толстые — как на подбор — выглядели забойщиками скота, готовящимися к заслу­женному отдыху.
Скалли уже мутило от черно-белого кино. Она мучительно вспоминала, нет ли у нее в вещах чего-нибудь красного, зеленого или хо­тя бы серо-буро-малинового. Нет, она предус­мотрительно выбросила из карманов все, что могло бы оскорбить религиозные чувства этих маньяков-цветоненавистников. О! У Молдера должен быть носовой платок в коричневую клетку. Надо будет попросить.
За прямоугольным столом помещалось де­сять человек. Скалли и Молдера провели к середине стола, место во главе заняла сест­ра Абигайль, напротив нее встал за спинкой своего стула «тощий», остальные стулья предназначались «толстым» и «тощим» при­мерно поровну. По левую руку от сестры Абигайль остановилась непримечательная де­вушка непонятного возраста, а место справа оставалось незанятым, и теперь все девять человек, не садясь, терпеливо дожидались опоздавшего.
Им оказался тот самый лопоухий парниш­ка-кучер. Фокс тихонько фыркнул: это что, «родственники» таким образом всеобщее ра­венство утверждают — усаживая рядом гла­ву общины и младшего «кудапошлюта»?
Несколько секунд обеденный боевой рас­чет еще простоял неподвижно, а затем в еди­ном порыве все сели. Молдер оживился бы­ло, но ритуал оказался еще не окончен:
— Давайте помолимся все, как надлежит молиться всем, кто един, как един Господь и дети его. Мы, разделенные и посланные в этот мир...
Молдер из вежливости потупил глаза и пошевелил губами, надеясь, что это сойдет за его личную молитву, но долго притво­ряться не стал. Его внимание привлек «толс­тый», сидевший на противоположной сторо­не стола, на углу. Пожилого толстяка ду­шил тяжелый кашель. Тонкие вьющиеся — уже старческие — волосики частью липли ко взмокшему лбу, а частью подпрыгивали от сотрясений дородного тела.
— ...благодарим за время, отпущенное нам в этом мире...
Молодой кучер осторожно покосился на Скалли. Сейчас он выглядел юным и трога­тельным — черный костюм сидел на нем как школьная форма, глаза настороженно гляде­ли из-под густой челки, симметрично расче­санной на две стороны. Скалли, чувствуя, но не осознавая внезапное свое смятение, заставила скрипящую шею повернуть голову к этому странному созданию. Парень беззвуч­но прошептал короткое слово. Скалли не ра­зобрала какое, но губы ее тотчас запылали, а горло пересохло.
— ...Мы просим силы, чтобы мы могли восславить щедрость, которую Господь пре­доставил нам. Незримо присутствует Он с нами в мире, соблюдая нас во имя Свое; и сохраняет нас, дабы никто из нас не был потерян, да сбудется Писание. Мы молим­ся за наступающий день, за момент нашего освобождения. Аминь.
— Аминь, — отозвались остальные «родственники».
На лице сестры Абигайль появилась ис­кренняя широкая улыбка:
— Давайте поедим.
И все опять же разом зашевелились, по­тянулись к тарелкам, вилкам...
Фокс воспринял окончание официальной части как сигнал перейти наконец к работе:
— Я прошу прощения, а можно мне за­дать пару вопросов? Мы разыскиваем чело­века, который — возможно! — родом от­сюда.
— У нас есть фотографии, — поддержала напарника Скалли, заставив себя отвлечься от соседа слева, из-за которого она только что еле справилась с дыханием, будь трижды неладен этот мальчишка.
— Мы не признаем фотографий, — сухо и без паузы ответила сестра Абигайль так, словно все остальное, сказанное чужаками, ее и вовсе не заинтересовало.
— Было совершено преступление. Нам нужны ответы на некоторые вопросы, если вы, конечно, нас простите...— настаивала Дэйна.
— Что это за фотографии? — неожидан­но включился в разговор молодой кучер.
Решился он заговорить не сразу, а после долгого взгляда на хозяйку общины и тяж­кого вздоха. Странно, но в ответном взгля­де читалось скорее поощрение, чем запрет. Что-то вроде учительского «ну, как ты справишься?».
Дэйна с надеждой посмотрела на парня:
— Видеокамеры охранной системы в го­стинице записали изображение мужчины и женщины, совершивших убийство.
— Когда были совершены эти убийства? И где?
— В Вашингтоне, в одном из отелей, — включился Фокс. — Если мы организуем вам просмотр видеокассеты, может, вы сумеете опознать эту личность?
Снова короткий обмен взглядами, но те­перь юноша заговорил вполне уверенно. Слов­но отвечая выученный урок. А учительница, чтобы не смущать ученика, тактично опусти­ла глаза.
— Как много зла этот человек совершил в вашем мире?
— Он убил пятерых.
— И может убить еще кого-то, — добави­ла Скалли, переводя взгляд на хозяйку. Ей стало ясно: парень говорит лишь то, что ему позволено. — Вот поэтому-то нам и нужна ваша помощь.
— Кто-нибудь уходил отсюда в последнее время? — быстро спросил Фокс, стремясь воспользоваться неожиданной общительнос­тью одного из «родственников».
И неожиданно прозвучал оглушительный удар кулаком по столу.
Впрочем, нет. Не такой уж он был неожи­данный. Если бы Дэйна не знала твердо, что телепатии не существует, она бы поклялась, что худощавый нервный субъект, сидевший у противоположного торца стола, устроил ис­терику по прямому, хотя и совершенно беззвучному приказу сестры Абигайль. А Молдер, для которого существование телепатии оставалось недоказанным только по недора­зумению, понял к тому же, что окончательно утратил инициативу в разговоре.
Худенький субъект с горящими сухим ог­нем глазами безапелляционно заявил:
— Ваш мир нас не интересует. Нам не нужны ни ваши вопросы, ни ваши насилия. Я сказал то, что было нужно сказать. Они не имеют права находиться здесь сейчас, — торжественно закончил он и нервно повел головой вправо-влево.
Фокс, поджав губы, смотрел прямо пе­ред собой. Только конфликта на религиоз­ной почве ему сейчас и не хватало.
Сестра Абигайль неторопливо поднялась во весь рост и в своем белом переднике воз­двиглась над столом, словно монумент. Руки она сложила на животе — ни дать ни взять скромная домохозяйка.
— Брат Уилтон, встань, — негромко и по­чти бесстрастно произнесла хозяйка.
Худощавый выпрямился, одновременно став меньше ростом.
— Прежде чем мы примем кого бы то ни было в свой круг, мы должны примириться сами с собой.
Скалли во все глаза глядела на эту сума­сшедшую сцену. Если бы провинившегося выпороли прямо здесь, в столовой, она бы, пожалуй, не удивилась. А Фокс быстро пере­водил взгляд с одного участника сцены на другого. Лицо его заострилось, крылья носа раздувались — он явственно чуял неладное.
— Я спрашиваю: кто тебе попался на гла­за, что так рассердил тебя? Мне стыдно смот­реть на тебя, мне стыдно поднимать лицо от земли в это злое время. Искупи свою вину, брат Уилтон.
Худощавый опустил голову — очевидно, демонстрируя раскаяние.
— Ничего страшного, мы не обиделись, — примиряюще произнес Фокс. Отозвался юноша-кучер:
— Гнев, как и насилие, здесь не выносит никто! Наш брат должен быть наказан, — в голосе звучала угрюмая и, пожалуй, агрес­сивная убежденность.
У Молдера крепло ощущение, что его и Скалли только что крупно разыграли. Но смысла розыгрыша он пока понять не мог.
И тут тяжкий сдавленный кашель дород­ного крепыша прорвался жалобным криком. Несчастный, хрипя, схватился за горло.
Скалли дернулась, чтобы вскочить:
— Ему нечем дышать!
— Ему не нужна ваша помощь, — резко остановила ее сестра Абигайль.
— Он сейчас умрет от удушья! — выкрик­нула Скалли и бросилась к больному.
Крепыш, как мешок с ветошью, повалился на пол.
— Уберите брата Аарона из столовой! — властно распорядилась хозяйка. — Мы пригласили вас сюда не для того, чтобы вы вме­шивались.
Скалли на помощь не успела. Один из мордоворотов, встречавших агентов ФБР в лесу, перехватил ее на полдороге. Тело бра­та Аарона поспешно, но деловито и без суе­ты вынесли из комнаты.
— Мы заботимся о себе сами и разбира­емся с нашими людьми тоже сами, — строго, глядя Молдеру прямо в глаза, сказал юноша-кучер.
Напарники переглянулись. И хотя не его, а Дэйну держали сейчас за руки, Фокс чув­ствовал то же самое, что и она: держат креп­ко, не вырваться. Надо стерпеть.
Перевертыш:
Он очень торопился. Он знал, что оста­лось совсем недолго. Скорее всего, считан­ные дни. Как ни малы были его знания о внешнем мире, он все же понимал, что рано или поздно его связь с умершими игрушка­ми будет замечена и полицейские попытают­ся его схватить. Да что там — уже пытают­ся. Однако он принял все меры предосто­рожности, какие только смог придумать, и считал себя вправе гордиться. Он недаром назывался Познающим — открывающим новое, искателем знания, лучшим из лучших. Ни один из братьев и сестер общины не смог бы так долго продержаться во внешнем мире, не привлекая к себе внимания. Боль­шее, что смогли до него, — наладить хилень­кую торговлишку да научиться отваживать надоедливых туристов. Он был лучшим! А чем ему отплатили? Несправедливым нака­занием? Ежедневным унижением? Тем, что его, Познающего, во искупление заставили заниматься бессмысленной черной работой? И за что — за подростковую шалость. За обыкновенную неосторожность. За полудет­ское любопытство. За грех, который на про­тяжении непомерно долгой, по меркам внеш­него мира, жизни вольно или невольно со­вершал каждый третий «родственник»...
Он сухо закашлялся. Конечно, за этот грех расплата была обидной и несоразмер­ной. Но как знать — возможно, его тогда наказывали впрок. За нежелание раскаять­ся, которое ему удалось скрыть и три года, и год назад. За отсутствие чувства вины. За жгучее желание снова впасть в грех, не счи­таясь ни с моральными запретами, ни с не­избежными смертями людей внешнего мира, ни с горестным отчаянием единственного ис­тинного брата.
Его знания позволяли ему создать строй­ную теорию о любви к свободе, о благо­родной мести или даже обосновать свои дей­ствия как последователя восставших Ангелов — он одинаково хорошо знал и уче­ние общины, и искаженную версию внешне­го мира...
Только нет смысла лгать самому себе. Те­перь ему неизбежно предстояло заплатить так много, что новый грех стал неразличим в череде предшествующих, а все полицейские этого мира могли всего-навсего лишить его нового наслаждения — из немногих остав­шихся.
Община «родственников»
Третий день
Поздний вечер
На фоне глухих черных пальто багровели тусклые фонари и освещенные ими суровые лица. Ночной лес по сравнению с ними ка­зался приветливым и теплым.
— До вашей машины — одна миля. Иди­те по тропинке и не сворачивайте, — сухо напутствовал брат Оукли федеральных аген­тов, возвращая им обоймы. — Фонари може­те оставить на дороге.
Дэйна и Фокс, вооруженные древними керосиновыми фонарями, отделились от толпы провожатых и отправились восвояси. Молдер не удержался, пробормотал на ходу:
— Спасибо за сотрудничество.
Отойдя достаточно далеко, чтобы его не услышали чрезмерно гостеприимные «родст­венники», он подвел итог увиденному:
— Семейка Адамсов, открывшая для себя религию.
— Верни меня обратно в двадцатый век, — устало попросила Скалли. Выбраться отсюда самостоятельно она уже не чаяла.
— Ты что, приняла это за чистую монету, Скалли? Так просто во все и поверила?
— Во что?
— Ну, в это — «мы разбираемся со своими сами» и «Господь следит за своими детьми»?
— Лучше бы это оказалось неправдой. И тогда тот человек за столом не умер бы.
— Я думаю, это делается преднамеренно.
— Что? Удушение?!
— Нет. Показная простота. Я думаю, «родственники» что-то знают. Это видно по гла­зам — по тому, как они переглядываются друг с другом.
— И они знают, кто убийца?
— Они — ты заметила? — не ответили ни на один наш вопрос. Зато каким-то обра­зом получилось так, что мы ответили на все их вопросы. Ты заметила, что их задавали вполне осознанно, с какой-то целью? А по­том последовала дурацкая вспышка гнева — этого, как его, — брата Уилтона. А почему у них нет детей? Ты не знаешь?
— Не знаю. А ведь это действительно странно. Может быть, их где-то прячут? Не разрешают видеться с чужаками?
— Ага, в погребе выращивают. Как гри­бы. Такое ощущение, что у этих «родствен­ников» родственные связи вообще отсутству­ют. Ни намека на нормальные человеческие отношения. А знаешь что совсем странно? Помнишь фотографии, которые мы рассматривали сегодня в магазине, в Стивстоне? Ну те, еще тридцатых годов? Клянусь, некото­рые из этих лиц я видел сегодня за обеден­ным столом, — Фокс сунул в рот пару се­мечек. Ему страшно хотелось пощелкать се­мечек на протяжении нескольких последних часов, но он не был уверен, что его привычка не вызовет проповеди об оскорблен­ных чувствах или разврате внешнего мира. Проповедей Молдер наслушался сегодня лет на пять вперед. Даже голова разболелась и начинала кружиться от любого резкого дви­жения.
— Видимо, эти люди долгие годы всту­пают в брак только между собой, и опреде­ленные внешние черты передаются из поко­ления в поколение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9