А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Какой-то неправильный медведь, необычный.
Мысль об этом только мелькнула у него в голове и тут же исчезла. Бурая громада уже нависала над съежившимся Дуной, пальцы которого нервно нащупывали рукоять меча.
Времени почти не оставалось. Конан рванулся на помощь, и тут ему опять не повезло — нога запнулась о корень, и киммериец упал. Меч вылетел из руки. Вскочив на ноги, Конан не стал его поднимать, понял, что не успеет. Мышцы варвара сжались в тугой комок, и киммериец мощным прыжком бросил свое тело вперед.
Он успел. Дуна отлетел от его толчка и с громким плеском исчез в водах озера, а в смертельные объятия медведя вместо щуплого юноши угодил гигант-варвар, с перевитыми, огромными и твердыми, как гранит, мускулами.
Лапы медведя опустились на плечи человека, длинные когти рванули туранскую кожаную безрукавку. Конан покачнулся, но устоял; сам зарычав, как медведь, он обеими руками вцепился в мохнатую шею зверя.
Вынырнувший на поверхность озера Дуна с ужасом уставился на застывших в напряжении борцов. Юноша подплыл к берегу и, весь дрожа от холода и страха, замер на берегу, не зная как помочь киммерийцу.
Медведь снова зарычал, но на этот раз тяжело, с натугой.
Его налитые кровью маленькие глазки заметались, словно он искал кого-то, кто бы пришел ему на помощь. Конан, стиснув зубы, усилил нажим, и голова зверя помимо его воли пошла влево и вверх, будто медведь хотел посмотреть, что у него за спиной.
Сухой треск, будто ветка под ногой хрустнула, заставил Дуну вздрогнуть. Обмякшая туша осела бесформенной грудой у ног киммерийца. Конан бессильно уронил руки. Он тяжело дышал, лицо блестело от пота. Дуна бросился к другу.
— Не сильно я тебя? — еле ворочая языком, спросил киммериец.
— Н-нет, — пролепетал Дуна. — А… а ты?
— Живой, — усмехнулся Конан. Посмотрел на тушу медведя, покачал головой. — Да, это труднее, чем свернуть шею дикому быку.
— Ты не ранен?
— Нет. Но клянусь Кромом, сейчас бы я с удовольствием выпил чего-нибудь покрепче озерной воды.
* * *
Через два дня путники стали замечать, что лес изменился. Ставшие привычными высоченные сосны и могучие ели почти исчезли, уступив место низкорослым березкам. Чаще приходилось пересекать открытые, поросшие мхом пространства, половина из которых мало чем отличалась от болот.
Здесь, далеко на севере, уже чувствовалось дыхание осени. На березах желтела листва, а по ночам вода покрывалась тонкой корочкой льда. Но днем солнце еще могло отогреть эту стылую землю, и при ходьбе становилось невыносимо жарко.
Край был совершенно дикий, нехоженый. Огромные стаи птиц — гусей, уток журавлей — совсем не боялись людей, так что без обеда путники не сидели.
У лосей начинался гон, волки собирались а стаи, и по ночам была слышна их заунывная песня. Зайцы выпрыгивали прямо из-под ног. Лисы, спешащие по своим делам, не обращали на двух приятелей никакого внимания. Несколько раз друзья сталкивались с медведями, но расходились миром, уступал друг другу дорогу. Жизнь била ключом. Такого изобилия непуганого зверья Конан не видел нигде.
И вдруг, как отрезало. Конан и Дуна словно пересекли невидимую границу, за которую не было хода ничему живому. Лишь изредка со страшным шумом взлетит испуганный глухарь, да в каком-нибудь ручье плеснет хвостом уходящая на глубину выдра. Один раз вдалеке Конан заметил огромную рыже-бурую тушу мамонта, почти незаметную среди желтой листвы.
Киммериец удивился, увидев такое чудо, но как-то мельком, отстранение, встревоженный неожиданным исчезновением прочих животных. Так что сворачивать с пути, чтобы вблизи полюбоваться этим осколком минувших эпох, не стал.
Своей тревогой киммериец поделился с Дуной.
— А что тут думать? — пожал тот плечами. — Понятно, что сюда захаживают Дети Младших Богов. Звери боятся. Дивы хотя и носят звериную личину, но животные все равно чувствуют в них чужаков.
А еще через пару дней они шли уже по совсем мертвой местности.
Казалось, только они вдвоем, да Терес, летящий над их головами — единственные живые существа в этих местах. Даже деревья, даже мох под ногами казались мертвыми: на ощупь будто вырезанными из холодного железа, или нарисованными на серо-зеленом призрачном холсте каким-то бездарным живописцем. Ночью теперь всегда оставляли часового — в помощь Тересу, который из нахальной и упрямой птицы вдруг превратился в ласкового и преданного друга. На стоянках он ни на шаг не отходил от Дуны, пытался фамильярничать и с Конаном, но киммериец на заискивания не реагировал, а заваливаясь однажды спать, чуть было не придавил ластившегося к нему ворона, после чего долго ругался на помятого Тереса, который нахохлившись сидел на плече у Дуны и даже не пытался возражать.
Борон был явно напуган. Угроза чувствовалась в самом воздухе, который казалось давил на людей, леденя души и сжимая сердца.
Как-то под вечер, шедший как всегда впереди Конан, вдруг резко остановился. Киммериец закинул голову вверх и замер, принюхиваясь.
— Что случилось? — спросил догнавший его Дуна.
Позади был трудный переход через болото, залитое ржавой водой, так что и не разберешь, куда ставить ногу. Каждый раз, когда нога проваливалась по колено, а то и выше, сквозь моховую подушку и погружалась в холодную, дурно пахнущую жижу, у Дуны замирало сердце. Но друзьям везло: за весь долгий день никто из них не угодил в предательские «окна». Однако Дуна устал, как никогда. Промокший и грязный, он выглядел жалко. Тонкая кожа, обветрившаяся за время путешествия, казалась прозрачнее кхитайского шелка.
После того как Конан спас ему жизнь, заняв место Дуны в объятиях косолапого, юноша чувствовал себя в долгу перед киммерийцем. И так от природы довольно застенчивый, паренек почти перестал разговаривать, но зато непременно подсовывал Конану самые жирные куски дичины. Киммериец, которому и в голову не приходило, что эти куски оказываются у него не сами по себе, невозмутимо съедал все до крошки.
Впрочем последние несколько дней им приходилось питаться только сухарями да грибами, чем Конан был весьма недоволен. Отчаявшийся Дуна поклялся себе, что сегодня-то он точно добудет к ужину мяса, только бы встать пораньше на ночлег…
— Я чувствую запах дыма, — сказал Конан.
— Пожар?
— По такой сырости?
— Тогда что?
Голубые глаза киммерийца сузились.
— Деревня, — глухо бросил он.
Дуна с понимание кивнул, чувствуя, как в животе начинает сжиматься холодный тугой комок.
— Или костер, — бросил он небрежным голосом.
Конан поглядел на него как на убогого.
— Деревня, — повторил он.
На этот раз Дуна промолчал.
Конан постоял, подумал, потом, пожав плечами, двинулся вперед.
— Ясное дело, что недобрые люди живут в таком месте, — на ходу объяснил он юноше. — Наверное, и не люди вовсе. Но взглянуть надо, только тихо…
Местность понемногу повышалась. Болото осталось позади. Друзья осторожно шли по пологому склону, поросшему жесткой, как солома, травой. Вскоре они вошли в густой ельник.
Невысокие деревья были покрыты серым мхом чуть не до самых вершин, будто какой-то великан укутал лес своей седой бородой. Ни один звук не нарушал тишины — у Дуны даже заложило уши.
Среди молодых елочек попадались и довольно высокие деревья. Возле одного из таких Конан остановился.
— Ну-ка! — кивнул он Дуне.
Юноша тут же сбросил с плеч мешок, снял перевязь с мечом и лук.
— Я мигом!
Взбираться было легко. Вскоре Дуна уже удобно устроился в развилке ветвей почти на самой верхушке дерева. Холодный ветер мигом высушил капли пота, выступившие на лице за время подъема. Юноша поежился, но тут же забыл о холоде. Прищурившись, он глядел на север.
Конан был прав — до деревни было не больше полулиги. Вернее, до хутора — всего-то несколько подворий. Хутор как хутор: крепко рубленые дома с двускатными крышами из корья, плетни, колодец, из труб дымок вьется…
Но хутор этот Дуне не понравился. Конечно, ясно — добрые люди в таких местах жить не будут, тут Конан прав.
Но было и еще кое-что, вернее не было: сколько Дуна не прислушивался, он не услышал ни лая собак, ни мычания коров, ни других обычных для людского жилья звуков. Если бы не дым, хутор казался бы вымершим.
Дуна решил проверить, хотя и так все было понятно. Он закрыл глаза, привычно отрешаясь от зримого мира, и потянулся своими вдруг необычайно обострившимися чувствами к недалеким строениям.
Обычно это получалось у него легко — видеть далекое, осязать то, до чего рукой не дотянешься… словом, то, что Конан неприязненно называл колдовством, являлось для Дуны скорее игрой.
Он был способен от природы, да и учителя у него попались хорошие, но никогда он и в мыслях не держал пойти далее по тропе тайного знания, стать кудесником, магом и, как следствие — отшельником. Как Унна, к примеру. Нет уж! Забавляться и дурачиться, как тогда в Халоге, когда он на спор ломал руки дюжим воякам в «Буром быке», чтобы привлечь внимание Конана — вот это сколько угодно!.. Однако ведовство помогло им в схватке с Брагой, и сейчас он пытался применить свое знание для дела, а не баловства…
«Интересно, Игг, явившись именно мне, рассчитывал на мою волшбу или на что-то иное?.. А на что же еще, — сам себе ответствовал Дуна. — хотя, волшебник-то из меня не ахти какой… Но без нее, без волшбы, я бы давным-давно ноги протянул в этих топях. И боюсь я… ох, как боюсь! Игг все-таки мог бы и понадежней кого найти…
Сопротивление Дуна почувствовал сразу, однако не направленное конкретно против него, а… словом, было такое чувство, будто продираешься сквозь густой кисель.
Ничего не видно, не слышно, и каждый шаг дается с трудом. И еще было ясное ощущение угрозы. Опять же не к нему — а угрозы вообще, ко всему живому.
Дуна вздрогнул и открыл глаза. Попытка его была слабой, и хвала Иггу, ее не почувствовали.
«А если бы почувствовали!?»
Дуна содрогнулся. Можно было только гадать, что предприняли бы те, кто скрывался за этой завесой, но им с Конаном точно бы не поздоровилось…
«А ты на что другое рассчитывал? За этим и шли…»
Дуна вдруг почувствовал, что основательно промерз, сидя верхом на ветке. Порывы северного ветра раскачивали высоченную ель, как тростинку. Спуск будет потруднее подъема: когда он лез наверх, такого ветра не было.
Постукивая зубами от холода, Дуна начал спускаться. И не успел он пройти и половины, как снизу послышался неясный шум.
До земли было далеко.
Путаница мохнатых ветвей и сгущающиеся сумерки мешали разглядеть, что происходит внизу. Юноша бесшумно скользил по стволу. Ноги сами собой находили опору — голова была занята совсем другим: «Конан!»
А Конан стоял, прижавшись спиной к шершавому стволу и выставив перед собой меч.
Три волка-оборотня тоже замерли в обманчивой неподвижности в нескольких шагах от киммерийца. Оскаленные пасти с огромными желтыми клыками и горящие жутким багровым огнем глаза не предвещали человеку ничего хорошего.
А рядом с ними — на шаг ближе к Конану — стояла юная девушка, тонкая и хрупкая, как молодая березка, с длинными светлыми волосами до плеч, одетая в зеленое платье, стянутое в талии серебряным пояском.
Большие серые глаза пристально смотрели на киммерийца. В них ясно читалось любопытство… и что-то еще, Конан никак не мог понять, что же именно. Возможно, красный отблеск заката, порой вспыхивающий искрой в девичьих глазах, мешал ему.
Еще один волколак — самый нетерпеливый — валялся в стороне с перебитым хребтом.
— Зачем ты убил Хаму, человек? — голос девушки был глубок и звучен, как у зрелой женщины.
Вопрос не требовал ответа. Конан не сомневался, что перед ним враг — беспощадный, страшный, который ждет малейшего неверного движения, чтобы вцепиться ему в горло. И киммериец понял наконец, что светилось в глазах этой девицы, помимо любопытства.
Желание. Вожделение. Она хотела его. Десятки женщин смотрели на могучего киммерийца, и в их глазах он тоже видел желание, но несколько иного рода. Те женщины видели в нем мужчину, а эта… о, Кром, иного слова, чем «пища» и не подобрать! И огонь в ее узких зрачках отнюдь не отсвет заходящего солнца!
«Как там Дуна? Лучше бы ему посидеть на дереве, пока все не кончится… впрочем, только боги знают, что тут лучше…»
Стоящий рядом с девушкой волк глухо заворчал и подался вперед.
— Стой!
Волк даже присел на задние лапы от этого крика, красный огонь в его глазах погас, и в них появился страх. Слуга ослушался господина!
— Отчего же ты молчишь человек?
— Ты — из Детей Младших Богов? — медленно спросил Конан, хотя и так знал ответ.
«Оборотни — тоже из Детей, да не из тех…» — вспомнились ему слова Унны. А сейчас перед киммерийцем стояла одна из «тех».
— Люди нас так называют? По-моему слишком длинно. Мое имя — Толара. Как зовут тебя, человек?
Она неожиданно приблизилась — Конан и глазом не успел моргнуть — на пару шагов, порыв ветра взметнул ее светлые волосы, и красный огонь, таящийся в глубине ее глаз, стал ярче, будто стремясь вырваться наружу.
1 2 3 4 5 6 7
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов