В волнах темно-синего моря тем временем продолжали плескаться беззаботные загорелые люди. Муравей беспощадно искусал ангела, из его ран текла золотая кровь и искрилась в солнечном свете. Однако в конце концов ангел прижал муравья к полу, сел на него верхом и душил до тех пор, пока – на картине номер 2895 – большие черные усики чудища не перестали подергиваться. Будильник показывал без двенадцати час. Поднявшись, ангел принялся открывать ящики и энергично рыться в бумагах; потом он перетряхнул все до единой книги из шкафа – и из белой брошюрки, на обложке которой было написано «Hegel et le pens?e moderne, s?minaire sur Hegel dirig? par Jean Hyppolite au College de Fran?e (1967–1968)», выпало на пол то, что он, по всей видимости, и искал; к моему изумлению, это оказалась фотография, запечатлевшая меня и Алвейру сидящими за большим окном погруженного в темноту ресторанчика «У змеи». Ангел старательно разорвал фотографию на мелкие кусочки, взмыл с террасы, полетел к морю, бросил обрывки в воду и направился к горизонту. На последней картине под номером 3600 ангел превратился в светлое пятно над лазоревой морской гладью. Был час дня, на берегу залива люди подставляли свои тела лучам палящего солнца. За этой картиной коридор заканчивался запертой дверью. Я слез с велосипеда, прислонил его к стене и нажал на ручку.
Глава 19
Лестница
Я попал в темную комнату, снова я чувствовал запах незнакомого помещения, еще один аккорд в сумбурной и печальной симфонии ароматов. За широким окном виднелось ночное небо, по которому неслись беспокойные рваные тучи; в прорехе между ними показался ясный месяц, его свет засиял на обоях, заблестел на стекле в глубине комнаты и на гладких мясистых листьях растений в цветочных горшках – а потом снова стало темно. Я подошел к окну, в стекло вплыла долина, рельеф которой дробился на бесконечное множество крыш и стен. Я сразу понял, где очутился; судя по всему, я проехал по извилистому коридору под Виноградами и теперь находился в одном из домов, что стоят неподалеку от верхнего конца лестницы в Нуслях, – их окна глядят на Нусельскую долину. Я стоял у окна чужой квартиры и смотрел вниз, в темную долину, где на снегу блестел свет фонарей; дальний склон переходил в холм Панкрац, на вершине которого возвышалась стеклянная башня гостиницы, стены ее то светились, то гасли в переменчивом свете луны.
У окна я заметил подзорную трубу на штативе; приложив глаз к ее окуляру, я стал медленно перемещать оптический прибор, мой взгляд скользил по фасадам домов и по заснеженным улицам, в окуляре появлялись ряды темных окон, молчаливые и пустые грузовики, одинокие фонари, освещающие заснеженные фабричные дворы, полутемные стеклянные проходные, железнодорожные насыпи, заросшие непролазным кустарником. Время от времени в окуляре мелькало освещенное окно. Я заглянул в комнату под самой крышей: там под кроватью из пола бил источник и тоненькой струйкой тек во тьму углов; возможно, что в другом городе он сольется с другими потоками, журчащими в темноте, и превратится в могучую плавную реку, загнанную в набережную из гранита и мрамора, с каменными сфинксами и широкими ступенями, ведущими под воду, реку, шум которой мы услышим за стеной в тишине ночи. Я увидел прихожую, где под вешалкой, на которой висели тяжелые пальто, разбили лагерь усталые альпинисты, восходящие по темной и опасной лестнице на какую-то ледяную вершину. Я увидел комнату с мятым бельем, раскиданным по креслам, где на паркете сиял бледным светом тайный полюс мира; кто его знает, какие металлы он тревожит и какие стрелки притягивает к себе в темноте; путешественник из последних сил стремился к нему через складки ковра, собирающегося в гармошку, путался в длинных белых занавесках, взбирался на гору мятых одеял на неубранной постели. Я видел спальню над кратером вулкана, скрытого в глубинах дома, она была озарена голубым свечением лавы, которая поднималась по трещинам и медленно вытекала из щелей шкафов, из промежутков между книгами на полках и из неплотно закрытого ящика ночного столика, который стоял у широкой кровати, – там на сказочно сияющих простынях спали, обнявшись, две обнаженные девушки. Я видел картежников, играющих в темном зеркальном зале на мраморном столике в горящие карты, языки пламени которых бесконечно отражались в черной тьме зеркал… видел я и какое-то унылое пророчество, полное ядовитых огней, в окне обветшалого дома над замерзшей гладью ручья Ботич.
За открытой дверью мне послышался тихий зов. Я вошел в соседнюю комнату: в ее передней части на ковре, украшенном причудливыми арабесками, лежал лунный свет, задняя же часть комнаты, откуда и доносились крики о помощи, была погружена в непроницаемую тьму. Я направился в ту сторону, я налетал в темноте на углы мебели, спотыкался о стулья, падал на мягкие диваны. Голос умолк, но был слышен какой-то гул, который то усиливался, то стихал. Что-то нежно коснулось моего лица; я представил себе крыло большого ночного насекомого, но, вытянув перед собой руку, нащупал бахрому, свисавшую с нижнего края торшера на металлической ножке. Я нашел шнур выключателя с гладким шариком на конце и потянул его. Среди тьмы вспыхнул абажур цвета слоновой кости; я увидел, что торшер стоит на берегу холодного неприветливого моря, он освещал зеленоватые волны, которые подползали из темноты к моим ногам, на узорах ковра слабели и превращались в пену, стекавшую по ковру назад, где ее подхватывала новая волна. Во тьме опять послышался крик: в круге света появилось бревно, за которое цеплялась девушка, ее тело, посиневшее от холода, облепили клочья разорванного платья. Набежавшая волна подняла ее почти до белого потолка комнаты, а потом положила передо мной на ковер. Девушка недвижно лежала под торшером. Я снял с нее промокшее тряпье, взял на руки и уложил под одеяло на кровать, которая стояла возле торшера. Я убрал с ее лица мокрые волосы и узнал в ней девушку с палубы корабля на Широкой улице.
Я пошел в соседнюю комнату и зажег газовую конфорку, при свете голубого огонька нашел коробочку с китайским драконом на крышке и приготовил чай. Вернувшись, я присел на краешек постели и поднес чашку к губам девушки; выпив чай, она посмотрела мне в глаза и медленно и спокойно произнесла:
– Мы потерпели крушение, когда корабль плыл по ужасно узкому проливу между книжными полками какой-то огромной библиотеки. Наверное, судно налетело на утесы из окаменевших книг, наверное, неведомые чуждые программы, которые уже давно буйствовали в глубинах корабельных компьютеров, просочились в навигационные планы и разорвали цепи логических импликаций. Впрочем, теперь это неважно. Спаслась только я… Никогда больше не увижу я моего жениха, он бродит нынче по скучным подводным кафе, и наш мир кажется ему зыбким и туманным, как удивительный сон. Я давно знала, что компьютеры готовят нам что-то недоброе, но не хотела говорить с ним об этом, он был доверчив, словно дитя, он безмерно уважал капитана и экипаж – помню, как укоризненно посмотрел он на меня, когда однажды я не сдержалась и сказала, что капитан мне противен. Он не обеспокоился даже тогда, когда уже всем пассажирам стало ясно, что по крайней мере двое из корабельных офицеров – это только лишь галлюцинации и что из наших испорченных ночных снов перед носом корабля творится некая неясная Африка, которая изготовилась к прыжку, подстерегая нас, будто жестокий зверь.
Мне казалось, что из моря за кроватью торчит голова рогатого морского чудища, но это был лишь перевернутый стол с потонувшего корабля, качающийся на волнах, – волна швырнула его на пианино, скрытое во тьме, нутро инструмента глухо отозвалось всеми струнами, аккорд тихой музыки сумасшествия звучал еще долго.
– Никогда больше не коснутся меня его руки, – шептала девушка, – меня будут трогать только занавески, волнующиеся на сквозняке, меня будут касаться лишь гладкие ткани, да отвратительно мокрые листья кустов, да стены. О боже, никогда я не выберусь из этой странной и печальной страны, мне придется жить тут одной среди страшных неподвижных фигур на фасадах, среди жутких орнаментов на стенах, я буду ходить вдоль бесконечных заборов, слушать шум далеких поездов, которые вторгаются во фразы и проникают в самые недра домов, и от них некуда деться…
Как будто в подтверждение ее слов послышалось гудение поезда, въезжающего в туннель, ночной голос одиночества и отчаяния. Я погладил девушку по щеке. Она схватила меня за руку и притянула к себе, с неожиданной силой втащила под одеяло, прижалась ко мне холодным телом, обвила вокруг меня ноги, ее руки забрались под мою рубашку и крепко сцепились за моей спиной. Мы лежали на боку, и я видел, как за ее плечом, которое выскользнуло из-под одеяла, появляются зеленые волны, подсвеченные огнем торшера, как они приближаются к нам и тут же отступают, время от времени брызги россыпью падали на одеяло и на наши лица. Прохладные губы поднялись с подушки, они шарили по моему лицу, точно какое-нибудь морское животное, а потом обхватили мои губы и прижались к ним.
Я услышал за собой шаги, приглушенные ковром. Девушка в ужасе прижалась ко мне еще сильнее. Я оторвал губы от ее рта и повернул голову: лавируя между предметами мебели, к нам подплывала неясная темная фигура. Когда она оказалась в круге света, я увидел, что это юноша, стоявший некогда с девушкой на палубе корабля и говоривший с ней о прибрежных бульварах и запотевших стаканах. Узнав его, девушка вскрикнула от радости, но отпустила меня не сразу, ее объятия разжимались постепенно.
– Ты жив! Как тебе удалось спастись? – спрашивала она, пока ее руки еще путешествовали у меня под рубашкой. – Ты приплыл на берег на спине дельфина? Тебя взял на палубу какой-нибудь контрабандистский корабль – один из тех, что бороздят недра дома?
Ее жених сел на краешек постели, перегнулся через меня и стал целовать ее лицо, плечи и грудь. Девушка наконец извлекла руку из-под моей рубашки и обвила ее вокруг шеи любовника. Почувствовав себя и неудобно, и неловко, я повернулся на живот и попытался пролезть под их прильнувшими друг к другу телами.
– Меня вообще не было на корабле, когда он потонул, – ласково и нежно говорил мужчина между поцелуями. – Ты уснула, а я пошел в магазин, чтобы купить тебе фиников, сушеных абрикосов и орешков кешью. – Он достал из полиэтиленового пакета очищенный орешек и положил его девушке в рот, она принялась жевать.
На меня больше никто не обращал внимания; наконец мне удалось выбраться из кровати, я шагал через комнату к окну, за которым светила луна, и слышал за спиной их разговор, в который вплетался шорох волн.
– Что мы теперь будем делать? – спросила девушка. – Нам никогда не попасть на остров, никогда не пройтись по белым бульварам, не посидеть на террасе над морем…
– Это неважно, – отвечал ее друг, – так даже лучше, мы будем все представлять себе. Будем каждый день придумывать прогулки, игры в светящихся бассейнах, отличные вечеринки с фонариками, флирты с интересными людьми, танцы на ночных палубах яхт. Мы ведь не настолько тупы, чтобы нуждаться в реальности…
Голоса в глубине комнаты совсем слились с шумом моря. Я вышел из квартиры в темный коридор; из двери дома можно было попасть прямиком на Нусельскую лестницу. Я спускался в долину по припорошенным снегом ступеням, слева внизу из туннеля в склоне выбегали, разветвляясь, железнодорожные пути, справа перегибался через ограду и нависал над лестницей кустарник, что рос на краю крутых заснеженных садов. Мои ноги осторожно нащупывали заметенные снегом ступеньки; луна исчезла за тучами, была глубокая тьма, но мне все же казалось, что под снегом потихоньку разгорается искристый свет. Я обернулся и замер. По лестнице медленно, потупив голову, спускалась фигура, излучающая бледное зеленоватое сияние. Она была закутана в белоснежный плащ с широким капюшоном, закрывавшим лицо. На белой ткани проступали большие и темные кровавые пятна. Я отступил к ограде сада, скрюченные ветки упирались мне в спину и ерошили волосы. Сияющая фигура приближалась; коснувшись ногой ступени, на которой я стоял, она остановилась и повернула ко мне голову. Видение откинуло капюшон – и я вскрикнул: я увидел изможденное лицо, которое в последние дни смотрело на меня со множества картин, я увидел глубокую незаживающую рану на шее, из которой текла темная кровь. «Даргуз», – прошептал я. Мы стояли лицом к лицу и молча смотрели друг на друга, далеко-далеко за бледно сияющей головой с длинными растрепанными волосами проезжал по виадуку ночной экспресс со светящимися окнами; кровь тихо капала в снег. Я не знал, как вести себя, прежде мне не приходилось встречаться с богом. Я едва удержался, чтобы не протянуть ему руку. Быть может, надо попросить его перенести молодоженов, корабль которых потерпел крушение, на острова и помочь усталой Алвейре разрешить ее сомнения?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Глава 19
Лестница
Я попал в темную комнату, снова я чувствовал запах незнакомого помещения, еще один аккорд в сумбурной и печальной симфонии ароматов. За широким окном виднелось ночное небо, по которому неслись беспокойные рваные тучи; в прорехе между ними показался ясный месяц, его свет засиял на обоях, заблестел на стекле в глубине комнаты и на гладких мясистых листьях растений в цветочных горшках – а потом снова стало темно. Я подошел к окну, в стекло вплыла долина, рельеф которой дробился на бесконечное множество крыш и стен. Я сразу понял, где очутился; судя по всему, я проехал по извилистому коридору под Виноградами и теперь находился в одном из домов, что стоят неподалеку от верхнего конца лестницы в Нуслях, – их окна глядят на Нусельскую долину. Я стоял у окна чужой квартиры и смотрел вниз, в темную долину, где на снегу блестел свет фонарей; дальний склон переходил в холм Панкрац, на вершине которого возвышалась стеклянная башня гостиницы, стены ее то светились, то гасли в переменчивом свете луны.
У окна я заметил подзорную трубу на штативе; приложив глаз к ее окуляру, я стал медленно перемещать оптический прибор, мой взгляд скользил по фасадам домов и по заснеженным улицам, в окуляре появлялись ряды темных окон, молчаливые и пустые грузовики, одинокие фонари, освещающие заснеженные фабричные дворы, полутемные стеклянные проходные, железнодорожные насыпи, заросшие непролазным кустарником. Время от времени в окуляре мелькало освещенное окно. Я заглянул в комнату под самой крышей: там под кроватью из пола бил источник и тоненькой струйкой тек во тьму углов; возможно, что в другом городе он сольется с другими потоками, журчащими в темноте, и превратится в могучую плавную реку, загнанную в набережную из гранита и мрамора, с каменными сфинксами и широкими ступенями, ведущими под воду, реку, шум которой мы услышим за стеной в тишине ночи. Я увидел прихожую, где под вешалкой, на которой висели тяжелые пальто, разбили лагерь усталые альпинисты, восходящие по темной и опасной лестнице на какую-то ледяную вершину. Я увидел комнату с мятым бельем, раскиданным по креслам, где на паркете сиял бледным светом тайный полюс мира; кто его знает, какие металлы он тревожит и какие стрелки притягивает к себе в темноте; путешественник из последних сил стремился к нему через складки ковра, собирающегося в гармошку, путался в длинных белых занавесках, взбирался на гору мятых одеял на неубранной постели. Я видел спальню над кратером вулкана, скрытого в глубинах дома, она была озарена голубым свечением лавы, которая поднималась по трещинам и медленно вытекала из щелей шкафов, из промежутков между книгами на полках и из неплотно закрытого ящика ночного столика, который стоял у широкой кровати, – там на сказочно сияющих простынях спали, обнявшись, две обнаженные девушки. Я видел картежников, играющих в темном зеркальном зале на мраморном столике в горящие карты, языки пламени которых бесконечно отражались в черной тьме зеркал… видел я и какое-то унылое пророчество, полное ядовитых огней, в окне обветшалого дома над замерзшей гладью ручья Ботич.
За открытой дверью мне послышался тихий зов. Я вошел в соседнюю комнату: в ее передней части на ковре, украшенном причудливыми арабесками, лежал лунный свет, задняя же часть комнаты, откуда и доносились крики о помощи, была погружена в непроницаемую тьму. Я направился в ту сторону, я налетал в темноте на углы мебели, спотыкался о стулья, падал на мягкие диваны. Голос умолк, но был слышен какой-то гул, который то усиливался, то стихал. Что-то нежно коснулось моего лица; я представил себе крыло большого ночного насекомого, но, вытянув перед собой руку, нащупал бахрому, свисавшую с нижнего края торшера на металлической ножке. Я нашел шнур выключателя с гладким шариком на конце и потянул его. Среди тьмы вспыхнул абажур цвета слоновой кости; я увидел, что торшер стоит на берегу холодного неприветливого моря, он освещал зеленоватые волны, которые подползали из темноты к моим ногам, на узорах ковра слабели и превращались в пену, стекавшую по ковру назад, где ее подхватывала новая волна. Во тьме опять послышался крик: в круге света появилось бревно, за которое цеплялась девушка, ее тело, посиневшее от холода, облепили клочья разорванного платья. Набежавшая волна подняла ее почти до белого потолка комнаты, а потом положила передо мной на ковер. Девушка недвижно лежала под торшером. Я снял с нее промокшее тряпье, взял на руки и уложил под одеяло на кровать, которая стояла возле торшера. Я убрал с ее лица мокрые волосы и узнал в ней девушку с палубы корабля на Широкой улице.
Я пошел в соседнюю комнату и зажег газовую конфорку, при свете голубого огонька нашел коробочку с китайским драконом на крышке и приготовил чай. Вернувшись, я присел на краешек постели и поднес чашку к губам девушки; выпив чай, она посмотрела мне в глаза и медленно и спокойно произнесла:
– Мы потерпели крушение, когда корабль плыл по ужасно узкому проливу между книжными полками какой-то огромной библиотеки. Наверное, судно налетело на утесы из окаменевших книг, наверное, неведомые чуждые программы, которые уже давно буйствовали в глубинах корабельных компьютеров, просочились в навигационные планы и разорвали цепи логических импликаций. Впрочем, теперь это неважно. Спаслась только я… Никогда больше не увижу я моего жениха, он бродит нынче по скучным подводным кафе, и наш мир кажется ему зыбким и туманным, как удивительный сон. Я давно знала, что компьютеры готовят нам что-то недоброе, но не хотела говорить с ним об этом, он был доверчив, словно дитя, он безмерно уважал капитана и экипаж – помню, как укоризненно посмотрел он на меня, когда однажды я не сдержалась и сказала, что капитан мне противен. Он не обеспокоился даже тогда, когда уже всем пассажирам стало ясно, что по крайней мере двое из корабельных офицеров – это только лишь галлюцинации и что из наших испорченных ночных снов перед носом корабля творится некая неясная Африка, которая изготовилась к прыжку, подстерегая нас, будто жестокий зверь.
Мне казалось, что из моря за кроватью торчит голова рогатого морского чудища, но это был лишь перевернутый стол с потонувшего корабля, качающийся на волнах, – волна швырнула его на пианино, скрытое во тьме, нутро инструмента глухо отозвалось всеми струнами, аккорд тихой музыки сумасшествия звучал еще долго.
– Никогда больше не коснутся меня его руки, – шептала девушка, – меня будут трогать только занавески, волнующиеся на сквозняке, меня будут касаться лишь гладкие ткани, да отвратительно мокрые листья кустов, да стены. О боже, никогда я не выберусь из этой странной и печальной страны, мне придется жить тут одной среди страшных неподвижных фигур на фасадах, среди жутких орнаментов на стенах, я буду ходить вдоль бесконечных заборов, слушать шум далеких поездов, которые вторгаются во фразы и проникают в самые недра домов, и от них некуда деться…
Как будто в подтверждение ее слов послышалось гудение поезда, въезжающего в туннель, ночной голос одиночества и отчаяния. Я погладил девушку по щеке. Она схватила меня за руку и притянула к себе, с неожиданной силой втащила под одеяло, прижалась ко мне холодным телом, обвила вокруг меня ноги, ее руки забрались под мою рубашку и крепко сцепились за моей спиной. Мы лежали на боку, и я видел, как за ее плечом, которое выскользнуло из-под одеяла, появляются зеленые волны, подсвеченные огнем торшера, как они приближаются к нам и тут же отступают, время от времени брызги россыпью падали на одеяло и на наши лица. Прохладные губы поднялись с подушки, они шарили по моему лицу, точно какое-нибудь морское животное, а потом обхватили мои губы и прижались к ним.
Я услышал за собой шаги, приглушенные ковром. Девушка в ужасе прижалась ко мне еще сильнее. Я оторвал губы от ее рта и повернул голову: лавируя между предметами мебели, к нам подплывала неясная темная фигура. Когда она оказалась в круге света, я увидел, что это юноша, стоявший некогда с девушкой на палубе корабля и говоривший с ней о прибрежных бульварах и запотевших стаканах. Узнав его, девушка вскрикнула от радости, но отпустила меня не сразу, ее объятия разжимались постепенно.
– Ты жив! Как тебе удалось спастись? – спрашивала она, пока ее руки еще путешествовали у меня под рубашкой. – Ты приплыл на берег на спине дельфина? Тебя взял на палубу какой-нибудь контрабандистский корабль – один из тех, что бороздят недра дома?
Ее жених сел на краешек постели, перегнулся через меня и стал целовать ее лицо, плечи и грудь. Девушка наконец извлекла руку из-под моей рубашки и обвила ее вокруг шеи любовника. Почувствовав себя и неудобно, и неловко, я повернулся на живот и попытался пролезть под их прильнувшими друг к другу телами.
– Меня вообще не было на корабле, когда он потонул, – ласково и нежно говорил мужчина между поцелуями. – Ты уснула, а я пошел в магазин, чтобы купить тебе фиников, сушеных абрикосов и орешков кешью. – Он достал из полиэтиленового пакета очищенный орешек и положил его девушке в рот, она принялась жевать.
На меня больше никто не обращал внимания; наконец мне удалось выбраться из кровати, я шагал через комнату к окну, за которым светила луна, и слышал за спиной их разговор, в который вплетался шорох волн.
– Что мы теперь будем делать? – спросила девушка. – Нам никогда не попасть на остров, никогда не пройтись по белым бульварам, не посидеть на террасе над морем…
– Это неважно, – отвечал ее друг, – так даже лучше, мы будем все представлять себе. Будем каждый день придумывать прогулки, игры в светящихся бассейнах, отличные вечеринки с фонариками, флирты с интересными людьми, танцы на ночных палубах яхт. Мы ведь не настолько тупы, чтобы нуждаться в реальности…
Голоса в глубине комнаты совсем слились с шумом моря. Я вышел из квартиры в темный коридор; из двери дома можно было попасть прямиком на Нусельскую лестницу. Я спускался в долину по припорошенным снегом ступеням, слева внизу из туннеля в склоне выбегали, разветвляясь, железнодорожные пути, справа перегибался через ограду и нависал над лестницей кустарник, что рос на краю крутых заснеженных садов. Мои ноги осторожно нащупывали заметенные снегом ступеньки; луна исчезла за тучами, была глубокая тьма, но мне все же казалось, что под снегом потихоньку разгорается искристый свет. Я обернулся и замер. По лестнице медленно, потупив голову, спускалась фигура, излучающая бледное зеленоватое сияние. Она была закутана в белоснежный плащ с широким капюшоном, закрывавшим лицо. На белой ткани проступали большие и темные кровавые пятна. Я отступил к ограде сада, скрюченные ветки упирались мне в спину и ерошили волосы. Сияющая фигура приближалась; коснувшись ногой ступени, на которой я стоял, она остановилась и повернула ко мне голову. Видение откинуло капюшон – и я вскрикнул: я увидел изможденное лицо, которое в последние дни смотрело на меня со множества картин, я увидел глубокую незаживающую рану на шее, из которой текла темная кровь. «Даргуз», – прошептал я. Мы стояли лицом к лицу и молча смотрели друг на друга, далеко-далеко за бледно сияющей головой с длинными растрепанными волосами проезжал по виадуку ночной экспресс со светящимися окнами; кровь тихо капала в снег. Я не знал, как вести себя, прежде мне не приходилось встречаться с богом. Я едва удержался, чтобы не протянуть ему руку. Быть может, надо попросить его перенести молодоженов, корабль которых потерпел крушение, на острова и помочь усталой Алвейре разрешить ее сомнения?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21