Лицо горело, голова раскалывалась, но рассудок оставался странно ясным. Я знал, что еще немного такого систематического избиения – и даже лучший в мире хирург-косметолог с бессильным сожалением разведет руками, но куда важнее другое: если я и дальше буду с той же регулярностью получать по голове, то скоро потеряю сознание и, возможно, на много часов. Так то оставалась единственная возможность добиться, чтобы избиение перестало быть систематическим.
Я выплюнул зуб и выдавил из себя:
– Подонок…
Почему-то это его вконец разъярило. Оболочка цивилизованного воспитания была у него не толще луковой шелухи, она не осыпалась, а попросту исчезла в мгновение ока, остался только не знающий удержку, обезумевший дикарь, который набросился на меня с неистовой яростью душевнобольного, каким почти наверняка и был. Удары градом сыпались на мои голову и плечи со всех сторон, он бил пистолетом, потом кулаками, когда же я попытался заслониться, как мог, руками, он перенес свою сумасшедшую атаку на мое тело. Глаза мои полезли на лоб, ноги стали ватными, и я, верно, упал бы, но только безвольно повис на веревках, удерживающих меня за запястья.
Прошло еще несколько полных муки секунд, прежде чем он пришел в себя настолько, чтобы прекратить пустую трату времени: с его точки зрения не было большого смысла причинять страдания человеку, который уже не может их испытывать. Из горла его вырвался странный звук, который, насколько я понял, знаменовал разочарование, потом единственным доносящимся до меня звуком стало тяжелое дыхание Марселя. Я не смел открыть глаза и понятия не имел, что он теперь намерен предпринять. Судя по звуку, он немного отодвинулся, и я решился на быстрый взгляд краем глаза. Марсель тоже переживал минутное облегчение и использовал эту передышку, так сказать, в корыстных целях. Он поднял мой пиджак и стал обшаривать его с надеждой, но без успеха. Дело в том, что бумажник всегда выпадает из внутреннего кармана, если перекинуть пиджак через руку, так что я предусмотрительно переложил мой бумажник с деньгами, паспортом и водительскими правами в задний карман брюк. Впрочем, Марсель быстро пришел к правильному выводу – почти сразу же я услышал его шаги и почувствовал как он вытаскивает бумажник у меня из заднего кармана.
Теперь он стоял рядом со мной. Я не видел, но чувствовал это. И, негромко застонал, безвольно колыхаясь на веревке, переброшенной через балку. Полусогнутые мои ноги касались пола носками ботинок. Я чуть приоткрыл глаза. И увидел его ноги не дальше, чем в ярде от себя. Быстро глянул вверх. Марсель сосредоточенно и с выражением приятного удивления перекладывал в свой карман довольно серьезную сумму, которую я носил в бумажнике. Он держал бумажник в левой руке, на согнутом среднем пальце которой висел пистолет, зацепленный за дужку спусковой скобы. И был так поглощен своих доходным занятием, что не заметил, как я подтягиваюсь на руках, чтобы обрести более надежную опору на придерживающих меня веревках.
Затем я сжался и отчаянно резко бросил свое тело вперед и вверх, со всей ненавистью, яростью и болью, которые скопились во мне. И думаю, что Марсель даже не успел увидеть моих ног, ударивших в него подобно тарану. Он не издал ни малейшего звука, только сложился, как перочинный ножик, повалился на меня и медленно сполз на пол. Голова его моталась из стороны в сторону. Возможно, это была бессознательная реакция тела, пораженного пароксизмом боли, но я не был склонен рисковать, доверяясь этой бессознательности: отодвинулся так далеко, как только позволяла веревка, и бросился на него снова. Признаться, меня немного удивило, что его голова все еще держится на шее. Это было нехорошо, но, с другой стороны, и людей, с которыми я имел дело, трудно назвать хорошими. Пистолет по-прежнему держался на среднем пальце его левой руки. Я столкнул его носком ботинка и попытался ухватить ногами, но трение металла о кожу было слишком слабым и оружие то и дело выскальзывало. Тогда я стащил ботинки, опираясь каблуками об пол, а затем – таким же способом – и носки, что потребовало значительно большего времени. При этом я ободрал кожу и, конечно, набрал заноз, однако не почувствовал боли – лицо болело так, что любые меньшие повреждения не и силах были обратить на себя мое внимание.
Теперь дело пошло легче. Крепко стиснув пистолет босыми ступнями; я собрал вместе оба конца веревки и поднялся на них, пока не достиг балки. Это дало мне четыре фута свободной веревки, вполне достаточно. Я повис на левой руке, а правой потянулся вниз, одновременно подгибая ноги. Пистолет оказался в руке. Опустившись на пол, я натянул веревку, держащую левое запястье, и приложил к ней дуло. Первый же выстрел рассек ее чисто, словно нож. Я расплел все свои путы, оторвал клок снежно-белой сорочки Марселя, чтобы обтереть себе лицо и губы, обулся, забрал свой бумажник и деньги и вышел. Жив Марсель или уже нет, я не знал, он казался мертвым, а впрочем, это не настолько меня интересовало, чтобы заниматься исследованиями.
Глава 12
День клонился к вечеру, когда я добрался до Амстердама. Солнце, наблюдавшее утром гибель Мэгги, скрылось, словно не решаясь противоречить моему настроению. Тяжкие темные тучи тянулись с Зейдер-Зее. В Амстердам я мог попасть и раньше, но в амбулатории загородного госпиталя, куда я заехал, чтобы осмотрели мое лицо, врач засыпал меня вопросами и остался недоволен, когда я заявил, что на первый раз понадобится только пластырь, – конечно, в изрядном количестве – и что швы, а также стерильные бинты могут подождать. Надо полагать, с этим пластырем, соответствующим числу синяков, и полуприкрытым левым глазом я выглядел единственным пассажиром, уцелевшим при крушении железнодорожного экспресса, но все-таки не так плохо, чтобы при виде меня дети с криком цеплялись за подолы матерей. Полицейское такси я запарковал неподалеку от гаража проката и не без труда убедил хозяина дать мне ординарный черный «Опель». Это не привело его в восторг, – видимо, мое лицо наводило на сомнения относительно моих прежних автомобильных достижений, но в конце концов он согласился. Первые капли дождя упали на ветровое стекло, когда я отъехал от гаража, остановился у полицейской машины, забрал сумку Астрид и на всякий случай пару наручников и двинулся дальше.
В боковой улочке, ставшей для меня уже чуть ли не домашней, я остановил машину и направился в сторону канала пешком. Высунул голову из-за угла и тут же ее убрал, чтобы в следующий раз глянуть только одним глазом.
У входа в церковь Американского общества протестантов стоял черный «Мерседес». Его вместительный багажник был распахнут, и двое мужчин укладывали в него очень тяжелый на вид ящик. Несколько подобных ящиков уже находились внутри. В одном из мужчин я сразу распознал преподобного Гудбоди, другого – среднего роста, в темном костюме, с темными волосами и смуглым лицом – я тоже узнал мгновенно: это был тот человек, который застрелил Джимми Дуклоса на аэродроме Схипхол. Не могу сказать, что вид этого человека меня обрадовал, но и нисколько не удручил, ведь он и так почти не покидал моих мыслей.
Круг замыкался.
Они вышли из церкви, пошатываясь под тяжестью еще одного ящика, аккуратно уложили его и захлопнули багажник. Я вернулся к своему «Опелю», а когда доехал до канала, «Мерседес» с Гудбоди и смуглым мужчиной был уже в ста ярдах от крыльца. Держась на безопасном расстоянии, я направился следом за ними. Дождь усилился. Черный «Мерседес» пересекал город в юго-западном направлении. Был еще день, но небо так затянулось тучами, как если бы уже пали сумерки, до которых оставалось еще несколько часов. Это меня не огорчало, потому что очень облегчало слежку. В Голландии дорожные правила требуют во время густого дождя зажигать фары – и тогда любая машина выглядит темной, бесформенной массой.
Мы миновали предместья. И по-прежнему в нашей езде не было никакого элемента погони. Гудбоди, хотя и вел мощную машину, ехал с весьма умеренной скоростью, что впрочем, неудивительно, если принять во внимание груз в багажнике. Я внимательно следил за дорожными указателями и вскоре уже не имел сомнений относительно того, куда мы направляемся. Впрочем, их у меня не было и с самого начала.
Поразмыслив, я пришел к выводу, что имеет смысл прибыть к нашему общему месту назначения раньше Гудбоди и его смуглого спутника, прибавил газу и оказался в неполных двадцати ярдах от «Мерседеса». Можно было не опасаться, что Гудбоди узнает меня в зеркале заднего обзора: сквозь густую завесу водяной пыли он мог видеть за собой разве что две забрызганные фары. Дождавшись прямого отрезка дороги, я обошел «Мерседес». Когда мы поравнялись, Гудбоди мимолетно и без любопытства взглянул на обгонявшую его машину и так же безразлично отвел взгляд. Его лицо выглядело смазанным светлым пятном. И точно так же дождь и брызги, избиваемые обоими автомобилями, мешали ему распознать меня. Я продвинулся вперед и, не снижая скорости, вернулся на правую сторону шоссе.
Тремя километрами дальше вправо от шоссе вела частная дорога с указателем «Кастель Линден – 1 км». По ней минуту спустя я проехал внушительные полукруглые ворота, над которыми золотыми буквами было выведено «Кастель Линден», а ярдов через двести свернул и остановил «Опель» в плотных зарослях. Мне снова предстояло вымокнуть до нитки, но выбирать не приходилось. Выбравшись из машины, я бегом пересек открытое место, направляясь к тесному ряду сосен, который, по-видимому служил чем-то вроде заслона от ветра, и, осторожно протиснувшись между ними, увидел то, что они заслоняли – замок Кастель Линден. Не обращая внимания на дождь, барабанивший по моей открытой спине, я улегся, укрывшись в высокой траве и кустах, и пригляделся.
Прямо передо мной описывала полукруг покрытая гравием дорога, ведущая вправо, к тем полукруглым воротам. За ней возвышался Кастель Линден – четырехугольное четырехэтажное строение, с окнами на двух первых этажах, бойницами – повыше и с башенками на самом верху, в соответствии с лучшими средневековыми образцами. Со всех сторон замок был окружен рвом пятнадцати футов ширины и, судя но путеводителю, почти такой же глубины. Недоставало только подъемного моста, тем более что слева виднелись блоки от одной из цепей, по-прежнему вмурованные в толстые стены, но вместо моста через ров была переброшена лестница в два десятка широких каменных ступеней, ведущая к массивным запертым воротам, сделанным, на первый взгляд, из дуба. Поодаль, в каких-нибудь тридцати ярдах от замка стоял одноэтажный бетонный дом, видимо, возведенный сравнительно недавно.
Черный «Мерседес» показался в воротах, с хрустом проехал по гравию и остановился прямо перед лестницей. Гудбоди остался в машине, в то время как его смуглый спутник вылез и обошел замок вокруг: Гудбоди никогда не производил на меня впечатление человека, любящего рисковать. Потом они вдвоем внесли содержимое багажника в замок. Двери были заперты, но Гудбоди, видимо, имел подходящий к ним ключ, во всяком случае не отмычку. Когда последний ящик исчез внутри, двери захлопнулись. Пригибаясь за кустами, я добрался почти до самого здания.
Так же осторожно приблизился к «Мерседесу» и заглянул в него, однако не обнаружил ничего достойного внимания, во всяком случае моего внимания. Затем еще осторожней, на цыпочках подошел к боковому окну и стал наблюдать за происходящим. Это было, по-видимому, нечто вроде мастерской, склада и выставочного зала одновременно. Стены были сплошь завешаны старинными часами с маятниками – либо их копиями всех возможных видов, конструкций и размеров. Некоторые часы, а также детали ним лежали на четырех больших верстаках, будучи, вероятно, в стадии, изготовления, сборки или ремонта. В глубине зала стояло несколько деревянных ящиков, похожих на те, которые только что принес Гудбоди со своим товарищем. Ящики эти были постланы соломой. Над ними – на полках – также находились часы, при каждых из которых лежали маятник, цепь и гирьки.
Гудбоди и смуглый мужчина, что-то делали у этих полок. Потом полезли в один из открытых ящиков и начали доставать оттуда гирьки для часов. Но вскоре Гудбоди прервал работу, вынул из кармана какую-то бумагу и погрузился в ее изучение. Наконец показал – какую-то запись и что-то сказал смуглому мужчине, который кивнул и вернулся к прежнему занятию. А Гудбоди, держа листок в руке, направился к боковой двери и пропал с глаз. Тем временем его напарник взял другой лист бумаги и, заглядывая в него, начал укладывать в ряд пары одинаковых гирек. Я как раз задумался, куда это подевался Гудбоди, когда он объявился. Его голос, послышался за моей спиной:
– Я рад, что вы не обманули моих ожиданий, майор Шерман.
Медленно обернувшись, я увидел, что и он не обманул моих – он улыбался самой благочестивой из своих улыбок и держал в руке большой пистолет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Я выплюнул зуб и выдавил из себя:
– Подонок…
Почему-то это его вконец разъярило. Оболочка цивилизованного воспитания была у него не толще луковой шелухи, она не осыпалась, а попросту исчезла в мгновение ока, остался только не знающий удержку, обезумевший дикарь, который набросился на меня с неистовой яростью душевнобольного, каким почти наверняка и был. Удары градом сыпались на мои голову и плечи со всех сторон, он бил пистолетом, потом кулаками, когда же я попытался заслониться, как мог, руками, он перенес свою сумасшедшую атаку на мое тело. Глаза мои полезли на лоб, ноги стали ватными, и я, верно, упал бы, но только безвольно повис на веревках, удерживающих меня за запястья.
Прошло еще несколько полных муки секунд, прежде чем он пришел в себя настолько, чтобы прекратить пустую трату времени: с его точки зрения не было большого смысла причинять страдания человеку, который уже не может их испытывать. Из горла его вырвался странный звук, который, насколько я понял, знаменовал разочарование, потом единственным доносящимся до меня звуком стало тяжелое дыхание Марселя. Я не смел открыть глаза и понятия не имел, что он теперь намерен предпринять. Судя по звуку, он немного отодвинулся, и я решился на быстрый взгляд краем глаза. Марсель тоже переживал минутное облегчение и использовал эту передышку, так сказать, в корыстных целях. Он поднял мой пиджак и стал обшаривать его с надеждой, но без успеха. Дело в том, что бумажник всегда выпадает из внутреннего кармана, если перекинуть пиджак через руку, так что я предусмотрительно переложил мой бумажник с деньгами, паспортом и водительскими правами в задний карман брюк. Впрочем, Марсель быстро пришел к правильному выводу – почти сразу же я услышал его шаги и почувствовал как он вытаскивает бумажник у меня из заднего кармана.
Теперь он стоял рядом со мной. Я не видел, но чувствовал это. И, негромко застонал, безвольно колыхаясь на веревке, переброшенной через балку. Полусогнутые мои ноги касались пола носками ботинок. Я чуть приоткрыл глаза. И увидел его ноги не дальше, чем в ярде от себя. Быстро глянул вверх. Марсель сосредоточенно и с выражением приятного удивления перекладывал в свой карман довольно серьезную сумму, которую я носил в бумажнике. Он держал бумажник в левой руке, на согнутом среднем пальце которой висел пистолет, зацепленный за дужку спусковой скобы. И был так поглощен своих доходным занятием, что не заметил, как я подтягиваюсь на руках, чтобы обрести более надежную опору на придерживающих меня веревках.
Затем я сжался и отчаянно резко бросил свое тело вперед и вверх, со всей ненавистью, яростью и болью, которые скопились во мне. И думаю, что Марсель даже не успел увидеть моих ног, ударивших в него подобно тарану. Он не издал ни малейшего звука, только сложился, как перочинный ножик, повалился на меня и медленно сполз на пол. Голова его моталась из стороны в сторону. Возможно, это была бессознательная реакция тела, пораженного пароксизмом боли, но я не был склонен рисковать, доверяясь этой бессознательности: отодвинулся так далеко, как только позволяла веревка, и бросился на него снова. Признаться, меня немного удивило, что его голова все еще держится на шее. Это было нехорошо, но, с другой стороны, и людей, с которыми я имел дело, трудно назвать хорошими. Пистолет по-прежнему держался на среднем пальце его левой руки. Я столкнул его носком ботинка и попытался ухватить ногами, но трение металла о кожу было слишком слабым и оружие то и дело выскальзывало. Тогда я стащил ботинки, опираясь каблуками об пол, а затем – таким же способом – и носки, что потребовало значительно большего времени. При этом я ободрал кожу и, конечно, набрал заноз, однако не почувствовал боли – лицо болело так, что любые меньшие повреждения не и силах были обратить на себя мое внимание.
Теперь дело пошло легче. Крепко стиснув пистолет босыми ступнями; я собрал вместе оба конца веревки и поднялся на них, пока не достиг балки. Это дало мне четыре фута свободной веревки, вполне достаточно. Я повис на левой руке, а правой потянулся вниз, одновременно подгибая ноги. Пистолет оказался в руке. Опустившись на пол, я натянул веревку, держащую левое запястье, и приложил к ней дуло. Первый же выстрел рассек ее чисто, словно нож. Я расплел все свои путы, оторвал клок снежно-белой сорочки Марселя, чтобы обтереть себе лицо и губы, обулся, забрал свой бумажник и деньги и вышел. Жив Марсель или уже нет, я не знал, он казался мертвым, а впрочем, это не настолько меня интересовало, чтобы заниматься исследованиями.
Глава 12
День клонился к вечеру, когда я добрался до Амстердама. Солнце, наблюдавшее утром гибель Мэгги, скрылось, словно не решаясь противоречить моему настроению. Тяжкие темные тучи тянулись с Зейдер-Зее. В Амстердам я мог попасть и раньше, но в амбулатории загородного госпиталя, куда я заехал, чтобы осмотрели мое лицо, врач засыпал меня вопросами и остался недоволен, когда я заявил, что на первый раз понадобится только пластырь, – конечно, в изрядном количестве – и что швы, а также стерильные бинты могут подождать. Надо полагать, с этим пластырем, соответствующим числу синяков, и полуприкрытым левым глазом я выглядел единственным пассажиром, уцелевшим при крушении железнодорожного экспресса, но все-таки не так плохо, чтобы при виде меня дети с криком цеплялись за подолы матерей. Полицейское такси я запарковал неподалеку от гаража проката и не без труда убедил хозяина дать мне ординарный черный «Опель». Это не привело его в восторг, – видимо, мое лицо наводило на сомнения относительно моих прежних автомобильных достижений, но в конце концов он согласился. Первые капли дождя упали на ветровое стекло, когда я отъехал от гаража, остановился у полицейской машины, забрал сумку Астрид и на всякий случай пару наручников и двинулся дальше.
В боковой улочке, ставшей для меня уже чуть ли не домашней, я остановил машину и направился в сторону канала пешком. Высунул голову из-за угла и тут же ее убрал, чтобы в следующий раз глянуть только одним глазом.
У входа в церковь Американского общества протестантов стоял черный «Мерседес». Его вместительный багажник был распахнут, и двое мужчин укладывали в него очень тяжелый на вид ящик. Несколько подобных ящиков уже находились внутри. В одном из мужчин я сразу распознал преподобного Гудбоди, другого – среднего роста, в темном костюме, с темными волосами и смуглым лицом – я тоже узнал мгновенно: это был тот человек, который застрелил Джимми Дуклоса на аэродроме Схипхол. Не могу сказать, что вид этого человека меня обрадовал, но и нисколько не удручил, ведь он и так почти не покидал моих мыслей.
Круг замыкался.
Они вышли из церкви, пошатываясь под тяжестью еще одного ящика, аккуратно уложили его и захлопнули багажник. Я вернулся к своему «Опелю», а когда доехал до канала, «Мерседес» с Гудбоди и смуглым мужчиной был уже в ста ярдах от крыльца. Держась на безопасном расстоянии, я направился следом за ними. Дождь усилился. Черный «Мерседес» пересекал город в юго-западном направлении. Был еще день, но небо так затянулось тучами, как если бы уже пали сумерки, до которых оставалось еще несколько часов. Это меня не огорчало, потому что очень облегчало слежку. В Голландии дорожные правила требуют во время густого дождя зажигать фары – и тогда любая машина выглядит темной, бесформенной массой.
Мы миновали предместья. И по-прежнему в нашей езде не было никакого элемента погони. Гудбоди, хотя и вел мощную машину, ехал с весьма умеренной скоростью, что впрочем, неудивительно, если принять во внимание груз в багажнике. Я внимательно следил за дорожными указателями и вскоре уже не имел сомнений относительно того, куда мы направляемся. Впрочем, их у меня не было и с самого начала.
Поразмыслив, я пришел к выводу, что имеет смысл прибыть к нашему общему месту назначения раньше Гудбоди и его смуглого спутника, прибавил газу и оказался в неполных двадцати ярдах от «Мерседеса». Можно было не опасаться, что Гудбоди узнает меня в зеркале заднего обзора: сквозь густую завесу водяной пыли он мог видеть за собой разве что две забрызганные фары. Дождавшись прямого отрезка дороги, я обошел «Мерседес». Когда мы поравнялись, Гудбоди мимолетно и без любопытства взглянул на обгонявшую его машину и так же безразлично отвел взгляд. Его лицо выглядело смазанным светлым пятном. И точно так же дождь и брызги, избиваемые обоими автомобилями, мешали ему распознать меня. Я продвинулся вперед и, не снижая скорости, вернулся на правую сторону шоссе.
Тремя километрами дальше вправо от шоссе вела частная дорога с указателем «Кастель Линден – 1 км». По ней минуту спустя я проехал внушительные полукруглые ворота, над которыми золотыми буквами было выведено «Кастель Линден», а ярдов через двести свернул и остановил «Опель» в плотных зарослях. Мне снова предстояло вымокнуть до нитки, но выбирать не приходилось. Выбравшись из машины, я бегом пересек открытое место, направляясь к тесному ряду сосен, который, по-видимому служил чем-то вроде заслона от ветра, и, осторожно протиснувшись между ними, увидел то, что они заслоняли – замок Кастель Линден. Не обращая внимания на дождь, барабанивший по моей открытой спине, я улегся, укрывшись в высокой траве и кустах, и пригляделся.
Прямо передо мной описывала полукруг покрытая гравием дорога, ведущая вправо, к тем полукруглым воротам. За ней возвышался Кастель Линден – четырехугольное четырехэтажное строение, с окнами на двух первых этажах, бойницами – повыше и с башенками на самом верху, в соответствии с лучшими средневековыми образцами. Со всех сторон замок был окружен рвом пятнадцати футов ширины и, судя но путеводителю, почти такой же глубины. Недоставало только подъемного моста, тем более что слева виднелись блоки от одной из цепей, по-прежнему вмурованные в толстые стены, но вместо моста через ров была переброшена лестница в два десятка широких каменных ступеней, ведущая к массивным запертым воротам, сделанным, на первый взгляд, из дуба. Поодаль, в каких-нибудь тридцати ярдах от замка стоял одноэтажный бетонный дом, видимо, возведенный сравнительно недавно.
Черный «Мерседес» показался в воротах, с хрустом проехал по гравию и остановился прямо перед лестницей. Гудбоди остался в машине, в то время как его смуглый спутник вылез и обошел замок вокруг: Гудбоди никогда не производил на меня впечатление человека, любящего рисковать. Потом они вдвоем внесли содержимое багажника в замок. Двери были заперты, но Гудбоди, видимо, имел подходящий к ним ключ, во всяком случае не отмычку. Когда последний ящик исчез внутри, двери захлопнулись. Пригибаясь за кустами, я добрался почти до самого здания.
Так же осторожно приблизился к «Мерседесу» и заглянул в него, однако не обнаружил ничего достойного внимания, во всяком случае моего внимания. Затем еще осторожней, на цыпочках подошел к боковому окну и стал наблюдать за происходящим. Это было, по-видимому, нечто вроде мастерской, склада и выставочного зала одновременно. Стены были сплошь завешаны старинными часами с маятниками – либо их копиями всех возможных видов, конструкций и размеров. Некоторые часы, а также детали ним лежали на четырех больших верстаках, будучи, вероятно, в стадии, изготовления, сборки или ремонта. В глубине зала стояло несколько деревянных ящиков, похожих на те, которые только что принес Гудбоди со своим товарищем. Ящики эти были постланы соломой. Над ними – на полках – также находились часы, при каждых из которых лежали маятник, цепь и гирьки.
Гудбоди и смуглый мужчина, что-то делали у этих полок. Потом полезли в один из открытых ящиков и начали доставать оттуда гирьки для часов. Но вскоре Гудбоди прервал работу, вынул из кармана какую-то бумагу и погрузился в ее изучение. Наконец показал – какую-то запись и что-то сказал смуглому мужчине, который кивнул и вернулся к прежнему занятию. А Гудбоди, держа листок в руке, направился к боковой двери и пропал с глаз. Тем временем его напарник взял другой лист бумаги и, заглядывая в него, начал укладывать в ряд пары одинаковых гирек. Я как раз задумался, куда это подевался Гудбоди, когда он объявился. Его голос, послышался за моей спиной:
– Я рад, что вы не обманули моих ожиданий, майор Шерман.
Медленно обернувшись, я увидел, что и он не обманул моих – он улыбался самой благочестивой из своих улыбок и держал в руке большой пистолет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30