпатичного друга.
Протянув унизанную драгоценностями руку, хозяйка взяла с желтой бархатной подушки колокольчик и энергично позвонила.
Уэссекс тем временем поднялся со своего места.
— Вы вносите радость в мое сердце, мадам. Можете на меня положиться.
Угощение, поданное этим вечером, можно было по всем меркам — не говоря уже о суровых верденских реалиях — считать обильным. Здесь было все, от простого супа и хереса до немыслимых шедевров кулинарного искусства. За ужином присутствовало восемь человек, и мадам де Сталь не снизошла до общепринятых условностей о требуемом соотношении гостей. На этом приеме присутствовала единственная женщина — она сама.
Костюшко сменил мундир на вечерний костюм — еще более пестрый, чем его гусарская форма, — и даже шевалье де Рейнар счел своим долгом облачиться в шелковый камзол цвета баклажана, жилет из восточной парчи и брюки серо-голубого цвета, украшенные гравированными стальными пуговицами. Этот прием мог бы проходить в любой из столиц — но все же и в его атмосфере чувствовалось подспудное напряжение, витающее над этим городом-крепостью.
Как и обещала мадам, скучать Уэссексу не пришлось.
Кроме Уэссекса и Костюшко, на приеме присутствовало еще четверо гостей: капитан Риттер, бывший владелец «Королевы Кристины»; лорд Валентин Грант, обаятельный рыжеволосый отпрыск одного из самых знатных семейств Англии; бельгийский прорицатель по имени Пуаро; и сэр Джон Адамс, посол короля Генриха при Датском дворе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— То вы здесь, — кивнул Уэссекс. — А меня посетила та же самая мысль, но только в применении к принцессе и ее свите. Ну что, испытаем удачу? В том случае, конечно, если у вас есть план, как нам обоим миновать городские ворота.
— Ну, если на то пошло, — скромно сказал Костюшко, — у меня всегда есть план.
Лейтенант недавно сформированного Bataillon Polonais de la Garde Imp?riale влетел в ворота Вердена со всем неистовством молодого дворянина, потерявшего целый день и опоздавшего на ужин. Когда его попросили предъявить бумаги, он оскорбился. Они с M'cieurle Chevalier прикомандированы к департаменту самого Талейрана — а потому к попытке задать ему хоть какие-то вопросы он отнесся как к неуместной дерзости. Не будет ли угодно господину — это слово лейтенант произнес с явственным сомнением — послать за любым своим офицером, прихватить саблю и вместе с лейтенантом прогуляться в ближайший лесок?
Блеф был беспримерно наглым, но он сработал. Сюда часто присылали офицеров кавалерийских полков на роли курьеров и гонцов; а кроме того, всей Франции было известно, как высоко Бонапарт ценит свои польские войска, добавляющие блеска и энергии тому, что на нынешний момент было самой многонациональной и самой широко рассредоточенной армией мира. В конечном итоге часовые увидели то, что ожидали увидеть, и Костюшко с Уэссексом въехали в Верден.
— Долго мы этим не сможем пользоваться, — сказал Уэссекс своему напарнику, когда они ехали за ордером на постой.
— Не думаю, что вы захотите задерживаться здесь надолго, — с неистребимым простодушием отозвался Костюшко.
На первый взгляд Верден напоминал город, находящийся на осадном положении. Самые богатые особняки превратились в меблированные комнаты со столом для тех, кто был достаточно богат, чтобы сделать свое пребывание в заключении комфортабельным; менее удачливых набивали во все и без того переполненные кварталы средневекового города. Самые необходимые для жизни вещи продавались как предметы роскоши, а тот, кто оставался без денег, опускался на невообразимый уровень нищеты.
Напряжение, охватившее обитателей города, казалось почти осязаемым, а узкие улицы и постоянные патрули, высокие стены и осознание того, что судьбы горожан держит в руках император, лишь усиливали это ощущение. Когда война закончится, интернированные смогут покинуть Верден. Но смогут ли они тогда найти свою родину, чтобы вернуться туда? Этого не знал никто. А многим и не суждено было дожить до того дня, когда они смогут проверить это сами.
Уэссекс и Костюшко разместились согласно полученным ордерам — несмотря на угнетающее перенаселение города-склепа, путешествующих офицеров здесь обслуживали не хуже, чем в любом другом уголке Франции, — поставили лошадей в конюшню и отправились в кафе, чтобы обсудить свои дальнейшие планы.
— Итак? — поинтересовался Костюшко, придвинув к себе кофе и коньяк. Он говорил по-французски, хотя в этом многонациональном городе беженцев любой язык был бы уместен.
— Вы меня удивляете, — негромко сказал Уэссекс. — Мы в Вердене, и мы отчаянно нуждаемся в свежей информации. Куда же, спрашивается, нам следует направиться?
Несколько мгновений Костюшко обдумывал этот вопрос.
— Ага. Ясно. Значит, нам нужно посетить Геликон.
Уэссекс улыбнулся.
Анна Луиза Жермена де Сталь, баронесса де Сталь-Хольстейн, родилась в 1766 году для жизни богатой и знатной дамы. Эта женщина — автор книг, популярных во множестве стран, хозяйка салона и признанная глава интеллектуалов Европы — дважды пережила изгнание: Революция изгнала ее из Франции, а Директория — из Парижа. Когда и это правительство, в свою очередь, пало, мадам де Сталь сразу же вернулась в столь любимый ею Париж и стала одним из самых больших парадоксов Франции: ревностная роялистка, принявшая идеалы Революции.
Во имя этих двух своих привязанностей она выступала против каждого шага Бонапарта, принявшего тем временем золотой лавровый венок императора, и когда два года назад он запретил мадам возвращаться в Париж, она обосновалась в этом городе-крепости лишь затем, чтобы досадить ему. Отсюда, из Вердена, она руководила самыми примечательными подпольными изданиями Европы; по слухам, их памфлеты и эссе доводили Наполеона и его неразборчивого в средствах лакея, Талейрана (мадам де Сталь высмеяла его в романе «Дельфина», что и послужило причиной ее изгнания), до полного отчаяния. Но Бонапарт не желал выставлять себя на всеобщее посмешище, публично выступая против женщины, которая к тому же была дочерью героя Революции, банкира Жака Неккера.
Таким образом, мадам де Сталь воссоздала свой знаменитый парижский салон здесь, в этом покоренном городе, и насмехалась над императором уже одним фактом своего существования.
Уэссексу и Костюшко понадобилось около часа, чтобы, неспешно прогуливаясь, добраться до дома мадам де Сталь. Верден в нынешнем его виде напомнил Уэссексу города Востока: тесные кривые улочки, толпы народа и общее уныние. Дверь им отворил дворецкий в ярко-красной атласной ливрее и напудренном парике из конского волоса. Он даже глазом не моргнул при виде экзотического мундира Костюшко и без единого слова протеста взял у Уэссекса его визитную карточку, дабы передать хозяйке. Минуту спустя он вернулся и сообщил, что мадам желает видеть их обоих.
Уэссекс вошел в расположенный на первом этаже салон мадам де Сталь, Костюшко за ним.
Стены салона были покрыты причудливыми росписями, а вся обстановка выдержана в духе сказок «Тысячи и одной ночи». Росписи воссоздавали виды нежно любимого мадам де Сталь Парижа, в то время как комната была заполнена диванами, множеством подушек и самыми экстравагантными украшениями, в число которых входили огромный зеленый попугай, привязанный цепочкой к жердочке из слоновой кости, и крохотная черная обезьянка, наряженная точно в такую же ливрею, что и слуга, стоящий за спиной мадам.
Хотя мадам де Сталь уже перевалило за сорок, ее можно было назвать весьма красивой женщиной. В блестящих черных кудрях, увенчанных тюрбаном из индийской шали, уже появился налет седины, но мадам все еще сохранила роскошную фигуру и полные белые руки, благодаря которым она славилась не только своим выдающимся умом, но и своей красотой. Она протянула руку Уэссексу.
— Рейнар! — воскликнула она прекрасным грудным голосом. — Так вы не умерли!
Расшаркавшись, Уэссекс склонился над рукой мадам и запечатлел на ней пылкий поцелуй.
— Слухи о моей смерти — как это уж не раз случалось — были сильно преувеличены, мадам. Как видите, я немедля примчался к вам, чтобы опровергнуть их.
— Волей-неволей, — отозвалась мадам, быстро взглянув на спутника Уэссекса.
Уэссекс представил своего друга, и Костюшко тут же разразился речью по-польски. Уэссекс не мог следить за ходом их беседы, но, очевидно, мадам в достаточной мере понимала этот язык, чтобы красноречие молодого гусара заставило ее зардеться. Она со смехом покачала головой.
— Гадкий мальчишка! — заявила она по-французски. — Но приятно знать, что меня все еще читают.
— Мадам знает, что величайшие ее триумфы еще впереди, — галантно отозвался Костюшко. — И ходят слухи, что вы приступили к созданию нового шедевра — кажется, посвященного истории Германии?
— Юный льстец! — воскликнула мадам. — Да, я продолжаю писать — не в последнюю очередь потому, что Этот Человек в Париже желает, чтобы я перестала. Но проходите же! Мы выпьем чаю, и вы расскажете мне все новости из большого мира, которых я лишена.
Целый час беседа вращалась вокруг событий в Париже и войны в Европе. Мадам знала об этом отнюдь не так мало, как хотела изобразить; она вполне заслужила свою репутацию самой осведомленной дамы Европы. Разговор перешел от прав человека к необходимости государственного управления, коснувшись мимоходом несправедливостей, от которых страдают содержащиеся в Вердене интернированные лица. Наконец Уэссекс подвел беседу к цели своего визита.
— Это и вправду немыслимо, — сказал он. — Интересно, как долго Корсиканец намерен присылать сюда людей и никого не выпускать? Ведь ясно же, что несчастный Верден может разместить лишь ограниченное количество народа.
— Да, в самом деле, — согласилась мадам де Сталь, бросив проницательный взгляд на человека, которого она знала под именем шевалье де Рейнаpa. — He далее как три недели назад нам пришлось принять уйму англичан, чей корабль потопили под Кале. И примечательнее всего, что это был датский корабль, — и хотя Дания сейчас беспрепятственно торгует с Францией, офицеров с этого корабля взяли под арест, матросов насильно забрали в армию, а сам корабль конфисковали. Это не просто немыслимо — это позорно!
— Несомненно, — покладисто согласился Уэссекс, хотя сердце его бешено заколотилось: он почуял свежий след. — Но ведь это, конечно, были временные меры? Как только капитан обратится к датскому послу, его освободят вместе с командой — верно?
— Хотелось бы верить, месье шевалье. Но почту, уходящую из Вердена, читает командир гарнизона, и письма частенько задерживают. Ну а если я скажу вам, что это было дипломатическое судно и что члены датской королевской семьи плыли на нем в Англию для подписания договора, который должен был привести Данию в ряды Великого союза, который будет противостоять моей бедной Франции до тех пор, пока она томится в лапах этого безумца?..
— Тогда я не удивлен, что Бонапарт захватил этот корабль и всех, кто на нем плыл. Ведь куда направится Дания, туда вскорости перейдет и вся Лига вооруженного нейтралитета, — сказал Уэссекс. — Россия уже это проделала.
— А Дания не посмеет выступить против России — ведь в таком случае царь может воспользоваться удобным поводом и просто проглотить ее — вот так! — заметила мадам и щелкнула пальцами, наглядно иллюстрируя свою мысль. — Но они захватили не всех, кто плыл на этом корабле. Так говорят.
Закончив свою тираду, мадам взяла с чайного подноса засахаренный грецкий орех и предложила его разнаряженной обезьянке. Крохотная зверушка схватила лакомство, тут же отскочила и взлетела на самый верх высокого зеркала в позолоченной раме, дабы спокойно съесть добычу.
— Если так говорят, мадам, то я не сомневаюсь, что это говорят вам, — галантно произнес Уэссекс. — Всем известно, что вы — глаза, уши и совесть Франции. Думаю, было бы очень любопытно познакомиться с этими людьми. Если, конечно, они здесь приняты. Ах, мадам, вы — как оазис в пустыне! Без вас я умер бы от скуки!
— Бедный мой Рейнар! — проворковала мадам и рассмеялась грудным смехом. — Проведи вы здесь несколько недель, вы бы скукой не отделались.
— Увы! — легкомысленно произнес Уэссекс. — Боюсь, мое пребывание здесь окажется куда более кратким. Клянусь — я приехал лишь ради того, чтобы увидеть вас.
— Но, дорогой мой… — начала было мадам и остановилась на полуслове. — Вы собираетесь покинуть Верден?
— В самом ближайшем будущем, — сказал Уэссекс. — Если, конечно, Жаки не разыщут меня здесь.
Услышав о Красных Жаках, мадам изобразила гримасу отвращения.
— Раз так, то вы, если не возражаете, можете оказать мне пустячную услугу. А я обещаю взамен развеять вашу скуку, если вы окажете мне честь и сегодня вечером отужинаете у меня. И конечно же, прихватите с собой вашего симпатичного друга.
Протянув унизанную драгоценностями руку, хозяйка взяла с желтой бархатной подушки колокольчик и энергично позвонила.
Уэссекс тем временем поднялся со своего места.
— Вы вносите радость в мое сердце, мадам. Можете на меня положиться.
Угощение, поданное этим вечером, можно было по всем меркам — не говоря уже о суровых верденских реалиях — считать обильным. Здесь было все, от простого супа и хереса до немыслимых шедевров кулинарного искусства. За ужином присутствовало восемь человек, и мадам де Сталь не снизошла до общепринятых условностей о требуемом соотношении гостей. На этом приеме присутствовала единственная женщина — она сама.
Костюшко сменил мундир на вечерний костюм — еще более пестрый, чем его гусарская форма, — и даже шевалье де Рейнар счел своим долгом облачиться в шелковый камзол цвета баклажана, жилет из восточной парчи и брюки серо-голубого цвета, украшенные гравированными стальными пуговицами. Этот прием мог бы проходить в любой из столиц — но все же и в его атмосфере чувствовалось подспудное напряжение, витающее над этим городом-крепостью.
Как и обещала мадам, скучать Уэссексу не пришлось.
Кроме Уэссекса и Костюшко, на приеме присутствовало еще четверо гостей: капитан Риттер, бывший владелец «Королевы Кристины»; лорд Валентин Грант, обаятельный рыжеволосый отпрыск одного из самых знатных семейств Англии; бельгийский прорицатель по имени Пуаро; и сэр Джон Адамс, посол короля Генриха при Датском дворе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55