такие захваты часто употребляются для обеспечения хорошего контакта. Я отсоединил два захвата, взял фонарь и вгляделся в контакты: на них отчетливо виднелись неглубокие щербинки, оставленные зубчиками.
Я снова вернулся в лабораторию, поднял половицу и осмотрел при свете фонаря лежащие там элементы «Найф». По крайней мере половина из них имела такие же характерные метки. Элементы казались совсем новыми, но метки на них уже были, а ведь наверняка, когда станция «Зебра» только создавалась, никаких отметин на них не было. Несколько элементов закатились так далеко под соседнюю половицу, что мне пришлось пошарить там рукой. Я достал еще два элемента, а за ними различил что-то темное, металлическое, непонятное.
В темноте трудно было разобрать, что за предмет там, пришлось отодрать две соседние половицы. Это оказался цилиндр тридцати дюймов в длину и шести в диаметре с медным краником и указателем давления, стоявшим на отметке «полный». Тут же рядом лежал пакет площадью примерно восемнадцать квадратных дюймов и шириной около четырех, маркировка на нем гласила: «Шары-радиозонды». Водород, батареи, шары-зонды, тушенка и концентрированный суп. Достаточно широкий ассортимент по любым меркам. Но, как мне показалось, отнюдь не случайный.
Когда я возвратился в жилое помещение, больные еще дышали. То же самое можно было сказать и обо мне: я весь трясся от холода, а зубы стучали безостановочно, хотя я и сжимал челюсти изо всех сил. Я подсел к мощному электрообогревателю и наполовину оттаял, после чего взял фонарик и снова отдался в руки ветра, мороза и темноты. На мою долю выпала роль мальчика для битья, это уж точно.
Следующие двадцать минут я потратил на то, чтобы набросать дюжину схем лагеря, передвигаясь с каждой новой схемой на несколько ярдов. При этом мне пришлось прошагать что-то около мили, и в конце концов мороз как следует прихватил мне скулы, не защищенные маской. Я почувствовал, что они уже почти омертвели, потеряли чувствительность, решил, что трачу время без всякой пользы, и направился обратно в лагерь.
Я уже миновал метеостанцию и лабораторию и поравнялся с восточным углом домика, когда вдруг краешком глаза приметил кое-что необычное. Я навел фонарик на восточную стену и вгляделся в наросший за время шторма слои льда.
Почти вся его поверхность была однородной, серовато-белой, очень гладкой, чуть ли не полированной, — почти вся, но не вся: часть ее была испещрена странными пятнышками разной формы и размеров, но не больше одного квадратного дюйма. Я попробовал потрогать эти пятнышки, но они прятались в толще отсвечивающего льда. Я отправился к восточной стене метеостанции, но она была девственно чиста, никаких пятнышек не нашлось и на восточной стене лаборатории.
Я зашел в помещение метеостанции и отыскал там молоток и зубило.
Отколов кусок льда с пятнами, я отнес его в жилое помещение и положил на пол у одного из обогревателей. Через десять минут передо мною в лужице воды плавали клочки обгоревшей бумаги. Вот это уже было действительно странно.
Значит, подо льдом на восточной стене жилого дома скрыто еще множество сюрпризов. Только там — и нигде больше. Разумеется, объяснение могло быть вполне невинное — ну, а вдруг нет?.. . Я снова поглядел на двух человек, лежавших без сознания. В помещении было сравнительно тепло и сравнительно уютно, но не более того. Однако вряд ли больные выдержали бы транспортировку на борт лодки в ближайшие двадцать четыре часа. Я позвонил на корабль, попросил прислать сопровождающего и, когда прибыли два матроса, отправился с ними на «Дельфин».
Атмосфера на корабле в это утро была необычная: тихая, мрачноватая, почти похоронная. И удивляться тут нечему. Еще недавно люди со станции «Зебра» казались далекими и чужими, не имели ни лиц, ни имен. Но теперь, когда эти обгоревшие, обмороженные, истощенные, потерявшие восьмерых товарищей полярники прибыли на корабль и, можно сказать, обрели плоть и кровь, теперь каждый член экипажа «Дельфина» вдруг в полной мере осознал весь ужас случившегося со станцией «Зебра». Кроме того, не прошло и семи часов, как их собственный товарищ, лейтенант Миллс, погиб неожиданно и страшно. Так что, хотя задача и была успешно выполнена, особых поводов радоваться не находилось. Радиола и музыкальный автомат в матросской столовой бездействовали. Корабль, по сути, напоминал гробницу.
Хансена я обнаружил в каюте. Не сняв даже меховых брюк, он сидел на откинутой койке, лицо у него было мрачное, бледное и отрешенное. Он молча смотрел, как я сбрасываю парку, снимаю с плеча и вешаю на крючок кобуру, а потом кладу в нее вынутый из кармана брюк пистолет. Внезапно он произнес: — Я бы не стал раздеваться, док. Если, конечно, вы хотите пойти с нами... — Он окинул взглядом собственную теплую одежду и горько скривил рот.
— Не самая подходящая форма для похорон, верно?
— Вы имеете в виду...
— Шкипер у себя в каюте. Зубрит похоронный ритуал. Джорж Миллс и помощник радиооператора — кажется, Грант, верно? — тот, что умер сегодня.
Двойные похороны. Снаружи, на льду. Там несколько матросов уже орудуют ломами и кувалдами, готовя место у самого основания тороса.
— Я никого не заметил.
— Они с левого борта. С западной стороны.
— А я считал, что Свенсон заберет Миллса с собой в Штаты. Или в Шотландию.
— Слишком далеко. У нас тут и так на борту подобралась такая шайка-лейка, что ее не просто держать в узде. А если еще тащить с собой... Вашингтон дал согласие... — Он запнулся, неуверенно посмотрел на меня и отвернулся. Я и без телепатии угадал, о чем он думает.
— Те семеро на «Зебре»? — Я покачал головой. — Нет, никаких похорон. К чему? Я выражу свои соболезнования другим путем. Глаза у него блеснули, он бросил взгляд на «манлихер-шенауэр», висевший в кобуре, и тут же отвел глаза. С холодной яростью в голосе произнес:
— Черт бы побрал эту черную душу убийцы! У нас на борту дьявол, Карпентер. Прямо здесь, на борту корабля... — Он стукнул сжатым кулаком по ладони. — Так и не додумались, док, в чем тут загвоздка? И кто за всем этим прячется?
— Если бы додумался, то не стоял бы здесь... Кстати, как там Бенсон справляется с больными и ранеными?
— Он все уже сделал. Я только что оттуда. Я кивнул, достал пистолет из кобуры и сунул в карман брюк из оленьего меха. Хансен тихо спросил:
— Даже здесь, на борту?
— Особенно на борту!..
Я вышел из каюты и отправился в операционную. Бенсон сидел за столом, прислонясь к стене, обклеенной кадрами из мультиков. Когда я открыл дверь, он поднял голову.
— Что-нибудь нашли? — спросил я.
— На мой взгляд, ничего примечательного. Сортировкой занимался Хансен.
Может, вы что-нибудь и найдете... — Он ткнул пальцем туда, где на полу лежала аккуратно сложенная груда снабженной ярлыками одежды, атташе-кейсов и полиэтиленовых сумок. Посмотрите сами... А что там с больными, оставшимися на «Зебре»?
— Пока держатся. Думаю, с ними все обойдется, но что-то конкретное говорить пока что рано.
Я присел на корточки и, перебирая уложенные на полу тряпки, принялся обшаривать карманы, но, как и следовало ожидать, не обнаружил ничего. Хансен был не из тех, кто мог пропустить что-либо подозрительное. Тогда я прощупал сантиметр за сантиметром все швы — и снова никакого результата. Наконец я взялся за кейсы и сумки, просматривая всякие мелочи вроде бритвенных приборов, писем, фотографии, двух или трех фотоаппаратов. Фотоаппараты я открыл, но они оказались пустыми. Я сказал Бенсону:
— Доктор Джолли взял свою медицинскую сумку на борт?
— Вы даже своему коллеге не доверяете?
— Не доверяю.
— Я тоже, — он улыбнулся одними губами. — С кем поведешься — от того и наберешься... Я проверил там все, до ниточки. Абсолютно ничего. Я даже измерил толщину дна сумки. Тоже ничего.
— Ну. что ж, примем к сведению... А как пациенты?
— Их девять, — уточнил Бенсон. — Они теперь уверены в спасении, а психологическое воздействие сильнее любых лекарств, — он взглянул на лежащие перед ним записи. — Хуже всех обстоит дело у капитана Фолсома. Опасности для жизни, конечно, нет, но лицо обожжено страшно. Мы договорились, что в Глазго его тут же осмотрит специалист по пластической хирургии.
Близнецы Харрингтоны, метеорологи, обожжены меньше, но очень слабы, сильно пострадали от голода и холода. Тепло, уход и хорошее питание поставят их на ноги буквально за пару дней. Хассард, тоже метеоролог, и Джереми, лабораторный техник, у них умеренные ожоги, умеренные обморожения, чувствуют себя гораздо лучше, чем другие. Вот, кстати, странно: как разные люди по-разному переносят голод и холод... И остальные четверо: старший радиооператор Киннерд, доктор Джолли, кок Нейсби и, наконец, Хьюсон, водитель трактора и ответственный за генераторы, — с ними дела обстоят совсем благополучно. Все они страдают, естественно, от обморожения, особенно Киннерд, у всех есть небольшие ожоги и общая слабость, но силы восстанавливаются очень быстро.
Постельный режим нужен только капитану Фолсому и близнецам Харрингтонам, остальным пропишем различные процедуры. Пока что они все лежат, это понятно, но долго в постели не проваляются: люди они молодые, крепкие, выносливые.
Сосунков и старикашек на полярные станции не посылают.
Постучавшись, в медпункт заглянул Свенсон. Он бросил мне:
— Рад вас снова видеть, — и обратился к Бенсону: — Небольшая проблема с соблюдением режима, доктор, — он отступил в сторону, и мы увидели Нейсби, кока с «Зебры», который стоял за ним в униформе старшины американского флота. — Ваши пациенты услышали о похоронах, и те, кто способен подняться, хотят отдать последний долг своим коллегам. Я, разумеется, ценю и понимаю этот порыв, но их состояние...
— Я против этого, сэр, — заявил Бенсон. — Категорически!
— Против вы или за. — это ваше дело, приятель, — раздался голос из-за спины кока. Там стоял Киннерд, этот кокни тоже был одет в синюю морскую форму. — Не обижайтесь, я не хочу быть грубым или неблагодарным. Но я все равно пойду. Джимми Грант был моим другом.
— Я понимаю ваши чувства, — сказал Бенсон. — Но я знаю и ваше состояние.
Вам пока что следует делать только одно: лежать, лежать и лежать. Иначе мне трудно будет вас лечить.
— Я капитан этого корабля, мягко вмешался Свенсон. — Как вы понимаете, я могу просто запретить это. Могу сказать «Нет!» — и дело с концом.
— Вы поставите нас в затруднительное положение, сэр, — сказал Киннерд.
— Боюсь, это не будет способствовать укреплению англо-американской дружбы и сотрудничества, если мы уже сейчас начнем катить бочку на наших спасителей, — он невесело улыбнулся. — Кроме того. это не будет способствовать заживлению наших ран и ожогов. Свенсон поднял брови и взглянул на меня.
— А что скажете вы своим соотечественникам?
— Доктор Бенсон совершенно прав, — сказал я. — Но не стоит из-за этого начинать гражданскую войну. Если уж они сумели пережить пять или шесть дней в ледяной пустыне, не думаю, что какие-то несколько минут их прикончат.
— Ладно, пусть будет так, — твердо заключил Свенсон. — Если что случится, винить будем вас.
Если бы я даже сомневался, то десять минут на свежем воздухе убедили бы меня окончательно: Арктика — не место для погребальных церемоний. Вероятно, только распорядитель похорон, который старается поскорее отбарабанить положенный текст и закончить дело, нашел бы эту обстановку идеальной. После тепла и уюта на «Дельфине» мороз казался особенно сильным, через пять минут у всех у нас уже зуб на зуб не попадал. Тьма была такая непроглядная, какая бывает только во льдах Арктики, снова поднялся ветер, под ногами зазмеилась поземка. Свет единственного фонаря только усиливал нереальность происходящего: сгрудившуюся толпу людей со склоненными головами, два завернутых в брезент трупа, лежащих у основания тороса, коммандера Свенсона, пригнувшегося над книгой и монотонно бормочущего что-то мало разборчивое, тут же уносимое вдаль ледяными порывами ветра. Обошлось без салюта, без траурного оркестра, только тишина, молчаливые почести — и вот уже все кончено, и спотыкающиеся матросы торопливо забрасывают кусками льда яму с брезентовыми гробами. Пройдет всего двадцать четыре часа, и безостановочно несущиеся по просторам Арктики облака ледяной пыли и снега навсегда замуруют эти саркофаги, которые ныне и присно и во веки веков будут угрюмо кружиться вокруг Северного полюса, и может быть, только через сотни, а то и тысячи лет ледовое поле отпустит на дно океана не тронутые тлением останки... Кошмарные мысли приходят порой в голову... Отдав честь нагромождению снега и льда, мы заторопились на подводную лодку. От верхушки «паруса» нас отделяло всего несколько футов почти отвесной льдины, вздыбившейся, когда «Дельфин» пробивал себе путь на поверхность. На лед были спущены специальные леера, но все равно, чтобы вскарабкаться на борт, требовалось немало силы и ловкости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Я снова вернулся в лабораторию, поднял половицу и осмотрел при свете фонаря лежащие там элементы «Найф». По крайней мере половина из них имела такие же характерные метки. Элементы казались совсем новыми, но метки на них уже были, а ведь наверняка, когда станция «Зебра» только создавалась, никаких отметин на них не было. Несколько элементов закатились так далеко под соседнюю половицу, что мне пришлось пошарить там рукой. Я достал еще два элемента, а за ними различил что-то темное, металлическое, непонятное.
В темноте трудно было разобрать, что за предмет там, пришлось отодрать две соседние половицы. Это оказался цилиндр тридцати дюймов в длину и шести в диаметре с медным краником и указателем давления, стоявшим на отметке «полный». Тут же рядом лежал пакет площадью примерно восемнадцать квадратных дюймов и шириной около четырех, маркировка на нем гласила: «Шары-радиозонды». Водород, батареи, шары-зонды, тушенка и концентрированный суп. Достаточно широкий ассортимент по любым меркам. Но, как мне показалось, отнюдь не случайный.
Когда я возвратился в жилое помещение, больные еще дышали. То же самое можно было сказать и обо мне: я весь трясся от холода, а зубы стучали безостановочно, хотя я и сжимал челюсти изо всех сил. Я подсел к мощному электрообогревателю и наполовину оттаял, после чего взял фонарик и снова отдался в руки ветра, мороза и темноты. На мою долю выпала роль мальчика для битья, это уж точно.
Следующие двадцать минут я потратил на то, чтобы набросать дюжину схем лагеря, передвигаясь с каждой новой схемой на несколько ярдов. При этом мне пришлось прошагать что-то около мили, и в конце концов мороз как следует прихватил мне скулы, не защищенные маской. Я почувствовал, что они уже почти омертвели, потеряли чувствительность, решил, что трачу время без всякой пользы, и направился обратно в лагерь.
Я уже миновал метеостанцию и лабораторию и поравнялся с восточным углом домика, когда вдруг краешком глаза приметил кое-что необычное. Я навел фонарик на восточную стену и вгляделся в наросший за время шторма слои льда.
Почти вся его поверхность была однородной, серовато-белой, очень гладкой, чуть ли не полированной, — почти вся, но не вся: часть ее была испещрена странными пятнышками разной формы и размеров, но не больше одного квадратного дюйма. Я попробовал потрогать эти пятнышки, но они прятались в толще отсвечивающего льда. Я отправился к восточной стене метеостанции, но она была девственно чиста, никаких пятнышек не нашлось и на восточной стене лаборатории.
Я зашел в помещение метеостанции и отыскал там молоток и зубило.
Отколов кусок льда с пятнами, я отнес его в жилое помещение и положил на пол у одного из обогревателей. Через десять минут передо мною в лужице воды плавали клочки обгоревшей бумаги. Вот это уже было действительно странно.
Значит, подо льдом на восточной стене жилого дома скрыто еще множество сюрпризов. Только там — и нигде больше. Разумеется, объяснение могло быть вполне невинное — ну, а вдруг нет?.. . Я снова поглядел на двух человек, лежавших без сознания. В помещении было сравнительно тепло и сравнительно уютно, но не более того. Однако вряд ли больные выдержали бы транспортировку на борт лодки в ближайшие двадцать четыре часа. Я позвонил на корабль, попросил прислать сопровождающего и, когда прибыли два матроса, отправился с ними на «Дельфин».
Атмосфера на корабле в это утро была необычная: тихая, мрачноватая, почти похоронная. И удивляться тут нечему. Еще недавно люди со станции «Зебра» казались далекими и чужими, не имели ни лиц, ни имен. Но теперь, когда эти обгоревшие, обмороженные, истощенные, потерявшие восьмерых товарищей полярники прибыли на корабль и, можно сказать, обрели плоть и кровь, теперь каждый член экипажа «Дельфина» вдруг в полной мере осознал весь ужас случившегося со станцией «Зебра». Кроме того, не прошло и семи часов, как их собственный товарищ, лейтенант Миллс, погиб неожиданно и страшно. Так что, хотя задача и была успешно выполнена, особых поводов радоваться не находилось. Радиола и музыкальный автомат в матросской столовой бездействовали. Корабль, по сути, напоминал гробницу.
Хансена я обнаружил в каюте. Не сняв даже меховых брюк, он сидел на откинутой койке, лицо у него было мрачное, бледное и отрешенное. Он молча смотрел, как я сбрасываю парку, снимаю с плеча и вешаю на крючок кобуру, а потом кладу в нее вынутый из кармана брюк пистолет. Внезапно он произнес: — Я бы не стал раздеваться, док. Если, конечно, вы хотите пойти с нами... — Он окинул взглядом собственную теплую одежду и горько скривил рот.
— Не самая подходящая форма для похорон, верно?
— Вы имеете в виду...
— Шкипер у себя в каюте. Зубрит похоронный ритуал. Джорж Миллс и помощник радиооператора — кажется, Грант, верно? — тот, что умер сегодня.
Двойные похороны. Снаружи, на льду. Там несколько матросов уже орудуют ломами и кувалдами, готовя место у самого основания тороса.
— Я никого не заметил.
— Они с левого борта. С западной стороны.
— А я считал, что Свенсон заберет Миллса с собой в Штаты. Или в Шотландию.
— Слишком далеко. У нас тут и так на борту подобралась такая шайка-лейка, что ее не просто держать в узде. А если еще тащить с собой... Вашингтон дал согласие... — Он запнулся, неуверенно посмотрел на меня и отвернулся. Я и без телепатии угадал, о чем он думает.
— Те семеро на «Зебре»? — Я покачал головой. — Нет, никаких похорон. К чему? Я выражу свои соболезнования другим путем. Глаза у него блеснули, он бросил взгляд на «манлихер-шенауэр», висевший в кобуре, и тут же отвел глаза. С холодной яростью в голосе произнес:
— Черт бы побрал эту черную душу убийцы! У нас на борту дьявол, Карпентер. Прямо здесь, на борту корабля... — Он стукнул сжатым кулаком по ладони. — Так и не додумались, док, в чем тут загвоздка? И кто за всем этим прячется?
— Если бы додумался, то не стоял бы здесь... Кстати, как там Бенсон справляется с больными и ранеными?
— Он все уже сделал. Я только что оттуда. Я кивнул, достал пистолет из кобуры и сунул в карман брюк из оленьего меха. Хансен тихо спросил:
— Даже здесь, на борту?
— Особенно на борту!..
Я вышел из каюты и отправился в операционную. Бенсон сидел за столом, прислонясь к стене, обклеенной кадрами из мультиков. Когда я открыл дверь, он поднял голову.
— Что-нибудь нашли? — спросил я.
— На мой взгляд, ничего примечательного. Сортировкой занимался Хансен.
Может, вы что-нибудь и найдете... — Он ткнул пальцем туда, где на полу лежала аккуратно сложенная груда снабженной ярлыками одежды, атташе-кейсов и полиэтиленовых сумок. Посмотрите сами... А что там с больными, оставшимися на «Зебре»?
— Пока держатся. Думаю, с ними все обойдется, но что-то конкретное говорить пока что рано.
Я присел на корточки и, перебирая уложенные на полу тряпки, принялся обшаривать карманы, но, как и следовало ожидать, не обнаружил ничего. Хансен был не из тех, кто мог пропустить что-либо подозрительное. Тогда я прощупал сантиметр за сантиметром все швы — и снова никакого результата. Наконец я взялся за кейсы и сумки, просматривая всякие мелочи вроде бритвенных приборов, писем, фотографии, двух или трех фотоаппаратов. Фотоаппараты я открыл, но они оказались пустыми. Я сказал Бенсону:
— Доктор Джолли взял свою медицинскую сумку на борт?
— Вы даже своему коллеге не доверяете?
— Не доверяю.
— Я тоже, — он улыбнулся одними губами. — С кем поведешься — от того и наберешься... Я проверил там все, до ниточки. Абсолютно ничего. Я даже измерил толщину дна сумки. Тоже ничего.
— Ну. что ж, примем к сведению... А как пациенты?
— Их девять, — уточнил Бенсон. — Они теперь уверены в спасении, а психологическое воздействие сильнее любых лекарств, — он взглянул на лежащие перед ним записи. — Хуже всех обстоит дело у капитана Фолсома. Опасности для жизни, конечно, нет, но лицо обожжено страшно. Мы договорились, что в Глазго его тут же осмотрит специалист по пластической хирургии.
Близнецы Харрингтоны, метеорологи, обожжены меньше, но очень слабы, сильно пострадали от голода и холода. Тепло, уход и хорошее питание поставят их на ноги буквально за пару дней. Хассард, тоже метеоролог, и Джереми, лабораторный техник, у них умеренные ожоги, умеренные обморожения, чувствуют себя гораздо лучше, чем другие. Вот, кстати, странно: как разные люди по-разному переносят голод и холод... И остальные четверо: старший радиооператор Киннерд, доктор Джолли, кок Нейсби и, наконец, Хьюсон, водитель трактора и ответственный за генераторы, — с ними дела обстоят совсем благополучно. Все они страдают, естественно, от обморожения, особенно Киннерд, у всех есть небольшие ожоги и общая слабость, но силы восстанавливаются очень быстро.
Постельный режим нужен только капитану Фолсому и близнецам Харрингтонам, остальным пропишем различные процедуры. Пока что они все лежат, это понятно, но долго в постели не проваляются: люди они молодые, крепкие, выносливые.
Сосунков и старикашек на полярные станции не посылают.
Постучавшись, в медпункт заглянул Свенсон. Он бросил мне:
— Рад вас снова видеть, — и обратился к Бенсону: — Небольшая проблема с соблюдением режима, доктор, — он отступил в сторону, и мы увидели Нейсби, кока с «Зебры», который стоял за ним в униформе старшины американского флота. — Ваши пациенты услышали о похоронах, и те, кто способен подняться, хотят отдать последний долг своим коллегам. Я, разумеется, ценю и понимаю этот порыв, но их состояние...
— Я против этого, сэр, — заявил Бенсон. — Категорически!
— Против вы или за. — это ваше дело, приятель, — раздался голос из-за спины кока. Там стоял Киннерд, этот кокни тоже был одет в синюю морскую форму. — Не обижайтесь, я не хочу быть грубым или неблагодарным. Но я все равно пойду. Джимми Грант был моим другом.
— Я понимаю ваши чувства, — сказал Бенсон. — Но я знаю и ваше состояние.
Вам пока что следует делать только одно: лежать, лежать и лежать. Иначе мне трудно будет вас лечить.
— Я капитан этого корабля, мягко вмешался Свенсон. — Как вы понимаете, я могу просто запретить это. Могу сказать «Нет!» — и дело с концом.
— Вы поставите нас в затруднительное положение, сэр, — сказал Киннерд.
— Боюсь, это не будет способствовать укреплению англо-американской дружбы и сотрудничества, если мы уже сейчас начнем катить бочку на наших спасителей, — он невесело улыбнулся. — Кроме того. это не будет способствовать заживлению наших ран и ожогов. Свенсон поднял брови и взглянул на меня.
— А что скажете вы своим соотечественникам?
— Доктор Бенсон совершенно прав, — сказал я. — Но не стоит из-за этого начинать гражданскую войну. Если уж они сумели пережить пять или шесть дней в ледяной пустыне, не думаю, что какие-то несколько минут их прикончат.
— Ладно, пусть будет так, — твердо заключил Свенсон. — Если что случится, винить будем вас.
Если бы я даже сомневался, то десять минут на свежем воздухе убедили бы меня окончательно: Арктика — не место для погребальных церемоний. Вероятно, только распорядитель похорон, который старается поскорее отбарабанить положенный текст и закончить дело, нашел бы эту обстановку идеальной. После тепла и уюта на «Дельфине» мороз казался особенно сильным, через пять минут у всех у нас уже зуб на зуб не попадал. Тьма была такая непроглядная, какая бывает только во льдах Арктики, снова поднялся ветер, под ногами зазмеилась поземка. Свет единственного фонаря только усиливал нереальность происходящего: сгрудившуюся толпу людей со склоненными головами, два завернутых в брезент трупа, лежащих у основания тороса, коммандера Свенсона, пригнувшегося над книгой и монотонно бормочущего что-то мало разборчивое, тут же уносимое вдаль ледяными порывами ветра. Обошлось без салюта, без траурного оркестра, только тишина, молчаливые почести — и вот уже все кончено, и спотыкающиеся матросы торопливо забрасывают кусками льда яму с брезентовыми гробами. Пройдет всего двадцать четыре часа, и безостановочно несущиеся по просторам Арктики облака ледяной пыли и снега навсегда замуруют эти саркофаги, которые ныне и присно и во веки веков будут угрюмо кружиться вокруг Северного полюса, и может быть, только через сотни, а то и тысячи лет ледовое поле отпустит на дно океана не тронутые тлением останки... Кошмарные мысли приходят порой в голову... Отдав честь нагромождению снега и льда, мы заторопились на подводную лодку. От верхушки «паруса» нас отделяло всего несколько футов почти отвесной льдины, вздыбившейся, когда «Дельфин» пробивал себе путь на поверхность. На лед были спущены специальные леера, но все равно, чтобы вскарабкаться на борт, требовалось немало силы и ловкости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41