Снегопады кончились, но начались холода. И хотя продолжительность дня увеличивалась, морозы крепчали день ото дня. Стояла ясная безоблачная погода. Повисшее над лесом белесое небо напоминало кусок льда, солнце едва поднималось над горизонтом и неуверенно мерцало, словно не в силах пробиться сквозь полярную стужу. Лес замерз. Жизнь, казалось, ушла куда-то прочь. Страшная, смертельная ледяная тишина господствовала вокруг. Лишь время от времени безмолвие пронзал сухой стеклянный треск – это от мороза лопались стволы деревьев.
Пантелеевы почти не высовывали носов из избы. В этом не было необходимости. Даже дрова лежали под боком, за дверью. Если кому и случалось на несколько минут оказаться на улице, то ресницы и брови тут же заиндевевали от собственного дыхания. Однако дом оказался настолько теплым, что внутри морозов не чувствовалось. Неизвестные строители знали свое дело. Обитые шкурами двери не пропускали холода, день и ночь топилась печь, и все же ощущение уюта не приходило. Некая напряженность витала в атмосфере избы, словно ее отравлял легкий угарец. Дети стали сонными и вялыми, подолгу спали, а если и бодрствовали, то слонялись по горнице словно вареные. Отец с матерью пытались расшевелить их, но это плохо удавалось, даже занятия были на время прекращены. Тогда отцу пришла мысль читать вслух. Начал он с «Трех мушкетеров». Читал, сколько хватало сил, потом его сменяла мать. Дюма оказался чем-то вроде возбуждающего лекарства. Сонная одурь пропала, дети, затаив дыхание, слушали о приключениях мушкетеров. Одолели и «Двадцать…» и «Десять лет спустя», добрались и до «Графа Монте-Кристо», первый том бессмертного романа произвел еще большее впечатление, чем похождения Атоса, Портоса, Арамиса и д'Артаньяна. Судьба Эдмона Дантеса в чем-то перекрещивалась с их собственными судьбами.
3
– Как все-таки ты нашел это место? – поинтересовалась мать, после того как отец, решив передохнуть, отложил роман в сторону.
– Какое место? – не понял он.
– Наше нынешнее обиталище.
– А-а… – Он задумался. – Лет пять назад в больницу поступил довольно странный человек, мужчина лет пятидесяти, без всяких документов, к тому же в тяжелейшем состоянии. У него держалась очень высокая температура, типичная для крупозного воспаления легких. Кто он такой, я до сих пор не знаю. Среди его немногочисленных вещей я обнаружил карту, на которой и было указано расположение нашей заимки. Вот и все. О карте я вспомнил два года назад и решил проверить, действительно ли в тайге имеется заимка. Со второго раза обнаружил… И вот она нам пригодилась.
– Что все же это был за человек?
– Я же говорю – не знаю! Скорее всего старообрядец. Кержак, как здесь говорят. Ты, наверное, тоже не раз слышала, что в здешних лесах до сих пор существуют старообрядческие скиты. Впрочем, это скорее всего легенды. Но, безусловно, такие поселения существовали в прошлом, и наш дом – тому пример. Человек, которому принадлежала карта, умер, не приходя в сознание. Перед смертью он долго бредил, говорил довольно странные вещи. Словом, был не в себе.
– Что, например?
– Говорил-то? Читал молитвы, поминал злых духов, плел разную околесицу… Я же говорю, у него был сильный жар. Да, говорил об оборотнях… Называл какое-то нерусское имя. Я, честно говоря, не помню. Ням или Нам, а может, Нум – что-то в этом роде. Вроде этот Нум преследует его и его близких за грехи и гордыню… Я же говорю, не очень вслушивался.
– А кроме карты, что при нем было?
– Да ничего особенного. Спички и кресало. Я даже удивился, зачем ему одновременно спички и кресало. Свеча какая-то странная, вернее, огарок. Я так и не понял, из какого жира она сделана. Что еще? Крест на шее. Ложка деревянная, несколько ружейных патронов… Не густо.
– А потом? – спросил Сережа.
– Что потом? Похоронили его на кладбище, и все. Скорее всего в заимке случилась какая-то эпидемия, может быть, цинга их одолела, может, еще какая-то зараза. Но, судя по всему, здесь жили две семьи – в нашем и в соседнем доме. Да и по орудиям, инструментам можно определить: людей здесь имелось достаточно. Лопат вон сколько. Топоры, пилы, даже небольшая кузница у них существовала. Хозяйствовали, как видно, не одно десятилетие. Да потом дом на соседнем озере, там, где я книгу нашел, он побольше нашего, правда, очень обветшал, его, видать, покинули довольно давно.
– Что, кстати, за книга? Ты, я видела, совсем недавно листал ее.
– Нечто вроде дневника.
Отец достал черную книгу и расстегнул застежки.
– Писано, судя по всему, на протяжении многих лет разными людьми, почерки явно несхожи, некоторые места просто невозможно прочитать, текст сбивчив, бессвязен… К тому же сам язык очень архаичен, встречается церковно-славянская лексика и грубое просторечие и рядом какой-то почти непонятный диалект. Да и летосчисление… До Петра Великого на Руси отсчет лет велся не от Рождества Христова, как сейчас, а от сотворения мира. Я даже приблизительно не помню, как перевести даты, имеющиеся в данной книге, в привычные нам. Вот, например, тут написано: «В лето 7364 е случился худой урожай конопли…» Когда это произошло? В позапрошлом или прошлом веке? В основном в книге речь идет о разных событиях, происходивших на заимке: погоде, урожаях, охоте, о посещении ее каким-нибудь прохожим. Подробно рассказывается о молениях и радениях… встречается и непонятная мистика. Довольно часто попадается упоминание о некоем чудовище, посланном вроде бы за грехи и неусердное моление Господу. Вне всякого сомнения, никакого чудовища на самом деле не существовало. Скорее всего писавший эту чушь начитался Библии и по-своему изложил одну из ее глав – «Откровения святого Иоанна Богослова» – «Апокалипсис». Там речь тоже ведется о разных чудовищах и знамениях. В общем-то, на мой взгляд… – отец закрыл книгу, аккуратно застегнул застежки, – давайте-ка лучше вернемся к «Графу Монте-Кристо».
Ночью Сережа долго не мог заснуть. Он раскинулся на теплой лежанке русской печи и раздумывал: что же это за чудище, о котором упоминалось в черной книге. А может быть, действительно в здешних лесах водится огромный страшный зверь, который только и ждет случая, чтобы напасть на них?
Однако, если бы этот зверь желал напасть, он бы, наверное, уже давно осуществил свой замысел.
Мальчик услышал какой-то шорох и повернулся посмотреть, что там происходит. Он увидел силуэт отца, который осторожно встал со своей постели и перебрался к матери. В темноте Сережа различил какую-то возню, потом вздохи и сопение. Сережа не первый раз наблюдал подобную сцену. Кажется, это называется любовью, а еще… он вспомнил дружный гогот мальчишек, когда они, собравшись в кружок, рассказывали о подсмотренном. Большинство жило в тесноте, вот как они теперь, и поводов удовлетворить любопытство было достаточно. Да и их родители, как понимал Сережа, не особенно и стеснялись. Лишь только погаснет в комнате свет, они… Сережа вспомнил слово, которым пользовались мальчишки. Гадкое слово, но что-то есть в нем притягательное. Грязное, но сладенькое, словно кто-то внутри щекочет гусиным перышком. Вообще запрещенные слова вызывали у мальчика двойственное чувство. С одной стороны, было неловко их слышать, а слышал он их достаточно часто, конечно, не здесь, а в городе. С другой – ему нравилось их смачное, словно жирный плевок, короткое емкое звучание. Иногда, уйдя подальше в лес, Сережа несколько раз вслух громко и отчетливо произносил ругательства, стыдясь и упиваясь одновременно. В запретных вещах действительно имелась своя прелесть.
Так, размышляя о непристойной лексике и пытаясь разглядеть, что происходит на кровати родителей, лежал мальчик, как вдруг ему показалось, что возле дома кто-то ходит. Он прислушался. За окном раздавался отчетливый скрип снега. Но вовсе не такой скрип, какой издает при ходьбе человек. Казалось, нечто огромное очень осторожно и даже боязливо топталось возле избы. Вот шуршание снега прекратилось, словно нечто замерло, прислушиваясь. Вот снова двинулось… Интересно, слышат ли родители? Вряд ли. Им не до этого. А остальные? Сестра, наверное, спит. А Зана? Лайка чуть слышно заскулила. Неужели она тоже почуяла? А может, это только снится ему? Если бы вокруг дома слонялся зверь, Зана прореагировала бы по-другому. Она подняла бы такой лай, что все наверняка проснулись бы, а сейчас всего лишь тихонечко поскуливает. А может, ей очень страшно? Сережа снова прислушался. Нет. Тихо. Неужели показалось? Наслушался рассказов отца, вот и мерещится. Все равно он утром проверит. Если зверь действительно проходил, наверняка останутся следы. Огромный зверь! А вот снова!.. Или он все-таки спит? Сон или не сон? А почему бы сейчас не посмотреть, кто гуляет возле дома. Мальчик соскочил с печки и, как был, в теплой длинной рубашке, выскользнул за дверь. Так и есть. Вот оно – чудовище. Возвышается над избой. Огромное, темное, но вроде бы не страшное. Даже наоборот. Оно вовсе не желает им зла. Ох, на что же оно похоже? Туманное, лохматое… Красные горящие глаза. Оно словно манит к себе, не дает отвести взгляд… Зовет… Зовет… Приближается… Сережа дернулся и проснулся. Стояла мертвая тишина, прерываемая лишь легким похрапыванием спящих родителей и сестры. Значит, это был только сон, и все же утром нужно проверить, есть ли на снегу следы.
Зима наконец-то закончилась. В самом ее конце отец снова сходил в город и, помимо прочего, привез оттуда трех куриц и петуха, кроме того, каким-то уж и вовсе неведомым образом он сумел приволочь козу. Коза недовольно встряхивала рогатой головой и косила диким янтарным глазом. «Коза стельная, – сообщил отец гордо, – скоро с молоком будем». Нельзя сказать, чтобы новые животные доставили обитателям заимки особую радость. Только отец довольно потирал руки. Хозяйство налаживалось, а это не могло не радовать его.
Стоит ли рассказывать, что с наступлением весны жизнь их наполнилась работой – изнуряющей, опостылевшей, но необходимой. Необходимой, чтобы выжить. Посеяли рожь, потом овес, картошку… Подоспела пора огорода. И весь день они не разгибали спины. Сережа трудился не меньше других, полол, окучивал, приглядывал за недавно родившимся козленком. И все же, улучив свободный момент, он стремился в лес.
Если в прошлом году отец не приветствовал его отлучки, опасаясь, что он попадет в беду, то теперь смотрел на них сквозь пальцы, видя, что сын ориентируется в лесу почти так же хорошо, как и он сам. Даже мать, иной раз и ворчавшая, воспринимала длительное отсутствие сына достаточно спокойно. И только сестра тревожно поглядывала на Сережу, словно опасалась, что в лесу с ним произошло что-то непонятное, и он скрывает это.
Однако ничего страшного не происходило. Сережа прекрасно изучил окрестности их обиталища. Примерно в километре от дома, если идти на север, начинались болота. Это были огромные пустоши, на которых кое-где островами возвышались небольшие сосновые лески. Местами водная трясина переходила в сухие на вид участки, покрытые ярким ядовито-изумрудным мхом. Сережа знал, что под этой предательской растительностью могут скрываться так называемые окна – глубокие топкие места, из которых почти невозможно выбраться в одиночку. Иногда болота неожиданно превращались в небольшие озерца, соединявшиеся между собой протоками и ручьями. Топи тянулись на десятки, а возможно, и сотни километров. Летом они были даже красивы. Шелестела осока, яркие цветы покрывали зеленые лужайки. Здесь кипела невидимая несведущему глазу жизнь. В камышах и осоке гнездилось множество птиц: утки, кулики, какая-то неведомая мелочь. В начале лета ночами стоял неумолчный гул – то пели лягушки. Их тут было, наверное, миллионы. На болотах встречались водяные крысы и даже бобры.
Первое время Сережа страшился этих обманчивых топких пространств. Он опасливо стоял на мшистом берегу и следил, как огромный лунь чертит воздух над болотами.
Странная эта птица то припадала к самой воде, то взмывала высоко в воздух. Она, казалось, повелевала здесь всем. Сережа нагнулся, сорвал веточку прошлогодней клюквы и, морщась, стал жевать. Болота и притягивали, и отталкивали одновременно. И не только своей реальной опасностью. Сереже казалось, что нечто страшное, незримое присутствует в этих местах. Оно прячется в густой осоке, звучит в резком писке болотной птицы, заставляет вздрагивать, когда из-под ног внезапно выскакивает лягушка и шумно плюхается в воду. Довольно быстро Сережа понял, как зовется это незримое нечто. Имя ему – смерть.
На болотах, конечно, полно жизни. Но почему же тогда охватывает тут беспричинная грусть, почему ни с того ни с сего сжимается в неясном предчувствии сердце? Что-то давит тяжелой угнетающей волной.
Но таким было лишь первое ощущение. Чем больше бывал Сережа на болотах, тем больше его тянуло сюда. Пропал страх перед топью, он прекрасно ориентировался на этих зыбких коварных пустошах, усыпанных клюквой и морошкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Пантелеевы почти не высовывали носов из избы. В этом не было необходимости. Даже дрова лежали под боком, за дверью. Если кому и случалось на несколько минут оказаться на улице, то ресницы и брови тут же заиндевевали от собственного дыхания. Однако дом оказался настолько теплым, что внутри морозов не чувствовалось. Неизвестные строители знали свое дело. Обитые шкурами двери не пропускали холода, день и ночь топилась печь, и все же ощущение уюта не приходило. Некая напряженность витала в атмосфере избы, словно ее отравлял легкий угарец. Дети стали сонными и вялыми, подолгу спали, а если и бодрствовали, то слонялись по горнице словно вареные. Отец с матерью пытались расшевелить их, но это плохо удавалось, даже занятия были на время прекращены. Тогда отцу пришла мысль читать вслух. Начал он с «Трех мушкетеров». Читал, сколько хватало сил, потом его сменяла мать. Дюма оказался чем-то вроде возбуждающего лекарства. Сонная одурь пропала, дети, затаив дыхание, слушали о приключениях мушкетеров. Одолели и «Двадцать…» и «Десять лет спустя», добрались и до «Графа Монте-Кристо», первый том бессмертного романа произвел еще большее впечатление, чем похождения Атоса, Портоса, Арамиса и д'Артаньяна. Судьба Эдмона Дантеса в чем-то перекрещивалась с их собственными судьбами.
3
– Как все-таки ты нашел это место? – поинтересовалась мать, после того как отец, решив передохнуть, отложил роман в сторону.
– Какое место? – не понял он.
– Наше нынешнее обиталище.
– А-а… – Он задумался. – Лет пять назад в больницу поступил довольно странный человек, мужчина лет пятидесяти, без всяких документов, к тому же в тяжелейшем состоянии. У него держалась очень высокая температура, типичная для крупозного воспаления легких. Кто он такой, я до сих пор не знаю. Среди его немногочисленных вещей я обнаружил карту, на которой и было указано расположение нашей заимки. Вот и все. О карте я вспомнил два года назад и решил проверить, действительно ли в тайге имеется заимка. Со второго раза обнаружил… И вот она нам пригодилась.
– Что все же это был за человек?
– Я же говорю – не знаю! Скорее всего старообрядец. Кержак, как здесь говорят. Ты, наверное, тоже не раз слышала, что в здешних лесах до сих пор существуют старообрядческие скиты. Впрочем, это скорее всего легенды. Но, безусловно, такие поселения существовали в прошлом, и наш дом – тому пример. Человек, которому принадлежала карта, умер, не приходя в сознание. Перед смертью он долго бредил, говорил довольно странные вещи. Словом, был не в себе.
– Что, например?
– Говорил-то? Читал молитвы, поминал злых духов, плел разную околесицу… Я же говорю, у него был сильный жар. Да, говорил об оборотнях… Называл какое-то нерусское имя. Я, честно говоря, не помню. Ням или Нам, а может, Нум – что-то в этом роде. Вроде этот Нум преследует его и его близких за грехи и гордыню… Я же говорю, не очень вслушивался.
– А кроме карты, что при нем было?
– Да ничего особенного. Спички и кресало. Я даже удивился, зачем ему одновременно спички и кресало. Свеча какая-то странная, вернее, огарок. Я так и не понял, из какого жира она сделана. Что еще? Крест на шее. Ложка деревянная, несколько ружейных патронов… Не густо.
– А потом? – спросил Сережа.
– Что потом? Похоронили его на кладбище, и все. Скорее всего в заимке случилась какая-то эпидемия, может быть, цинга их одолела, может, еще какая-то зараза. Но, судя по всему, здесь жили две семьи – в нашем и в соседнем доме. Да и по орудиям, инструментам можно определить: людей здесь имелось достаточно. Лопат вон сколько. Топоры, пилы, даже небольшая кузница у них существовала. Хозяйствовали, как видно, не одно десятилетие. Да потом дом на соседнем озере, там, где я книгу нашел, он побольше нашего, правда, очень обветшал, его, видать, покинули довольно давно.
– Что, кстати, за книга? Ты, я видела, совсем недавно листал ее.
– Нечто вроде дневника.
Отец достал черную книгу и расстегнул застежки.
– Писано, судя по всему, на протяжении многих лет разными людьми, почерки явно несхожи, некоторые места просто невозможно прочитать, текст сбивчив, бессвязен… К тому же сам язык очень архаичен, встречается церковно-славянская лексика и грубое просторечие и рядом какой-то почти непонятный диалект. Да и летосчисление… До Петра Великого на Руси отсчет лет велся не от Рождества Христова, как сейчас, а от сотворения мира. Я даже приблизительно не помню, как перевести даты, имеющиеся в данной книге, в привычные нам. Вот, например, тут написано: «В лето 7364 е случился худой урожай конопли…» Когда это произошло? В позапрошлом или прошлом веке? В основном в книге речь идет о разных событиях, происходивших на заимке: погоде, урожаях, охоте, о посещении ее каким-нибудь прохожим. Подробно рассказывается о молениях и радениях… встречается и непонятная мистика. Довольно часто попадается упоминание о некоем чудовище, посланном вроде бы за грехи и неусердное моление Господу. Вне всякого сомнения, никакого чудовища на самом деле не существовало. Скорее всего писавший эту чушь начитался Библии и по-своему изложил одну из ее глав – «Откровения святого Иоанна Богослова» – «Апокалипсис». Там речь тоже ведется о разных чудовищах и знамениях. В общем-то, на мой взгляд… – отец закрыл книгу, аккуратно застегнул застежки, – давайте-ка лучше вернемся к «Графу Монте-Кристо».
Ночью Сережа долго не мог заснуть. Он раскинулся на теплой лежанке русской печи и раздумывал: что же это за чудище, о котором упоминалось в черной книге. А может быть, действительно в здешних лесах водится огромный страшный зверь, который только и ждет случая, чтобы напасть на них?
Однако, если бы этот зверь желал напасть, он бы, наверное, уже давно осуществил свой замысел.
Мальчик услышал какой-то шорох и повернулся посмотреть, что там происходит. Он увидел силуэт отца, который осторожно встал со своей постели и перебрался к матери. В темноте Сережа различил какую-то возню, потом вздохи и сопение. Сережа не первый раз наблюдал подобную сцену. Кажется, это называется любовью, а еще… он вспомнил дружный гогот мальчишек, когда они, собравшись в кружок, рассказывали о подсмотренном. Большинство жило в тесноте, вот как они теперь, и поводов удовлетворить любопытство было достаточно. Да и их родители, как понимал Сережа, не особенно и стеснялись. Лишь только погаснет в комнате свет, они… Сережа вспомнил слово, которым пользовались мальчишки. Гадкое слово, но что-то есть в нем притягательное. Грязное, но сладенькое, словно кто-то внутри щекочет гусиным перышком. Вообще запрещенные слова вызывали у мальчика двойственное чувство. С одной стороны, было неловко их слышать, а слышал он их достаточно часто, конечно, не здесь, а в городе. С другой – ему нравилось их смачное, словно жирный плевок, короткое емкое звучание. Иногда, уйдя подальше в лес, Сережа несколько раз вслух громко и отчетливо произносил ругательства, стыдясь и упиваясь одновременно. В запретных вещах действительно имелась своя прелесть.
Так, размышляя о непристойной лексике и пытаясь разглядеть, что происходит на кровати родителей, лежал мальчик, как вдруг ему показалось, что возле дома кто-то ходит. Он прислушался. За окном раздавался отчетливый скрип снега. Но вовсе не такой скрип, какой издает при ходьбе человек. Казалось, нечто огромное очень осторожно и даже боязливо топталось возле избы. Вот шуршание снега прекратилось, словно нечто замерло, прислушиваясь. Вот снова двинулось… Интересно, слышат ли родители? Вряд ли. Им не до этого. А остальные? Сестра, наверное, спит. А Зана? Лайка чуть слышно заскулила. Неужели она тоже почуяла? А может, это только снится ему? Если бы вокруг дома слонялся зверь, Зана прореагировала бы по-другому. Она подняла бы такой лай, что все наверняка проснулись бы, а сейчас всего лишь тихонечко поскуливает. А может, ей очень страшно? Сережа снова прислушался. Нет. Тихо. Неужели показалось? Наслушался рассказов отца, вот и мерещится. Все равно он утром проверит. Если зверь действительно проходил, наверняка останутся следы. Огромный зверь! А вот снова!.. Или он все-таки спит? Сон или не сон? А почему бы сейчас не посмотреть, кто гуляет возле дома. Мальчик соскочил с печки и, как был, в теплой длинной рубашке, выскользнул за дверь. Так и есть. Вот оно – чудовище. Возвышается над избой. Огромное, темное, но вроде бы не страшное. Даже наоборот. Оно вовсе не желает им зла. Ох, на что же оно похоже? Туманное, лохматое… Красные горящие глаза. Оно словно манит к себе, не дает отвести взгляд… Зовет… Зовет… Приближается… Сережа дернулся и проснулся. Стояла мертвая тишина, прерываемая лишь легким похрапыванием спящих родителей и сестры. Значит, это был только сон, и все же утром нужно проверить, есть ли на снегу следы.
Зима наконец-то закончилась. В самом ее конце отец снова сходил в город и, помимо прочего, привез оттуда трех куриц и петуха, кроме того, каким-то уж и вовсе неведомым образом он сумел приволочь козу. Коза недовольно встряхивала рогатой головой и косила диким янтарным глазом. «Коза стельная, – сообщил отец гордо, – скоро с молоком будем». Нельзя сказать, чтобы новые животные доставили обитателям заимки особую радость. Только отец довольно потирал руки. Хозяйство налаживалось, а это не могло не радовать его.
Стоит ли рассказывать, что с наступлением весны жизнь их наполнилась работой – изнуряющей, опостылевшей, но необходимой. Необходимой, чтобы выжить. Посеяли рожь, потом овес, картошку… Подоспела пора огорода. И весь день они не разгибали спины. Сережа трудился не меньше других, полол, окучивал, приглядывал за недавно родившимся козленком. И все же, улучив свободный момент, он стремился в лес.
Если в прошлом году отец не приветствовал его отлучки, опасаясь, что он попадет в беду, то теперь смотрел на них сквозь пальцы, видя, что сын ориентируется в лесу почти так же хорошо, как и он сам. Даже мать, иной раз и ворчавшая, воспринимала длительное отсутствие сына достаточно спокойно. И только сестра тревожно поглядывала на Сережу, словно опасалась, что в лесу с ним произошло что-то непонятное, и он скрывает это.
Однако ничего страшного не происходило. Сережа прекрасно изучил окрестности их обиталища. Примерно в километре от дома, если идти на север, начинались болота. Это были огромные пустоши, на которых кое-где островами возвышались небольшие сосновые лески. Местами водная трясина переходила в сухие на вид участки, покрытые ярким ядовито-изумрудным мхом. Сережа знал, что под этой предательской растительностью могут скрываться так называемые окна – глубокие топкие места, из которых почти невозможно выбраться в одиночку. Иногда болота неожиданно превращались в небольшие озерца, соединявшиеся между собой протоками и ручьями. Топи тянулись на десятки, а возможно, и сотни километров. Летом они были даже красивы. Шелестела осока, яркие цветы покрывали зеленые лужайки. Здесь кипела невидимая несведущему глазу жизнь. В камышах и осоке гнездилось множество птиц: утки, кулики, какая-то неведомая мелочь. В начале лета ночами стоял неумолчный гул – то пели лягушки. Их тут было, наверное, миллионы. На болотах встречались водяные крысы и даже бобры.
Первое время Сережа страшился этих обманчивых топких пространств. Он опасливо стоял на мшистом берегу и следил, как огромный лунь чертит воздух над болотами.
Странная эта птица то припадала к самой воде, то взмывала высоко в воздух. Она, казалось, повелевала здесь всем. Сережа нагнулся, сорвал веточку прошлогодней клюквы и, морщась, стал жевать. Болота и притягивали, и отталкивали одновременно. И не только своей реальной опасностью. Сереже казалось, что нечто страшное, незримое присутствует в этих местах. Оно прячется в густой осоке, звучит в резком писке болотной птицы, заставляет вздрагивать, когда из-под ног внезапно выскакивает лягушка и шумно плюхается в воду. Довольно быстро Сережа понял, как зовется это незримое нечто. Имя ему – смерть.
На болотах, конечно, полно жизни. Но почему же тогда охватывает тут беспричинная грусть, почему ни с того ни с сего сжимается в неясном предчувствии сердце? Что-то давит тяжелой угнетающей волной.
Но таким было лишь первое ощущение. Чем больше бывал Сережа на болотах, тем больше его тянуло сюда. Пропал страх перед топью, он прекрасно ориентировался на этих зыбких коварных пустошах, усыпанных клюквой и морошкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56