— Так мог или нанес?
— Какая разница?! Главное, есть вещественное доказательство: отпечатки пальцев убийцы на осколках бутылки, которой был убит Пауков.
Да, ловко плел паутину этот прохвост. Но сегодня я намеревался дать ему решительный бой. У меня было два огромных преимущества: первое — я знал о нем гораздо больше, чем он думал, и второе — в глубине души он считал меня шарлатаном, а я таковым не являлся.
Я взял быка за рога. Изобразив на лице саркастическую ухмылку, я развалился в его кресле и как бы между прочим спросил:
— А что, Сергей Тимофеевич, родной дядя Козлятина действительно занимает ответственный пост в крупном министерстве?
Кровь отхлынула у него от лица, глаза потемнели. Ага, я попал в самую точку.
— Вот какой: сон мне вчера приснился, — продолжал я — Будто бы вызывает вас шеф и говорит: «Что же это вы поклеп на честного человека возводите?! Поторопились с Козлятиным. Чист он перед законом». А потом на ушко вам шепчет, что Козлятин-то — единственный племянник ответственного товарища Икс и преступником быть никак не может. Мол, Козлятин болен, нуждается в срочном лечении. Не помните, Сергей Тимофеевич, в какой санаторий отправили бедного Козлятина? В Ялту? В Пицунду? Что с вами, майор? Вам дурно?
— Все это вас, гражданин Нерусский, — глухо произнес он, — никоим образом не касается. Да, Козлятин отправлен на лечение в Крым. Ничего противозаконного. О «дяде» из министерства я услышал от вас сейчас. По поводу методов ведения следствия я с вами, человеком посторонним, вообще говорить не желаю.
— Нет, Сергей Тимофеевич, о ваших методах ведения следствия вам все же придется со мной поговорить. Вспомните, пожалуйста, дело аферистки Крутой. Вспомнили? Отлично! А теперь скажите, какая сумма находилась в конверте, который вам передал незнакомый мужчина у станции метро «Таганская-кольцевая» семнадцатого апреля сего года? Не помните? Хорошо, подскажу: триста пятьдесят рэ. Так, далее: третьего мая, здесь, в этом кабинете, вы приняли от гражданки Вислоуховой пятьсот тридцать рэ… Продолжать?
Майору стало совсем худо. Одной рукой он схватился за сердце, другой — за стол. Он только мотал головой, что, видимо, означало: нет, продолжать не надо.
Я встал и направился к выходу. У самой двери остановился и жестко произнес:
— Учтите, майор, судьба Мокроносова в ваших руках Если через две недели с него не снимут обвинение, я снова приду сюда и выведу вас на чистую воду. Прощайте.
Но прежде чем истек названный мною срок, произошли события, избавившие меня от необходимости еще раз встретиться с майором Прониным.
Глава 9
Я настолько увлекся расследованием убийства, что даже пропустил традиционную рыбалку, которую считал более важной, чем сон, еда и — страшно признаться — работа. Обретенные мною телепатические способности перевернули всю мою жизнь. Невозможное стало обыденным, в повседневность вторглись такие невероятные изменения, о каких я и помыслить прежде не мог.
Во-первых, я перестал терпеть издевки и смешки Балбесова и в один прекрасный момент осадил его так крепко, что он начал обращаться ко мне исключительно на «вы» и по работе. Во-вторых, я посмел выразить несогласие с мнением шефа, Евграфа Юрьевича, чего ранее себе не позволял. Один из пунктов квартального отчета вызвал у меня сомнения, и я их высказал. Коллегами (кроме разве самого Евграфа Юрьевича) это факт был воспринят, как гром среди ясного неба. Они даже рты пораскрывали! Самым знаменательным стало то, что шеф отказался от своего мнения и принял мое. Этим я нанес Балбесову еще один удар, окончательно сокрушивший его. В коридорах при виде меня сотрудники стали шушукаться. Я терпел знаки внимания и милостиво разрешал восхищаться мною.
Как-то на доске объявлений появилось сообщение: нас посетит великий шахматист, непобедимый гроссмейстер Иванов-Бельгийский. После рассказа о своем пути к вершинам шахматного Олимпа он даст сеанс одновременной игры. Разговоры об этом охватили весь институт. В каждом закутке разбирали знаменитые партии Иванова-Бельгийского, анализировали его стиль. Из недр письменных столов были извлечены пыльные доски и комплекты фигур. Шахматному вирусу поддались не только мужчины.
Уже не помню, что толкнуло меня на авантюру, но моя фамилия оказалась в списке желающих принять участие в сеансе одновременной игры. Сразу оговорюсь: в последний раз я сидел за шахматной доской классе в третьем, так что о том, как ходят фигуры, имел довольно смутное представление. Сей дерзкий шаг я предпринял исключительно в расчете на свое шестое чувство — телепатию. Не имея практических навыков и абсолютно не зная теории, я надеялся строить защиту — о нападении я и не помышлял! — опираясь на богатый опыт противника, «читая» его замыслы.
И вот настал тот знаменательный день. К шести часам вечера конференц-зал был забит до отказа. Гроссмейстер как уважающая себя знаменитость позволил себе опоздать на сорок минут, но ни один из любителей шахмат не роптал. Когда Иванов-Бельгийский наконец появился на сцене, зал взорвался овацией. Тощий гроссмейстер принял причитающуюся дозу народного восхищения, затем толкнул вялую полуторачасовую речь. Около восьми на сцене установили шесть столов. Место за одним из них предстояло занять мне. Терпеливая публика затаила дыхание в предвкушении грандиозного зрелища. Пока соперники рассаживались, шахматный гений подкреплялся за кулисами кофе и бутербродами с красной икрой. Слегка «заморив червячка» и повеселев, Иванов-Бельгийский снова вышел на сцену и деловито потер руки.
— Тэк-с, начнем, — произнес он.
За столиком справа от меня сидел Апоносов, большой, грузный человек с бровями, напоминающими крылья орла, — тот самый начальник футбольного феномена Завмагова; слева ерзал очкарик по фамилии Пепсиколов, из патентно-лицензионного отдела.
Сеанс начался. Иванов-Бельгийский легко порхал по сцене (потом я узнал, что кофе-то был с коньяком) и, снисходительно ухмыляясь, ловко передвигал фигуры. Игра шла быстро. Пятеро его партнеров пыхтели, краснели, бледнели, морщили высокоинтеллектуальные лбы. Шестой, то есть я, копался в мозгах шахматной звезды. К величайшему моему удивлению, сама игра была там вовсе не на первом месте. Гроссмейстер думал о красной икре, бразильском кофе и предстоящей поездке в Буэнос-Айрес. Играл он в основном руками, а не головой. В его памяти был зафиксирован целый ряд комбинаций, порой довольно сложных, которые он автоматически извлекал и использовал по мере надобности. Причем все они были позаимствованы у других шахматистов, может, менее Удачливых, но зато более богатых оригинальными идеями. Короче, гроссмейстер был просто ловким (в хорошем смысле слова) малым, виртуозно владевшим техникой игры, но далеким от шахмат как искусства.
Я имел возможность раскрывать его замыслы, предотвращать их осуществление. Я нарушал его комбинации, чем приводил его в недоумение и раздражение. К девяти часам он разделался с четырьмя соперниками, осталось покончить со мной и Пепсиколовым. Последний постоянно заглядывал в записи, что-то просчитывал на карманном калькуляторе. Но он уже был обречен и наконец, красный, потный, удрученный неудачей и все-таки счастливый, покинул сцену. Я остался один на один с гроссмейстером, ощущая пристальное внимание зала. Стояла гробовая тишина. Иванов-Бельгийский хмурился, выразительно смотрел на часы, его раздражало мое упрямство. Я же вдруг понял, что должен победить — это дело чести всего нашего института. Я просто не имел права проиграть, но как победить? Игра приняла ожесточенный характер: на карту был поставлен престиж.
Моя тактика страшно раздражала звезду. Я только защищался, но защищался бессистемно. Это и сбивало с толку. Вот он и двинул ладью по левому краю. Ага, готовит ловушку для моего коня! Не выйдет! Конь сделал отчаянный скачок и оказался в гуще чужих пешек. Гроссмейстер мысленно чертыхнулся. Снова попытка достать коня — и опять неудача. Убегая, я попутно и совершенно случайно «съел» его пешку и слона. Он же все больше терял осторожность. В его голове засела навязчивая идея — уничтожить моего коня во что бы то ни стало. Мой могучий соперник никак не мог понять, что же я собой представляю: профана, действия которого невозможно предугадать, либо мастера, скрывающегося под маской дилетанта. Ему бы двинуть свои силы на моего короля, а он все продолжал гоняться за конем. Словом… Словом, как-то так само собой получилось, что мой отчаянный конь загнал его короля в угол и… Да это был мат! Мат, которого ни он, ни я поначалу даже не заметили…
Что тут началось! Шум, гам, фотовспышки… Бедного Иванова-Бельгийского оттеснили в сторону, никто не заметил, как он исчез.
Это был триумф. Когда до меня дошел смысл происшедшего, я вдруг возгордился. Шахматная карьера… А почему бы, черт возьми, и нет?! Пока продолжается эксперимент, я, глядишь, успею стать чемпионом, пусть местного значения. Надо подумать, надо подумать…
Институтские фанаты хотели было нести меня до дома на руках, но я категорически запротестовал. К себе в Кузьминки я вернулся лишь в начале двенадцатого.
Торжества в мою честь продолжались и весь следующий день. Ко мне шли и шли почитатели моего таланта, среди них были и те, кто раньше и замечать-то меня не хотел. Надменный и неприступный Апоносов и тот снизошел до легкого похлопывания по плечу. Даже Завмагов нанес визит вежливости.
— Ну ты, старик, и выдал! Не ожидал.
Что же касается моих ближайших коллег, то Балбесов и Петя-Петушок решили разделить со мной все тяготы триумфа и принимали поздравления. Тамара Андреевна так и вилась вокруг меня и была на седьмом небе от счастья. Еще бы! Пол-института имело возможность лицезреть ее сегодня! Не было лишь Евграфа Юрьевича. Он укатил в местную командировку.
Кульминацией дня стал звонок поверженного гроссмейстера. Он предложил мне выступить с ним в паре на ближайших международных соревнованиях. Я пообещал дать ответ через несколько дней. Дескать, надо подумать. Знай наших!
Но утром следующего дня я лишился ореола славы. И виной тому стал Евграф Юрьевич. Не успел я войти в лабораторию, как поймал на себе пристальный взгляд шефа. «И не стыдно?» — как бы вопрошал этот взгляд. «Да стыдно, но что ж теперь делать!» — промелькнуло у меня в голове.
— Проходите, проходите, дорогой Николай Николаевич, — сказал завлаб, не опуская глаз и не моргая. — Садитесь.
Я вошел и сел, но почему-то не на свое рабочее место, а на стул рядом со столом шефа.
— Наслышан о ваших подвигах. Удивили вы меня. Как же вам это удалось?
Я развел руками.
— Да знаете ли… — я замялся, — и сам не ожидал.
— Вот как? Интересно. А я ведь тоже в молодости в шахматишки поигрывал. Не желаете ли партийку сыграть? — спросил он и извлек откуда-то из-под стола доску с уже расставленными фигурами.
Шеф частенько ставил меня в тупик. Я ожидал от него всего, что угодно, но такого…
— Как? Прямо сейчас? Здесь?
— А почему бы и нет?
Тамара Андреевна ойкнула, Балбесов захихикал, а Петя-Петушок выключил плейер и снял наушники, отчего лицо его приняло осмысленное выражение. Тут как на зло в комнату заглянули еще несколько человек, чтобы выразить свое восхищение моей победой. Все замерли в изумлении, услышав предложение шефа, смотрели на меня и ждали, что я отвечу. Мне же оставалось одно — соглашаться, ибо отныне я был не просто старший инженер Нерусский, а шахматных гений. Я просто обязан был принять вызов Евграфа Юрьевича.
— Что же, сыграем, — махнул я рукой. — Была не была!
— Три партии, идет? — подхватил Евграф Юрьевич, прищуривая один глаз.
— Идет!
Шеф тотчас расчистил стол, поставил доску и деловито предложил:
— Играйте белыми, Николаи Николаевич. Уступаю.
— Нет, ну зачем же… Я могу и черными. С Ивановым-Бельгийским я играл черными.
— О! — Евграф Юрьевич понимающе кивнул. — Черные приносят счастье. Именно поэтому и уступите их мне: я очень боюсь проиграть.
В его словах звучала двусмысленность. Однако я не мо! понять, о чем он думает, его мозг был закрыт для меня.
И тут я вдруг осознал, в какую пропасть толкает меня Евграф Юрьевич. Я не способен прочесть ни одной его мысли и, значит, обречен на верный проигрыш. Даже если шеф не ахти какой игрок, хуже меня все равно не сыграть — хуже, как говорится, некуда. Я оказался в положении куда более худшем, чем герой песни Высоцкого, который хоть мог себе позволить ненароком бицепс обнажить. Одним словом, меня ждала катастрофа.
Я с треском проиграл все три партии. Евграф Юрьевич разделал меня под орех. Все закончилось за какие-нибудь пятнадцать минут. Даже я, совершеннейший профан в шахматах, понял, насколько сильно играл мои шеф. Его комбинации были блестящи. Шесть—семь ходов — и мне мат.
Самое обидное заключалось в том, что я опозорился в глазах не только моих ближайших коллег. Весть о нашем поединке стремительно разнеслась по институту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14