Я давно заметил, что это, кажется, их успокаивает.
В темноте что-то зашевелилось. Мерцание песка помогало моему ночному зрению. Во впадине лежало мохнатое тело, и запах гноящихся ран был отвратителен. К ощущению исходящей от зверя боли добавилась еще и угроза и даже вызов…
Я попытался упорядочить собственные мысли, подавить все страхи, которые вызывал в моей душе этот зверь, и опустился на колени перед входом в пещеру.
— Великий, я пришел с помощью…
У меня есть дар, которым я очень дорожу, но который никогда не производил впечатления на моего отца, — я чувствую, когда что-то не в порядке. Меня охватило как раз такое чувство, и оно потянуло меня не к пруду, куда так стремилось мое тело, а к краю скального склона, где и находился его источник.
В ощущении была боль, такая сильная, что я даже поморщился, несмотря на собственную ободранную кожу. Боль с привкусом страха.
Я брел, пошатываясь, опираясь на посох, стараясь избегать забитых песком впадин, в которых неосторожный может сломать ногу. Затем я остановился, ясно ощутив запах. Мускусный запах песчаного кота с привкусом крови и начинающегося заражения. Раненый зверь? Но как он мог пережить бурю? И песчаный кот…
Рассказы об их свирепости и хитрости — часть наших легенд. Мы с уважением относимся к каждому, кто смог убить песчаного кота. Насколько нам известно, мира между нами быть не может.
И все же боль тяготила мою душу. Если животное тяжело ранено и страдает — может, лучше прекратить его мучения? Мне приходилось резать глотки верно служившим мне яксам, когда я находил их бьющимися в агонии после нападения крыс. Ни одно живое существо не должно умирать такой медленной и мучительной смертью.
Я дошел до окончания впадины, в которой лежал пруд. Запах песчаного кота становился все сильнее, но я по-прежнему не видел следа животного. И вдруг послышалось низкое рычание. Я обернулся и увидел темный проем под скальной аркой.
Держа посох обеими руками перед собой, готовый опередить любой бросок, я стал красться вперед. Совершенно непроизвольно я заговорил, словно повинуясь какому-то инстинкту, о котором прежде не знал ничего.
— Я пришел с миром, могучий… с миром… Затем я начал тихонько мурлыкать себе под нос, как обычно делал, когда лечил раненых животных из своего стада. Я давно заметил, что это, кажется, их успокаивает.
В темноте что-то зашевелилось. Мерцание песка помогало моему ночному зрению. Во впадине лежало мохнатое тело, и запах гноящихся ран был отвратителен. К ощущению исходящей от зверя боли добавилась еще и угроза и даже вызов…
Я попытался упорядочить собственные мысли, подавить все страхи, которые вызывал в моей душе этот зверь, и опустился на колени перед входом в пещеру.
— Великий, я пришел с помощью…
Когда я наклонился, кошачья подвеска выпала из складок моей густо запорошенной песчаной пылью дорожной рубахи. Это испугало меня, поскольку она сверкала ярче, чем мерцающий песок. Я схватился было за нее — но жара она не испускала, просто горела все ярче и ярче.
Нарастающее рычание из темноты прекратилось. Боль я ощущал по-прежнему, но теперь появилось еще что-то, что я не мог определить. Я понимал только то, что если буду продвигаться вперед, то ни посох, ни нож мне не понадобятся. Потому я отложил посох и двинулся вперед.
Взгляд золотых круглых глаз встретился с моим.
— Великий, — медленно произнес я.
Затем я уловил еще один запах — крысиное зловоние, и моя рука наткнулась на обглоданную дочиста кость. Моя подвеска светила все ярче, и я увидел, что передо мной самец с покалеченной ладой. Та распухла, и от нее исходил гнилостный запах. Может, слишком поздно уже было предлагать ему какую-либо помощь, кроме чистой смерти, но я мог хотя бы попытаться, и что-то в глубине души говорило мне, что я должен это сделать.
Те самые водоросли, которые, как я надеялся, помогут моему ободранному лицу, — могут ли они вытянуть гной? По крайней мере, я мог принести ему воды и что-нибудь еще, что облегчит его страдания.
— Великий, я иду за тем, что тебе поможет. — Я говорил с ним, как с раненым котти. Если я боялся не меньше, чем он, то сейчас страх уходил.
Спуск к водоему был трудным. Мои израненные руки горели, когда я спустился к воде. Впервые я вспомнил о крысах, которые удрали, когда поднялась буря. Я прислушался, глубоко вдохнув, попытался уловить их запах. Но никаких признаков крыс не было. Тогда я подошел к пруду и погрузил руки глубоко в гущу водорослей. Тут было слишком темно, чтобы различить их по цвету и отделить одни растения от других, так что я просто набрал их, сколько смог, и с охапкой водорослей снова выбрался наверх и пошел к пещере.
Наверное, раненый зверь учуял, что именно я несу. Он заворчал было, но потом успокоился. Я осторожно выжал сок из нескольких горстей водорослей на камень, где он мог его слизывать, а затем занялся его ранами.
При свете вспыхнувшей снова подвески я увидел, к своему облегчению, что рана только одна. Осторожно двигаясь и снова мурлыча себе под нос, пытаясь показать, что хочу ему не зла, а только добра, я растер другие водоросли в кашицу и осторожно, чтобы не причинить неловким прикосновением боли, начал намазывать ее на рану.
Лапа дернулась, я увидел, как показались его страшные острые когти. Он поднял голову, оторвавшись от остатков водорослей, и снова уставился на меня круглыми немигающими глазами. Я не позволил себе так просто испугаться и закончил свою работу так аккуратно, как мог. Затем я уселся неподалеку, скрестив ноги, и жадно доел то, что осталось от запаса водорослей. Они слегка горчили, но я был уверен, что они не отличаются от тех видов, что мы выращиваем дома, в нашем водоеме, и их сок был для меня таким же приятным, как и их прикосновения — для моей кожи. Крысы не успели отравить водоем.
Песчаный кот покончил с водорослями. Здоровой лапой он подтолкнул изгрызенную кость, и я понял, что ему нужно больше еды, чем горстка растительности, но вяленого мяса у меня с собой не было. А самому разыскивать и убивать крыс — к такому испытанию я пока что не был готов, хотя и понимал, что его мне рано или поздно не избежать.
Я выбрался из пещеры, в которой нашел себе убежище мой странный новый товарищ. Тело мое ныло от усталости. Буря и все то, что мне пришлось пережить после нее, довели меня почти до изнеможения. На горизонте уже разгоралась заря. Я опустился на скалу. Мои пожитки остались там, где я их бросил, когда поспешил на беззвучную просьбу о помощи.
Но я все равно не мог покинуть на произвол судьбы это существо, которое одарило меня таким необычным доверием. Судя по моему прошлому опыту лечения животных, эта рана будет заживать довольно долго, если вообще заживет. Оставить его, беспомощного, не способного добыть себе еду, на поживу крысам, чье обоняние как всегда, когда они ищут добычу (а добычей для них становится любое живое существо), легко приведет их к цели вскоре после того, как они снова вылезут из своих безопасных нор… нет.
— Великий, —моя рука невольно потянулась к подвеске, — я должен уйти, но я вернусь. Клянусь в этом, — мои пальцы сомкнулись на кошачьей маске, — вот этой могущественной вещью.
И сказав это, я понял, что говорю правду. Откуда взялась эта подвеска, я не знал, но был уверен, что это не произведение Равинги. Кура сказала, что никогда не видела подобной работы, а моя сестра собирает образцы всех узоров и композиций, какие только встретит. И еще она сказала, что эта вещь старинная.
Я с трудом встал на ноги. При нынешнем своем состоянии мне понадобится немало времени, чтобы добраться до расщелины, в которой я нашел убежище и где остались мои вещи, а сделать это надо до того, как солнце поднимется достаточно, чтобы стать опасным. Я тяжело оперся на посох. За спиной у меня послышалось недовольное ворчание, и я оглянулся через плечо. Зверь не сводил с меня глаз. Они не светились так, как в темноте, но все равно подчиняли своей власти. Я снова заверил его:
— Великий, я вернусь.
Было похоже на то, что он понял мои слова. Он опустил огромную голову на здоровую лапу, моргнул и закрыл глаза.
И я с трудом двинулся к своему убежищу, по дороге пытаясь уловить крысиный запах. Скалы вокруг меня приобретали свой дневной цвет — желтый и красно-бурый, местами откосы были разлинованы слоями темно-красного между полосами тускло-желтого.
Красоту нашей земли путешественники называют суровой. Но мы с рождения ощущаем себя ее частью. Даже наша кожа загорает до бронзового цвета, совсем как эти оттенки красного или густокоричневого, и мы носим яркие одежды, так что нам кажется порой, что мы действительно высечены из того самого камня, на котором строим свои жилища. Когда мы одни, мы привыкли открывать свой разум и сердце земле, и небу, и всему, что лежит вокруг нас.
Я брел назад к своему лагерю, то и дело, останавливаясь и оглядываясь по сторонам, глубоко вдыхая воздух, сейчас уже совсем очистившийся от песчаной пыли. Однако, глядя на песок внизу, я не видел никаких признаков того, что здесь до меня побывал кто-нибудь из моего рода. И каменных статуй кошек, конечно, видно тоже не было;
Когда я добрался до своей расщелины, дневная жара уже началась. Мое затекшее, ноющее тело протестовало, когда я торопливо собирал свои нехитрые пожитки и связывал их веревкой.
Я подошел к краю спуска и посмотрел на ту часть пруда, которая располагалась под ним, затем решил изменить свои планы и идти по берегу, держась как можно ближе к влаге, вместо того чтобы оставаться на пропеченных солнцем высотах.
Хотя спуск стал жестоким испытанием для моего тела, я все же одолел его и почти сразу наткнулся на труп одной из крыс, которых я убил во время сражения. Возможно, угроза песчаной бури сохранила ее от желудков ее собственных собратьев. Она была почти целой. Вспомнив жест кота, которым он коснулся обглоданной кости, я задержался, чтобы разделать тушку, отделив от нее ноги и бока. Я обвязал их свободным концом веревки и добавил к своему грузу. На краю пруда я снова остановился и поел тех водорослей, которые определил как самые питательные. Потом я смогу собрать их и высушить в лепешки, чтобы, когда я снова двинусь в путь, у меня были свежие припасы. Когда я снова двинусь в путь…
На этой мысли я задержался в сомнениях. Благоразумие требовало уходить как можно скорее. Но что-то — возможно, врожденное упрямство, которое не давало мне стать таким сыном, какого хотел мой отец, — говорило мне, что, хочу я того или нет, прежде я должен завершить еще одно дело.
Люди говорят, что для нас нет врага страшнее песчаного кота. Они охотятся на наши стада и, как многие верят, на человека, если могут с ним справиться. Зубы, когти и шкуры их — предмет гордости наших охотников. Между нами — непреодолимая вражда. И все же сейчас я не мог бросить этого зверя на верную смерть.
Я помешал рукой водоросли и попытался разобраться со своими мыслями. При свете солнца подвеска утратила все сияние прошедшей ночи. Сейчас она казалась просто очень красивым украшением, может быть, немного странным. Я стал припоминать необычный сон — или видение, — которое пришло ко мне во время бури, Равингу и куклу, изображающую меня. Я поднял мокрую руку — не ко рту, к лицу, припоминая неохотные действия девушки.
Был ли это просто сон? Или что-то еще? Редко сны вспоминаются так отчетливо, как мой. Внезапно я понял, что, если пройду соло и буду волен идти своей дорогой, я отправлюсь искать кукольницу. Я хотел узнать больше, и не только о подвеске, которую носил на груди, но и о том, что она означала. А что в ней был какой-то смысл, я был уверен.
Наевшись как следует и отмечая, что солнце уже поднялось настолько, что мне просто необходимо спрятаться, я пошел вдоль берега пруда, держа посох наготове. Прямые лучи солнца могут и не удержать крыс от нападения на меня — они всегда слишком голодны.
Дорога вдоль пруда была ровнее, и я спокойно прошел до узнаваемого места, где я спускался за едой для кота. Я поднялся наверх и затем вытащил за веревку связку моих вещей.
Послышалось приглушенное ворчание. Кот поднял голову. Он чуть оскалился, показывая клыки — страшное оружие своего народа. Затем снова уронил голову на лапу, словно бы от слабости.
Я отвязал крысиное мясо и предложил ему. Он чуть приподнял голову и лизнул угощение. Какое-то мгновение я боялся, что он ослаб настолько, что уже не может даже есть, но, похоже, этот вкус взбодрил его, поскольку он придавил кусок мяса здоровой лапой и начал его рвать и глотать, казалось даже не жуя. Пока он расправлялся с едой, я порылся в своем скудном имуществе и вытащил маленький кожаный мешочек с яксовым жиром, перемешанным с целебными водорослями. Я растер его до мягкости и еще раз подошел к коту, снова мурлыча себе под нос.
— Великий, — он доел почти все мясо и начал вылизывать кость от ноги, — позволь мне заняться твоей раной.
Он оценивающе посмотрел на меня, затем действительно пошевелился, словно хорошо понял мои слова, и немного вытянул вперед свою раненую лапу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
В темноте что-то зашевелилось. Мерцание песка помогало моему ночному зрению. Во впадине лежало мохнатое тело, и запах гноящихся ран был отвратителен. К ощущению исходящей от зверя боли добавилась еще и угроза и даже вызов…
Я попытался упорядочить собственные мысли, подавить все страхи, которые вызывал в моей душе этот зверь, и опустился на колени перед входом в пещеру.
— Великий, я пришел с помощью…
У меня есть дар, которым я очень дорожу, но который никогда не производил впечатления на моего отца, — я чувствую, когда что-то не в порядке. Меня охватило как раз такое чувство, и оно потянуло меня не к пруду, куда так стремилось мое тело, а к краю скального склона, где и находился его источник.
В ощущении была боль, такая сильная, что я даже поморщился, несмотря на собственную ободранную кожу. Боль с привкусом страха.
Я брел, пошатываясь, опираясь на посох, стараясь избегать забитых песком впадин, в которых неосторожный может сломать ногу. Затем я остановился, ясно ощутив запах. Мускусный запах песчаного кота с привкусом крови и начинающегося заражения. Раненый зверь? Но как он мог пережить бурю? И песчаный кот…
Рассказы об их свирепости и хитрости — часть наших легенд. Мы с уважением относимся к каждому, кто смог убить песчаного кота. Насколько нам известно, мира между нами быть не может.
И все же боль тяготила мою душу. Если животное тяжело ранено и страдает — может, лучше прекратить его мучения? Мне приходилось резать глотки верно служившим мне яксам, когда я находил их бьющимися в агонии после нападения крыс. Ни одно живое существо не должно умирать такой медленной и мучительной смертью.
Я дошел до окончания впадины, в которой лежал пруд. Запах песчаного кота становился все сильнее, но я по-прежнему не видел следа животного. И вдруг послышалось низкое рычание. Я обернулся и увидел темный проем под скальной аркой.
Держа посох обеими руками перед собой, готовый опередить любой бросок, я стал красться вперед. Совершенно непроизвольно я заговорил, словно повинуясь какому-то инстинкту, о котором прежде не знал ничего.
— Я пришел с миром, могучий… с миром… Затем я начал тихонько мурлыкать себе под нос, как обычно делал, когда лечил раненых животных из своего стада. Я давно заметил, что это, кажется, их успокаивает.
В темноте что-то зашевелилось. Мерцание песка помогало моему ночному зрению. Во впадине лежало мохнатое тело, и запах гноящихся ран был отвратителен. К ощущению исходящей от зверя боли добавилась еще и угроза и даже вызов…
Я попытался упорядочить собственные мысли, подавить все страхи, которые вызывал в моей душе этот зверь, и опустился на колени перед входом в пещеру.
— Великий, я пришел с помощью…
Когда я наклонился, кошачья подвеска выпала из складок моей густо запорошенной песчаной пылью дорожной рубахи. Это испугало меня, поскольку она сверкала ярче, чем мерцающий песок. Я схватился было за нее — но жара она не испускала, просто горела все ярче и ярче.
Нарастающее рычание из темноты прекратилось. Боль я ощущал по-прежнему, но теперь появилось еще что-то, что я не мог определить. Я понимал только то, что если буду продвигаться вперед, то ни посох, ни нож мне не понадобятся. Потому я отложил посох и двинулся вперед.
Взгляд золотых круглых глаз встретился с моим.
— Великий, — медленно произнес я.
Затем я уловил еще один запах — крысиное зловоние, и моя рука наткнулась на обглоданную дочиста кость. Моя подвеска светила все ярче, и я увидел, что передо мной самец с покалеченной ладой. Та распухла, и от нее исходил гнилостный запах. Может, слишком поздно уже было предлагать ему какую-либо помощь, кроме чистой смерти, но я мог хотя бы попытаться, и что-то в глубине души говорило мне, что я должен это сделать.
Те самые водоросли, которые, как я надеялся, помогут моему ободранному лицу, — могут ли они вытянуть гной? По крайней мере, я мог принести ему воды и что-нибудь еще, что облегчит его страдания.
— Великий, я иду за тем, что тебе поможет. — Я говорил с ним, как с раненым котти. Если я боялся не меньше, чем он, то сейчас страх уходил.
Спуск к водоему был трудным. Мои израненные руки горели, когда я спустился к воде. Впервые я вспомнил о крысах, которые удрали, когда поднялась буря. Я прислушался, глубоко вдохнув, попытался уловить их запах. Но никаких признаков крыс не было. Тогда я подошел к пруду и погрузил руки глубоко в гущу водорослей. Тут было слишком темно, чтобы различить их по цвету и отделить одни растения от других, так что я просто набрал их, сколько смог, и с охапкой водорослей снова выбрался наверх и пошел к пещере.
Наверное, раненый зверь учуял, что именно я несу. Он заворчал было, но потом успокоился. Я осторожно выжал сок из нескольких горстей водорослей на камень, где он мог его слизывать, а затем занялся его ранами.
При свете вспыхнувшей снова подвески я увидел, к своему облегчению, что рана только одна. Осторожно двигаясь и снова мурлыча себе под нос, пытаясь показать, что хочу ему не зла, а только добра, я растер другие водоросли в кашицу и осторожно, чтобы не причинить неловким прикосновением боли, начал намазывать ее на рану.
Лапа дернулась, я увидел, как показались его страшные острые когти. Он поднял голову, оторвавшись от остатков водорослей, и снова уставился на меня круглыми немигающими глазами. Я не позволил себе так просто испугаться и закончил свою работу так аккуратно, как мог. Затем я уселся неподалеку, скрестив ноги, и жадно доел то, что осталось от запаса водорослей. Они слегка горчили, но я был уверен, что они не отличаются от тех видов, что мы выращиваем дома, в нашем водоеме, и их сок был для меня таким же приятным, как и их прикосновения — для моей кожи. Крысы не успели отравить водоем.
Песчаный кот покончил с водорослями. Здоровой лапой он подтолкнул изгрызенную кость, и я понял, что ему нужно больше еды, чем горстка растительности, но вяленого мяса у меня с собой не было. А самому разыскивать и убивать крыс — к такому испытанию я пока что не был готов, хотя и понимал, что его мне рано или поздно не избежать.
Я выбрался из пещеры, в которой нашел себе убежище мой странный новый товарищ. Тело мое ныло от усталости. Буря и все то, что мне пришлось пережить после нее, довели меня почти до изнеможения. На горизонте уже разгоралась заря. Я опустился на скалу. Мои пожитки остались там, где я их бросил, когда поспешил на беззвучную просьбу о помощи.
Но я все равно не мог покинуть на произвол судьбы это существо, которое одарило меня таким необычным доверием. Судя по моему прошлому опыту лечения животных, эта рана будет заживать довольно долго, если вообще заживет. Оставить его, беспомощного, не способного добыть себе еду, на поживу крысам, чье обоняние как всегда, когда они ищут добычу (а добычей для них становится любое живое существо), легко приведет их к цели вскоре после того, как они снова вылезут из своих безопасных нор… нет.
— Великий, —моя рука невольно потянулась к подвеске, — я должен уйти, но я вернусь. Клянусь в этом, — мои пальцы сомкнулись на кошачьей маске, — вот этой могущественной вещью.
И сказав это, я понял, что говорю правду. Откуда взялась эта подвеска, я не знал, но был уверен, что это не произведение Равинги. Кура сказала, что никогда не видела подобной работы, а моя сестра собирает образцы всех узоров и композиций, какие только встретит. И еще она сказала, что эта вещь старинная.
Я с трудом встал на ноги. При нынешнем своем состоянии мне понадобится немало времени, чтобы добраться до расщелины, в которой я нашел убежище и где остались мои вещи, а сделать это надо до того, как солнце поднимется достаточно, чтобы стать опасным. Я тяжело оперся на посох. За спиной у меня послышалось недовольное ворчание, и я оглянулся через плечо. Зверь не сводил с меня глаз. Они не светились так, как в темноте, но все равно подчиняли своей власти. Я снова заверил его:
— Великий, я вернусь.
Было похоже на то, что он понял мои слова. Он опустил огромную голову на здоровую лапу, моргнул и закрыл глаза.
И я с трудом двинулся к своему убежищу, по дороге пытаясь уловить крысиный запах. Скалы вокруг меня приобретали свой дневной цвет — желтый и красно-бурый, местами откосы были разлинованы слоями темно-красного между полосами тускло-желтого.
Красоту нашей земли путешественники называют суровой. Но мы с рождения ощущаем себя ее частью. Даже наша кожа загорает до бронзового цвета, совсем как эти оттенки красного или густокоричневого, и мы носим яркие одежды, так что нам кажется порой, что мы действительно высечены из того самого камня, на котором строим свои жилища. Когда мы одни, мы привыкли открывать свой разум и сердце земле, и небу, и всему, что лежит вокруг нас.
Я брел назад к своему лагерю, то и дело, останавливаясь и оглядываясь по сторонам, глубоко вдыхая воздух, сейчас уже совсем очистившийся от песчаной пыли. Однако, глядя на песок внизу, я не видел никаких признаков того, что здесь до меня побывал кто-нибудь из моего рода. И каменных статуй кошек, конечно, видно тоже не было;
Когда я добрался до своей расщелины, дневная жара уже началась. Мое затекшее, ноющее тело протестовало, когда я торопливо собирал свои нехитрые пожитки и связывал их веревкой.
Я подошел к краю спуска и посмотрел на ту часть пруда, которая располагалась под ним, затем решил изменить свои планы и идти по берегу, держась как можно ближе к влаге, вместо того чтобы оставаться на пропеченных солнцем высотах.
Хотя спуск стал жестоким испытанием для моего тела, я все же одолел его и почти сразу наткнулся на труп одной из крыс, которых я убил во время сражения. Возможно, угроза песчаной бури сохранила ее от желудков ее собственных собратьев. Она была почти целой. Вспомнив жест кота, которым он коснулся обглоданной кости, я задержался, чтобы разделать тушку, отделив от нее ноги и бока. Я обвязал их свободным концом веревки и добавил к своему грузу. На краю пруда я снова остановился и поел тех водорослей, которые определил как самые питательные. Потом я смогу собрать их и высушить в лепешки, чтобы, когда я снова двинусь в путь, у меня были свежие припасы. Когда я снова двинусь в путь…
На этой мысли я задержался в сомнениях. Благоразумие требовало уходить как можно скорее. Но что-то — возможно, врожденное упрямство, которое не давало мне стать таким сыном, какого хотел мой отец, — говорило мне, что, хочу я того или нет, прежде я должен завершить еще одно дело.
Люди говорят, что для нас нет врага страшнее песчаного кота. Они охотятся на наши стада и, как многие верят, на человека, если могут с ним справиться. Зубы, когти и шкуры их — предмет гордости наших охотников. Между нами — непреодолимая вражда. И все же сейчас я не мог бросить этого зверя на верную смерть.
Я помешал рукой водоросли и попытался разобраться со своими мыслями. При свете солнца подвеска утратила все сияние прошедшей ночи. Сейчас она казалась просто очень красивым украшением, может быть, немного странным. Я стал припоминать необычный сон — или видение, — которое пришло ко мне во время бури, Равингу и куклу, изображающую меня. Я поднял мокрую руку — не ко рту, к лицу, припоминая неохотные действия девушки.
Был ли это просто сон? Или что-то еще? Редко сны вспоминаются так отчетливо, как мой. Внезапно я понял, что, если пройду соло и буду волен идти своей дорогой, я отправлюсь искать кукольницу. Я хотел узнать больше, и не только о подвеске, которую носил на груди, но и о том, что она означала. А что в ней был какой-то смысл, я был уверен.
Наевшись как следует и отмечая, что солнце уже поднялось настолько, что мне просто необходимо спрятаться, я пошел вдоль берега пруда, держа посох наготове. Прямые лучи солнца могут и не удержать крыс от нападения на меня — они всегда слишком голодны.
Дорога вдоль пруда была ровнее, и я спокойно прошел до узнаваемого места, где я спускался за едой для кота. Я поднялся наверх и затем вытащил за веревку связку моих вещей.
Послышалось приглушенное ворчание. Кот поднял голову. Он чуть оскалился, показывая клыки — страшное оружие своего народа. Затем снова уронил голову на лапу, словно бы от слабости.
Я отвязал крысиное мясо и предложил ему. Он чуть приподнял голову и лизнул угощение. Какое-то мгновение я боялся, что он ослаб настолько, что уже не может даже есть, но, похоже, этот вкус взбодрил его, поскольку он придавил кусок мяса здоровой лапой и начал его рвать и глотать, казалось даже не жуя. Пока он расправлялся с едой, я порылся в своем скудном имуществе и вытащил маленький кожаный мешочек с яксовым жиром, перемешанным с целебными водорослями. Я растер его до мягкости и еще раз подошел к коту, снова мурлыча себе под нос.
— Великий, — он доел почти все мясо и начал вылизывать кость от ноги, — позволь мне заняться твоей раной.
Он оценивающе посмотрел на меня, затем действительно пошевелился, словно хорошо понял мои слова, и немного вытянул вперед свою раненую лапу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38