огонь и холод, и боль, но голос Тьмы просочился сквозь стену,
такой прекрасный, такой зовущий, он обещал, он упрашивал, он молил, и я не
мог... я пошел за ним.
- Торкас! - отчаянно крикнул Он. - Торкас! Держись! - но я уходил, и
он всей силой своей, всей своей волей не властен был меня задержать.
- Торкас, борись! - молил он, и я попробовал сопротивляться, но я не
мог, голос Ночи был сильнее меня.
- Мама! - позвал я. - Мама! - и мир вокруг зашатался, и что-то
огромное, темное рухнуло на меня...
Рев разъяренного зверя - Безымянный понял, что он один. Черный удар
раскаленной злобы - стены дрогнули и качнулся пол; жрица рухнула на
колени, прижимая ладони к лицу.
Бог бушевал: он больше не защищался, он разил, он рушил, он убивал.
Он был черное пламя, он был средоточие тысяч смертей, он разил прямо в
сердце Великой Тьмы, и она исходила болью от страшных ударов, корчилась,
поддавалась, отступала назад...
Все рухнуло, все погибло, уже ничего не исправить...
- Мать! - воззвала она. - Великая Мать! Смирись! Мать! - взмолилась
она, - смирись, он тебя убьет!
И святилище опустело. Только облако жгучего мрака, только боль...
- А! - сказал бог, - ты жива? Жаль. Ничего, ты скоро подохнешь.
Подыхайте все, - сказал бог. - Не стоит моего мальчика ваш поганый мир...
Он замолчал, он уже уходил, и тогда она закричала.
- Бог! - кричала она. - Великий бог! Смилуйся! Пощади!
Но он только злобно засмеялся в ответ.
Она не сумела встать и поползла за ним.
- Боже! - кричала она, - погоди! Послушай, Мать говорит со мной!
Боже! - кричала она. - Торкас не умер!
И он остановился.
- Бог! Мой великий бог, я не знала, что вас двое, и Изначальная Тьма
разделила вас. Твой сын будет жив, если ты сумеешь уйти!
- Хороший совет! - прорычал он. - Чтобы уйти, я должен убить его
тело!
- Нет! - сказала она. - Нет! Послушай, - сказала она, - я не знаю,
что это значит. Слова лишь приходят ко мне, и я повторяю их. Мера за меру,
- сказала она. - Мир спасенный за мир убитый. Ты - свой судья и палач,
отдай же свой долг и отпусти себя на свободу. Ты получишь свободу, -
сказала она, - а сын твой получит жизнь.
Он вдруг оказался рядом, схватил ее за плечо и поднял с земли, как
обрывок ткани.
- Гляди в глаза! - приказал он, и она ответила с жалкой улыбкой:
- Я не вижу тебя.
- Я тебя вижу, - сказал он угрюмо, и черное пламя коснулось ее.
Тяжелая, душная, темная сила сдавила ее, как огромный кулак.
И отпустила.
Бог ушел.
Была беспросветная ночь, когда он вышел из храма. Он не думал, что
это длилось так долго. У Вечности нет часов.
Он шел один... один... один... только он, и одиночество было страшнее
всякой боли. Века одиночества - и коротенький миг теплоты. Лучше бы сотня
смертей, чем эта потеря. Это я виноват, подумал он горько, это я его
погубил...
Он шел - и боль бушевала в нем. Дурак, я думал, что боль мне уже не
страшна. Я просто забыл, что есть и другая боль. Боль вины, боль потери,
боль последней разлуки... Я его потерял, горько подумал он. Даже если
старуха не врет, я никогда его не услышу. Никогда мы не будем вместе -
только я или только он...
Он заставил себя остановиться. Он не мог одолеть эту боль. Он просто
стоял и ждал, когда она чуть притупится, пока можно будет терпеть. И когда
стало чуточку легче, он сказал себе:
- Ладно! Пускай это будет он. Я заплачу свою цену.
Он помедлил, невольно всматриваясь в себя, безнадежно на что-то
надеясь. Всей тоской своей, всей болью своей потери он пытался пробиться
туда, где скрыт от него Торкас. И на миг ему почудился отзвук! Словно
что-то вздрогнуло рядом, словно кто-то шепнул:
- Иду!
Он невесело усмехнулся, потому что это обман. Шуточки неуемной
надежды. Он один - и теперь навсегда...

Она вырвалась из ужасов сна и лежала с мучительно бьющимся сердцем.
Горячая духота наполняла спальню, густая и черная, совсем, как ее страх.
Она поднялась с постели, оделась, накинула черное покрывало и тихо
прошла в поминальный покой.
Там жили два вечных огня, лелеемых, неугасимых; она одинаково их
берегла, но один еле тлел - ведь Энрас ушел, ушел навсегда, и след его
затерялся на черной дороге. А второй огонь сиял ровно и ясно, потому что
Другой всегда был здесь. Здесь - за душной стеной раоли. Здесь - на тропах
горного края. Здесь - в ее материнском сердце.
А теперь Другой бушевал. Огонек превратился в пламя: не смиренный
лучик лампадки - факел, рвущийся на ветру.
О_н_ проснулся.
Она отступила к стене и зажала руками рот. Страх и горе громко
кричали в ней, но она зажимала руками рот, не пуская на волю крик. Только
жгучие слезы, только боль...
Это было недолго - она слишком привыкла к боли. В ее жизни, темной,
запертой от людей, были только память и боль, и совсем немного надежды. Но
надежда была, словно хилый росток, что пронизывает земляную глубь и
раскалывает самый твердый камень. И надежда шепнула ей: погоди! Может, это
еще не конец, может быть, ты что-то сумеешь...
Тихо-тихо она подошла к огню и коснулась его рукой. Пламя прянуло от
руки, заклубилось, словно смеясь, прикоснулось, не обжигая, и опять
отлетело прочь.
Словно громкий беззвучный зов, словно зычный беззвучный голос, и она
прошептала:
- Иду!
И она проскользнула, как тень, сквозь запретную дверь раоли и
взбежала по лестнице в башню.
Вастас спал, но проснулся, едва заскрипела дверь. Он глядел на нее, и
в глазах его, золотых, словно у хищной птицы, удивление стало радостью, а
надежда тоской.
- Брат мой! - сказала она, - мой господин! Торкас в беде, надо ехать!
Он покачал головой, и она мучительно сжала руки.
- Он в Ланнеране, Вастас!
И теперь лицо его было, как камень, и в глазах спокойный жестокий
блеск.
- Тебе обязательно ехать?
- Да! Бог возвратился и хочет его забрать. Я не отдам! - сказала она,
и Вастас кивнул угрюмо.
- Собирайся. Мы выедем на рассвете.
И опять мотало ее в закрытой повозке, и вокруг лежал черный, ненужный
мир, но теперь в ней не было пустоты. Страх и горе - но рядом жила
надежда. Страх и горе - и темная смутная радость, потому что я снова увижу
его. Этот взгляд, где жгучая гордая тьма и угрюмая гордая сила. Эта
горестная насмешка и безжалостная доброта...
- Что ты знаешь, Аэна? - спросил ее Вастас.
- Я видела сон, - сказала она. - Тот, кто ушел, смеясь, вернулся в
гневе. Мне снился Торкас, - сказала она. - Он лежал окровавленный на
земле, а бог стоял над ним, охраняя, и вся земля была залита кровью, и
горы трупов гнили на ней. Мне снилось, - тихо сказала она, - как вышел из
моря огонь, пожирая и землю, и небо. Но бог сражался с огнем, и огонь
отступил. Тут Торкас позвал меня, и я пробудилась. Брат! - сказала она, -
я въяве видела бога! Испуганная сном, я пошла в молельню. Огонь бушевал,
он был словно факел в бурю, и в пламени я увидела бога. Он стоял у портика
Верхнего Храма в обличье Торкаса, но это был _О_н_. Плащ его был прожжен и
панцирь изрублен, а в руке обнаженный меч.
- Торкас - мой сын и наследник, - угрюмо ответил Вастас. - Я не отдам
его даже богу!
И она подумала: если он жив. Если мой мальчик, мой Торкас еще не на
черной дороге.

- Завтра я ухожу, - сказал Безымянному Ронф. Они сидели вдвоем в
уголке темноватой харчевни, где было грязно и чадно, но зато не бывало
чужих.
- Отведу караван до Горты, - говорил он неторопливо, - а там возьму
еще пятерых и отправлюсь в Заннор - за обозом с солью.
- Нет, - сказал Безымянный. - Останься здесь.
- Я - человек служилый, должен выполнять, что велят.
- Ты должен служить Ланнерану, - ответил Он, - а его судьба решится
теперь. И не только его, - сказал он угрюмо. - Может быть, внуки твоих
внуков увидят свет, если все будет сделано так, как надо.
- Приказывай, господин, - просто ответил Ронф.
- Мне нужен человек по имени Ваннор. - Знаешь его?
- Я слышал о нем. Но, господин...
- Что?
- Он под покровом Предвечного, - сказал еле слышно Ронф, - а
Предвечный мстителен и всемогущ.
- Всемогущ и мстителен? - Безымянный медленно усмехнулся, и так
ужасна была улыбка, что Ронф против воли отвел глаза. - Или одно или
другое, Ронф! Мстительность - это болячка слабых. Ты видел когда-нибудь
звезды? - спросил он резко.
- Да, господин. Давно. Еще когда не женился.
- Их нельзя сосчитать, правда, Ронф? А каждый из этих огней такой же
мир, как и наш, со своими людьми и своими богами. Если Предвечный творец
всех этих миров, то что ему до человеческих дрязг? Почему он всемогущ лишь
здесь, в Ланнеране?
- Я... я не знаю, - ответил Ронф боязливо.
- Чего ты дрожишь? - с усмешкой спросил Безымянный. - Разве болорцев
уносит ночная смерть?
- Нет. Пока еще нет.
- Видишь, он не властен даже над вами. Толика мужества и капля
здравого смысла - и он уже не сможет вас одолеть. Мне нужны болорцы, -
сказал он Ронфу. - Пока сражаются боги, людям стоит заняться своей
судьбой. Если кто-нибудь выступит против черных...
- Кто?
- Чернь или знать, или кто-нибудь со стороны. Иногда неплохо забыть о
вражде. Честный враг надежней продажного друга. Ты меня понял?
- Да, господин. Мы выступим за него или просто не станем драться.
А к вечеру страх его одолел.
Ваннор не был подвержен страхам. Много раз он ходил по краю, по
острому, гибельному острию, и случись ему оступиться, он как истинный
ланнеранец рассмеялся бы смерти в лицо.
А сейчас он сидел у себя - в тайном логове, известном немногим, в
крепком доме, набитом стражей, под защитой _С_а_м_о_г_о_ - и озноб
непонятного страха тяжело сотрясал его плоть.
И когда без стука открылась дверь, и закутанный встал на пороге,
страх безмолвным криком взорвался в нем - и погас, как лампадка в бурю.
Вот и все. Пришел его час.
Он все равно потянулся к гонгу, но вошедший сказал равнодушно:
- Не трудись. Некого звать.
- Жаль, - сказал Ваннор, - я велел бы подать вина. Проходи, - сказал
он, - садись. Или ты убьешь меня сразу?
Бог подошел, сел напротив, снял повязку с лица. Он был совсем, как
тогда, даже еще моложе. Если б не взгляд и не складка губ, он казался бы
просто мальчишкой.
- Нет, - сказал бог. - Сначала поговорим.
И тень надежды: может, сумею? Умолить, перехитрить, обмануть...
- Нет, - сказал бог, - не мучай себя надеждой. Я не оставлю тебя в
живых. Но я предлагаю, как ты когда-то: ответь на вопросы, и получишь
легкую смерть. Ты ведь помнишь - моя была неприятной.
Странно, но в юном лице не было гнева, и в странных давящих глазах
только печаль.
- И ты поверишь моим словам? - спросил его Ваннор с усмешкой.
- Да, - потому что ты его ненавидишь.
- Кого?
Можно заставить голос звучать, как обычно, но не спрятать вспотевший
лоб, не сдержать метнувшийся взгляд.
- Его, - спокойно ответил бог. - Я не знаю, как ты его называешь. Он
неважный хозяин, - сказал ему бог, - и не вступится за тебя, хоть служишь
ты верно.
- Я служу только себе, - ответил Ваннор угрюмо. - Я хотел власти, и я
ее получил.
- Какой? - мягко спросил его бог. - Для себя? Для своего храма? В
Ланнеране не клянутся Предвечным и не просят его ни о чем. Если исчезнет
страх, вас всех перебьют и храм ваш сравняют с землей. А твоя власть в
чем, Ваннор? В том, чтобы кого-то убить? Но кого испугает смерть от меча,
раз по городу бродит ночная смерть!
- Я не был так многословен, Энрас!
- Да, - терпеливо ответил бог. - Я трачу слова и время, а его у меня
в обрез. Я мог бы заставить тебя говорить. Немного усилий - и ты мне все
выложишь и будешь молить меня о смерти.
- Не все рождены палачами, - ответил Ваннор с усмешкой, - даже меня
поначалу тошнило. Тебе же будет еще противней, потому что я жирен, а это
зрелище мерзко вдвойне. Но я, пожалуй, рискну.
Бог пожал плечами и сказал: - Как хочешь, Ваннор, - и в страшных его
глазах уже не было грусти - только острый холодный огонь.
- Нет, - сказал Ваннор, - я пошутил. Боюсь, что я не сумею молчать до
конца, а мне не хочется умирать растоптанной тварью. К тому же ты прав: я
его ненавижу. А вот тебя, как ни странно, нет. А что тут странного? -
спросил он себя. - Я даже немного тебе благодарен. Я, Ваннор, ничей сын,
палач и подручный для грязных дел - перед смертью чувствую себя человеком.
Даст ли больше самая достойная жизнь? Ладно, - сказал он, - я не беру в
долг. Ты узнаешь все, что захочешь, но сначала я кое-что скажу. Не
снисхождения ради - просто я должен это сказать. Это не я пытался схватить
Аэну. Мне не надо было ее искать - я знал, где она. Когда я пугал тебя -
это были только слова. Не отдал бы я _Е_м_у_ самый чистый цветок
Ланнерана!
- И ты ему служишь!
- Да! - сказал Ваннор. - Да! Но я позволил Вастасу увезти Аэну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11