В недрах присяжных душ одновременно зародились два возгласа. Вместе родившись, они в одно мгновение выплеснулись в объем комнаты.
- Надо оправдывать!
- Оправдывать нельзя ни в коем случае!
- Обоснуйте свое мнение, Примус! - Председатель ткнул карандашом в грудь сидевшего по левую руку.
- А что тут обосновывать? Дефендиус все сказал. Готов подписаться под каждым словом!
- А вы, Ультимус?
- Склоняюсь к противоположному мнению.
- Ну, обоснуйте же!
- Оправдывать нельзя ни в коем разе. Подумайте хорошенько, Примус, что вы нам тут предлагаете. По-вашему, нам следует оправдать Циркулуса и привлечь к суду Квипроквокуса? Хочу вам заметить, что вы позволили себе непростительную слабость, подпав под влияние краснобая Дефендиуса и забыв о великом Каноне! А что предписывает нам Канон? Он предписывает игнорировать личностей, подобных Квипроквокусу. Их не существует для Канона, они вне общественного мнения. Ах, бедный Циркулус, ах, гнусный Квипроквокус! - Ультимус спародировал адвоката. - Между тем Циркулус в отличие от Квипроквокуса существует для Канона и, как честный канонир, обязан отвечать за свои поступки, обязан не иметь ничего общего с личностями, подобными Квипроквокусу, а уж подпадать под их влияние - это вообще возмутительно!
- Что ж теперь, расстрелять его?
- Нет, уважаемый Примус, расстреливать его нельзя. Это единственное, в чем я согласен с Дефендиусом. Но за поведение, порочащее звание честного канонира, Циркулуса необходимо выслать из города вплоть до полного исправления.
- С конфискацией огурцов?
- С конфискацией огурцов и тюльпанов! - подытожил председатель.
После недолгой дискуссии это мнение восторжествовало.
4
Если с проспекта Великого Переселения выйти на улицу Доблестных Канониров, пройти по ней до рыночной площади и, миновав бульвар Мирных Наслаждений, свернуть на проезд Добродетели, то прямиком очутишься на шоссе Утраченной Радости. Эта магистраль ведет к единственному выезду из Нездешнего города. В принципе никаких стен вокруг города нет и окраинные дома свободно смотрят в поле, но улицы, доходя до окраин, как-то причудливо изгибаются и, словно помахав ручкой городской черте, возвращаются к центру. И только шоссе Утраченной Радости безрассудно врезается в границу города и, преодолев ее, уходит в неизведанную даль. На непривычного человека шоссе Утраченной Радости производит странное впечатление. На нем нет домов, одни трибуны для зрителей. Когда я впервые очутился в Нездешнем городе, я принял это шоссе за вытоптанное футбольное поле, уродливо вытянутое в длину. Но это всего лишь впечатление наивного новичка. На самом деле шоссе Утраченной Радости полностью соответствует своему названию. По нему уходят из города высланные в судебном порядке. Быть высланным из Нездешнего города - это одновременно и наказание, и честь. Это честь, потому что ее удостаиваются только добропорядочные канониры, так или иначе скомпрометировавшие себя. Для уголовного элемента существуют другие наказания. И в то же время быть высланным - это наказание, потому что идущий по шоссе Утраченной Радости на неопределенный срок отлучается от Великого Канона, становится сирым и беззащитным в чужом, неведомом мире. Поэтому нездешнегородцы считают дурной приметой наступить хотя бы одной ногой на поверхность этого шоссе. И когда по нему проходит очередной осужденный, весь город выстраивается на трибунах по обе стороны дороги, молчаливо скорбит о судьбе отступника, безмолвно клянется никогда не повторять его ошибок и глубоко в душе восхищается величием Канона.
Вот этим путем в один из пасмурных, бессветных нездешнегородских дней прошел Циркулус. Он шел медленно, тяжело переставляя ноги, точно с каждым шагом преодолевал невыносимую боль. Ему было трудно продираться сквозь острия тысяч взглядов, впивавшихся в него с обеих сторон. Пусть не все из них сочились злобой, но Циркулус вообще не любил чужих взглядов. Сейчас с ним была его семья, никто из канониров не видел ее, но Циркулусу казалось, что видят все, что его любимую женщину, что детей, рожденных от него этой женщиной, отрывают от его тела, пригвождают злыми взглядами к полотну шоссе и оставляют в этом городе заложниками. Циркулус шел, стараясь броней своей души оградить семью от острых стрел, летящих отовсюду. Ему было больно.
Откуда-то сбоку на шоссе выскочил Квипроквокус. Маленькой, никчемной точкой, нарушив неписаные традиции Нездешнего города, он метнулся вдогонку за Циркулусом. Он бежал под гробовое молчание зрителей, которым Канон запрещал улюлюкать. Он догнал осужденного и, переводя дыхание, пошел рядом с ним; маленький, живой рядом с тучным, отрешенным Циркулусом. Так они прошли метров двадцать или пятьдесят, затем Квипроквокус забежал чуть вперед и заглянул Циркулусу в глаза. Он по-прежнему вымаливал прощение, хотя Циркулус не сердился на него.
- Цирк, я здесь, ты видишь меня?
Циркулус кивнул. Ему казалось, что Квипроквокус оттянул на себя часть стрел, летевших в его, Циркулуса, семью, и он был благодарен своему соседу.
Городская черта приближалась неумолимо. (На последних метрах шоссе, у самых ворот, места обычно занимали члены городского магистрата. Они получали какое-то труднообъяснимое, почти садистское наслаждение, наблюдая, как осужденный перешагивает последнюю черту. И чем труднее давался ему этот шаг, тем выше было наслаждение. Некоторые из осужденных не выдерживали и бросались на колени перед трибуной, умоляя о помиловании. Тогда вставал верховный член магистрата, мягко улыбаясь, разводил руками и говорил:
- Ничего не поделаешь, милый, правосудие.
И поднимал палец вверх, после чего доблестные канониры выталкивали осужденного за ворота...)
Циркулус подошел к черте и остановился.
- Иди домой, Квип!
- Я с тобой, Цирк! Ведь это моя идея, с огурцами...
Циркулус в последний раз оглядел трибуны с каким-то смешанным чувством облегчения и обиды, затем перевел взгляд на Квипроквокуса, на черту и сделал четкий, почти строевой шаг вперед. Оказавшись по ту сторону, повернулся вокруг своей оси и протянул руку Квипроквокусу:
- Ну!
Бессмысленно шевеля губами, Квипроквокус смотрел на протянутую к нему руку и на Циркулуса, в одно мгновение ставшего бесконечно чужим. За спиной Циркулуса тянулась пустынная, пыльная дорога, терявшаяся в складках неровной местности. Квипроквокус опустил голову и боком, словно боясь повернуться к Циркулусу спиной, пошел в сторону трибуны, затем развернулся и, неуклюже спотыкаясь, побежал обратно, к центру города.
Народ начал расходиться, и только самые любопытные из окон окраинных домов смотрели вслед Циркулусу, пока тот не скрылся вдали.
5
Путь Циркулусу предстоял не так чтобы очень далекий. Обычно осужденные на изгнание останавливались километрах в десяти от Нездешнего города. Здесь образовался своего рода бивак, городок из сотен шалашей и времянок. Многие из осужденных жили здесь уже не первый десяток лет и за это время могли бы обзавестись приличным домом и хозяйством, но не считали нужным, поскольку жили только одним: ждали разрешения вернуться в Нездешний город. О Нездешнем городе складывались песни сочинялись сказания. Вообще изгнанники были людьми весьма поэтического склада.
Когда я впервые побывал в Поселке Изгнанников, я обратил внимание на одно характерное отличие этого населенного пункта от Нездешнего города, а именно: на различную структуру мира снов. Векторы пространства сновидений, зарождаясь в Поселке Изгнанников, стлались по земле, не превышая уровня колена, и уходили в сторону Нездешнего города. И уже там, над альма-матер, разворачивались огромным куполом, покрывая собой весь город.
Глядя на бродящих по колено в сновидениях изгнанников, Циркулус испытывал раздражающий дискомфорт, поскольку силовые линии местных снов прижимали к земле его семью. Дормия стала непривычно маленькой, и он то и дело смотрел вниз, боясь наступить на нее. Повсюду ему попадались мелкие хибарки, недостроенные шалаши, бесцельно бродящие, оборванные изгнанники. Циркулуса очень удивило то, что во всем поселке невозможно было найти следов какой-либо созидательной деятельности. Только палящее солнце, праздношатающиеся люди, обрывки бредовых бесед...
Пробродив около часа в этом хаосе, Циркулус нашел наконец старейшину поселка. Это был заросший, неузнаваемо грязный изгнанник, едва прикрытый лохмотьями одежды, с постоянно бегающими, мутными глазами. Циркулус содрогнулся. Глаза старейшины напомнили ему единственный глаз Великого Канона.
- А, новенький, - тонким, дребезжащим голосом сказал старейшина, пряча глаза от сумрачного взгляда Циркулуса. - За что к нам?
- Дискредитация звания канонира.
- Ясно. Не ты первый, не ты последний. - Неожиданно старейшина бросился ничком на землю, тело его задергалось в судорожных конвульсиях. Циркулус с удивлением смотрел на него. Ему показалось, что старейшина хочет соблазнить его уменьшившуюся в размерах жену. Но тот поднялся на ноги так же неожиданно, как упал. Теперь он выглядел посвежевшим, точно после купания в чистой, стремительной горной речке. Циркулус заметил, что у старейшины гнилые зубы.
- Я двадцать девятый год в этом поселке. Дольше всех. Зовут Ректификатус. - По-прежнему бегая глазами, он протянул Циркулусу иссохшую руку.
- Где мне жить? - спросил Циркулус.
- Иди туда, - старейшина кивнул в неопределенную сторону, - там есть свободные участки.
Циркулус помедлил.
- Есть вопросы?
- Да... Чем вы здесь питаетесь?
Старейшина странно посмотрел на новичка, пожал плечами.
- Надеждами. И все сыты.
Циркулус нашел себе место на краю поселка, у обрыва. Это был небольшой клочок земли, пять на пять метров, выжженный жестоким солнцем почти полностью. Только кое-где сквозь трещины пробивалась жухлая, желтая травка. С трех сторон этот клочок был окружен участками других изгнанников. Поначалу Циркулус никак не мог научиться различать лица соседей. Забегая вперед, скажу, что он не научился этому и впоследствии. Соседи были до странности похожи друг на друга, были похожи друг на друга их хибары, были похожи их семьи... Когда Циркулусу становилась невмоготу рутина изгнаннического быта, он обращал свой взгляд в четвертую сторону. Там открывалась прекрасная картина: плоская равнина, на которой располагался Поселок Изгнанников, круто обрывалась и внизу простиралась безбрежная даль. Эта даль была необходима зажатому среди хибар Циркулусу не только для духовной услады, но и для нормального существования его семьи. Не имея возможности бороться с силовыми линиями изгнаннических снов, направленных в сторону Нездешнего города и прижимавших к земле Дормию с детьми, Циркулус направил свое личное поле сновидений вниз, в обрыв, обеспечив тем самым нормальное функционирование своей души среди всеобщего помешательства. В итоге через некоторое время он пришел к выводу, что низ есть тот же самый верх, а точка отсчета не имеет решающего значения, ибо высота столба снов в том и в другом случае одинакова. В новой точке отсчета даже были определенные преимущества, так как раньше сновидения находились над Циркулусом, а теперь Циркулус находился над сновидениями и в каком-то смысле уподоблялся Канону. Разве что глаз у Циркулуса было вдвое больше.
Циркулус всерьез занялся изучением своего нового положения. Вскоре он обнаружил, что в этой ситуации, помимо плюсов, присутствуют и минусы. Так, например, намечалась реальная угроза того, что жена, прежде бывшая для Циркулуса верным другом и помощником, теперь очутится в положении подневольном и зависимом. Ведь она по-прежнему могла существовать только в сновидениях своего мужа, но, помимо этого, теперь находилась ниже и в пространственном отношении. Эта несуразность вывела Циркулуса на глубокие теоретические рассуждения на тему: может ли материя быть выше духа и сохранить при этом свое качество? По некотором размышлении Циркулус пришел к выводу, что это возможно при условии, если материя достаточно цивилизованна.
Покончив со сложными теоретическими вопросами, Циркулус перешел к более насущным проблемам. Это было характерно для него - наперекор всему человечеству идти от сложного к простому. Итак, от вопросов бытия Циркулус перешел к проблеме питания. Наблюдая за своими безликими соседями, он убедился в том, что они действительно ничего не едят. Время от времени, словно подражая своему старейшине, они бросались на землю и совершали конвульсивные телодвижения, и Циркулус понял смысл этого странного деяния. Если над Нездешним городом сновидения размывались в пространстве, то здесь они были сконцентрированы в очень узком воздушном слое над поверхностью почвы; концентрация надежды в силовом поле сновидений была невообразимо велика, местами доходила до ста процентов, и тогда бестелесная надежда превращалась в полновесные калории.
1 2 3 4 5 6 7