А батя твой таким получился, каким бог человека и создал.
— Что же, тебя изгнали, что ль? — осторожно спросил Осташа.
— Ты жри давай, мясо-то. Думаешь, каждый день такой праздник будет? — Веденей протянул Осташе пару прутиков.
Осташа взял, но есть не торопился. В словах Веденея он уловил намек на то, что здесь ему сидеть придется долго, и это его насторожило.
— Гермон-то не знал, что мой крест потеряли, а Конон знал, да молчал. Ему-то какая разница, если я все равно барки вожу мимо бойцов?.. Подвело меня то, что я приют дал Ондреяну Плотникову, Золотому Атаману, который в Шайтанских заводах управителя убил, а потом еще и в Старой Утке тоже… Я Ондреяну пещеры показал, чтоб укрыться, — Ондреян-то ведь не сплавщик, откуда ему скалы знать?.. Ну, за мной солдатов и послали. Я с женой бежал в скиты. Старцы меня прогнали, потому как я не ихнего толка. А Гермон тоже взял да и прогнал — зачем я ему нужен с солдатами-то за спиной? Да и души у меня нету… Куда мне? Ушел сюда. Так что я беглым демидовским числюсь. А здесь у меня еще малой родился, здесь же я и бабу схоронил, здесь же и Пугача пересидел. А теперь мне туго стало… Хочу к людям.
— А как же власть над бесами, сладость?.. — напомнил Осташа.
Веденей снова ухмыльнулся.
— Так это сладость для гордыни, а я гордыню вместе с душой утратил.
— Ну, вернись — покайся… Снова покрестись, что ли… Как же это — без души?.. — Осташа и представить не мог: как это, жить без души? Возможно ли такое-то?
— В самокрещенцы меня сватаешь, да? — Веденей зло посмотрел на Осташу. — Самокрещенцы собором не признаны. Самокрещеньем мне души не обресть. А вот истяжельчество в Невьянске недавно признали — значит, и нету у меня души. Кто меня обратно к людям примет? Не хочу жить бирюком на отшибе, как Еран у Воронков.
— Ну а я-то тебе зачем? — тоже разозлился Осташа. — Я тебе чем помогу? Я не поп никонианский, не наставник, не бабка повивальная, не Мирон Галанин…
— А ты со мной поделись душою, — тихо сказал Веденей, пристально глядя Осташе в глаза. — Я и от истяжельцев заговоры на истяженье души помню, да и от вогулов кое-что перенял… Поделись. От тебя не убудет. Из реки сколько ни черпай — не обмелеет… Я с новой душой — и с новым именем вернусь. Пойду к Строгановым или к Яковлеву, не дознаются, кто я. Спаси.
Осташа вытаращился на Веденея и медленно покачал головой.
— Душу — ни отцу, ни сыну, ни брату, ни жене, — так же тихо ответил он. — Я на Страшный суд с чем приду? Проси у кого другого — мало ли отчаянных людей? За твой навык с золотым змеем любой хитник тебе душу отдаст…
— А мне почто душа в гордыне? Я чистую хочу. Как у Перехода.
Осташа долго молчал, разглядывая Веденея. Вот как это просто — встретиться с сатаной лицом к лицу. Впрочем, чего ж тут необычного? Осташа вспомнил, как на отчитке бес заговорил из девки… Встреча с бесом не пугала. Господь не оставит, даст сил. Веденей потерял свою душу под Ирюмскими гатями, и не дыре он молится, а дыра у него вместо души, потому и дырник.
— Ты — бес, — твердо сказал Осташа. — Ты мою душу покупаешь, да? Не дам. Приди вчера.
«Приди вчера» — так надо бесу говорить, когда он у тебя работы просит, если хочешь отвадить беса. Веденей усмехнулся:
— Так и знал, что про это решишь… Бес — он прельщает, меняет душу на блага, которые по делам и по вере человеку не положены. А я благ не сулю… Какие у меня здесь, на Костер-горе, услады? Я тебе твою собственную жизнь обещаю, которую могу и отнять…
— Ну, попробуй, и не такие уже пробовали, — угрюмо предложил Осташа.
— Я тебя резать не буду. Просто не уйдешь отсюда, и все, — сказал Веденей.
— Уйду.
— Не уйдешь. У меня все здешние лешаки в кулаке. Дорогу у тебя из-под ног украдут. Заведут тебя в мои медвежьи слопцы, где тебя колом прибьет. В елки-обманки обернутся, у которых шаста на полуденной стороне растет, а ветки шатром — на полуночной. Да и малой не пустит. Я его как раз на такую дичь натаскал.
Осташа снова взглянул на ургаланов — мальчишка исчез.
— Уйду, не запужаешь, — упрямо повторил Осташа. Веденей пожал плечами, поднялся, потянулся и пошел в избу.
— Где ямка-то твоя с водой? — вслед ему спросил Осташа. — Пить хочу!
— Там, — махнул рукой Веденей и скрылся в избе.
ПРОЧЬ С КОСТЁР-ГОРЫ
«Вот сейчас возьму и побегу… — думал Осташа, шагая к опушке. — Кто поймает, кто остановит?.. И где эта ямка с водой?»
Он продрался сквозь кусты и замахал руками, едва не свалившись в яму. Но это была другая яма. Выстланная пожухлой травой, она напоминала неглубокую могилу. А на дне, зарывшись в кучу сухой коры, засыпавшись ворохом желтых березовых листьев, спал малой. Спал крепко и сладко, будто лежал в теплой постели. У Осташи сердце заледенело, когда он увидел эту совсем звериную лежку. Он-то и у костра спиной мерз, а этот спит под калупой в яме, будто так человеку и положено. Превозмогая оторопь, Осташа присел, нагнулся и сдвинул с плеча мальчонки завернувшийся по краям пласт коры. Малой чуть приоткрыл глаза, как-то виновато заулыбался и бессознательно переполз обратно под калупу, как под одеяло. Осташа опрометью выскочил назад на поляну.
Нет, нечего тут сидеть среди то ли человеков, а то ли бесов… Осташа почти бегом обогнул избушку, где спал Веденей, и сразу увидел утоптанную тропку, которая поднималась к серым каменным ножам утесов.
Вдоль тропы теснились рябины, красной дробью гроздьев прострелив заросли навылет. Потом тропа полезла по глыбам, вечно мокрым в тени, зеленоватым и блескучим от чешуек слюды. Даже неопытный глаз Осташи различал на валунах протертый ногами и руками путь по расщелинам и обрывам. За первым забором утесов стоял второй, более сплоченный и высокий заслон. Осташа продрался сквозь мелкие пихты вдоль по теснине, как по улице, и меж двумя мощными кривыми кедрами, словно меж воротных стоек-верей, пролез на покатую каменную площадку. Она была засыпана угольями и до синевы прокалена кострами. На этой площадке, похоже, камлали. С площадки открывался вид на капище.
Гладкую полянку на темени горы будто частоколом окружали строгие, ладные верхушки елей, стоявших внизу по склону. На полянке на столбах кособочились священные амбарчики вогулов. Они уже расселись, щелясто разъехались, были раздерганы ветрами и оттого походили на старых, заплесневелых цапель, что стоят в болоте, поджав ногу. Некоторые и вовсе свалились, лежали ворохом гнилья. Словно бурелом, громоздились друг на друга упавшие идолы. Страшновато было вдруг различить в черной трухе и прели высверленный глаз над запавшей деревянной скулой или рот, открытый точно в предсмертном хрипе. Впрочем, несколько истуканов еще стояли, врытые в землю поглубже прочих, — будто вешала для сушки сена или даже мачты-щеглы для давно разорванных на клочья парусов.
Осташа, брезгливо морщась, оглядел все эти кучи рухляка и полез дальше вверх по лезвию скального зубца. Уже на острие, распластавшись по камню, он обнял руками выступ, поднял голову и огляделся. И словно бы даже услышал еле различимый свист неба, падающего ввысь, как шапка в колодец, — неба такого огромного, каким после чусовских теснин кажется любой пристанской пруд.
Как пруд, небо было чуть лазоревым, тихо-обморочным, безответно лучащимся из глубины, неподвижным… А под небом во все стороны раскатился небеленый холст бескрайнего пространства. Он могуче вздувался пологими горами и провисал лощинами и распадками. Вдоль окоема колыхались, точно дышали, плоские сизые волны — то ли в холодном мареве плавали дальние хребты, а то ли теплый пар отслаивался с остывающей краюхи мира.
Отчаяние сквозняком продуло душу Осташи. Не было видно ни селений, ни рек. Как же так?.. Где же четырехсотверстная лента Чусовой со скалами, барками и пристанями? Где зеркала прудов, а возле них — огромные заводы с кирпичными фабриками и водобойными колесами, с высоченными трубами домен? Где пустыри лесосек и голые вырубки с тучами дыма над кострами-кабанами? Где тот мир, в котором он жил всю жизнь? Не было ничего. Только пустой, вымороченный простор.
«Я все равно найду дорогу!..» — озлобленно и решительно подумал Осташа. На Костер-горе он не останется, это точно. Надо идти вон туда, на закат или на пулодень. Там должна быть Койва, которая выведет к Чусовой… Да, Койва, потому что через Сылвицу его перевезла еще Кикилья. А если он пробежит мимо Койвы, то его остановит святая вогульская река Вижай, которая выведет к Вильве и к Усьве. Лишь бы не уйти к полуночи. Заберет немного — не страшно, все равно по висячим болотам выйдет на Вильву. Но если заберет много, то будут совсем незнакомые реки с пугающими именами — Уреф, Покап, Выя, Косья, Ис… Они впадут в Туру, и, значит, бежать ему вдоль Туры до Верхотурья, а это ой как далеко от Кашки… Но ведь на берегу не написано, что за река под ноги вывернулась. Придется бежать, никуда не денешься… Нет, надо идти на полудень. Промахнется на Койву — угодит на Серебряную, тоже неплохо. А если и Серебряную проскочит, то вылетит на самые верховья Туры, а там будет Кушва. Уж с Кушвы-то можно на Ослянскую пристань по Гороблагодатскому тракту и домой… Столько рек, столько заводов, деревень — и почему, черт возьми, ничего не видно?!. Осташа пялился так, что резало глаза, — и не видел! Сплошное таежное море-океан. Вот и плыви по нему на удачу, по чутью, без божьей подсказки: насколько праведной была твоя вера, настолько верно тебя проведет судьба. Таково божье произволение.
Спуститься с Костер-горы Осташа приметил тропинку, начинавшуюся на капище. Склон был крутой, еловый, но все же лучше так, чем виснуть на камнях. Осташа задумался, отдавшись тропинке, не глядел вокруг и чуть не налетел на мальчишку Веденея, стоявшего на тропе под качающейся еловой лапой.
— Да грех с тобой!.. — в сердцах рявкнул Осташа, попятившись.
Малой стоял и улыбался. Молчал — говорить его не научили, да и не с кем ему было говорить. Осташа подумал, что ни разу еще не видел, чтоб малой ходил: он всегда только появлялся и исчезал, как лесной дух. Оторопь остудила гнев.
Малой вдруг протянул ручонку и тихо взял Осташу за рукав, нежно потянул к себе. Осташа нехотя, с опаской поддался, словно заколдованный. Он глядел малому в глаза — рыжие, как болотное оконце, с узкими кошачьими зрачками. Малой, улыбаясь, осторожно поднял руку Осташи, медленно поднес к губам, как для поцелуя. Улыбка у малого была широкая, лягушачья, и вдруг в ней блеснули зубки — не человечьи, а щучьи, острые, как гвоздики.
Осташа выдернул руку и отпрыгнул, с ужасом увидел на своем запястье шесть одинаковых царапин, набухавших каплями крови. Малой все стоял, все улыбался, глядя на Осташу. Страх истошно заколотился в груди Осташи. Перепуганный насмерть, Осташа повернулся и помчался обратно в гору, прыжками перелетел через капище и сиганул в ущелья. Урок был понятен: «Не ходи, коли не велено».
…Весь день до сумерек Осташа сидел возле Веденеевой избы у костра, без бережения засовывал в огонь поленья. Злой, взбудораженный, сосредоточенный, он щепкой чертил на земле линии рек вокруг горы дырника, как он эти реки себе представлял, и все думал, куда бежать.
— Никак уйти примеряешься? — насмешливо спросил Веденей, выходя из избы. Он уперся руками в поясницу и с хрустом потянулся. — Ну, давай, давай…
К темноте Осташа спалил все дрова. Пойти в лес за хворостом он ни за что бы не согласился, пока где-то рядом в яме под калупой сидит этот сатаненыш. Осташа поднялся и пошел в избу спать. Он зааминил стены и выход, закрестил лежак, чтобы нечисть ночью не сдернула за ноги и не хватила его башкой о притолоку, как она с теми делает, кто спать ложится без молитвы. Он растянулся на киске, берестяном коврике, навалил на себя гору лапника и заснул.
Проснулся он оттого, что какие-то тени шныряли по лицу, как мыши. Он поднял голову. Дыхания Веденея рядом не слышалось… И вдруг беззвучно осветились все щели в стенах, словно на миг огненный плетень огородил лежак с кучей лапника.
Осташа соскочил на землю, выбежал из избы и спустился вниз по поляне к вакоре. Он хотел снизу поглядеть на то, что полыхало за Костер-горой. Скалы во тьме были неразличимы. Глаза не успели привыкнуть, нащупать черту между кромкой камня и небом, как на вершине горы опять бесшумно засиял огромный и яркий синий свет, грубо обрезанный понизу линией утесов.
Осташа не знал, что там на капище происходит. Веденей камлает?.. Какой мертвый огонь плещет во все стороны с забытой кумирни?.. Но Осташа о том и не задумывался. Он стоял, полуослепший, крестился и повторял:
«Господи, благодарю за веру, без нее давно бы уже тронулся здесь от страха…»
Утром Осташа увидел Веденея дремлющим над прогоревшими углями кострища. Осташа пихнул его в плечо и сказал:
— Проспишь душу-то, сбегу…
Веденей встряхнулся, потер лицо руками, виновато посмотрел на Осташу снизу вверх.
— Ночка досталась нелегкая… — пробормотал он.
Осташа присел на корточки и перевернул головню, чтоб затлела пожарче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Что же, тебя изгнали, что ль? — осторожно спросил Осташа.
— Ты жри давай, мясо-то. Думаешь, каждый день такой праздник будет? — Веденей протянул Осташе пару прутиков.
Осташа взял, но есть не торопился. В словах Веденея он уловил намек на то, что здесь ему сидеть придется долго, и это его насторожило.
— Гермон-то не знал, что мой крест потеряли, а Конон знал, да молчал. Ему-то какая разница, если я все равно барки вожу мимо бойцов?.. Подвело меня то, что я приют дал Ондреяну Плотникову, Золотому Атаману, который в Шайтанских заводах управителя убил, а потом еще и в Старой Утке тоже… Я Ондреяну пещеры показал, чтоб укрыться, — Ондреян-то ведь не сплавщик, откуда ему скалы знать?.. Ну, за мной солдатов и послали. Я с женой бежал в скиты. Старцы меня прогнали, потому как я не ихнего толка. А Гермон тоже взял да и прогнал — зачем я ему нужен с солдатами-то за спиной? Да и души у меня нету… Куда мне? Ушел сюда. Так что я беглым демидовским числюсь. А здесь у меня еще малой родился, здесь же я и бабу схоронил, здесь же и Пугача пересидел. А теперь мне туго стало… Хочу к людям.
— А как же власть над бесами, сладость?.. — напомнил Осташа.
Веденей снова ухмыльнулся.
— Так это сладость для гордыни, а я гордыню вместе с душой утратил.
— Ну, вернись — покайся… Снова покрестись, что ли… Как же это — без души?.. — Осташа и представить не мог: как это, жить без души? Возможно ли такое-то?
— В самокрещенцы меня сватаешь, да? — Веденей зло посмотрел на Осташу. — Самокрещенцы собором не признаны. Самокрещеньем мне души не обресть. А вот истяжельчество в Невьянске недавно признали — значит, и нету у меня души. Кто меня обратно к людям примет? Не хочу жить бирюком на отшибе, как Еран у Воронков.
— Ну а я-то тебе зачем? — тоже разозлился Осташа. — Я тебе чем помогу? Я не поп никонианский, не наставник, не бабка повивальная, не Мирон Галанин…
— А ты со мной поделись душою, — тихо сказал Веденей, пристально глядя Осташе в глаза. — Я и от истяжельцев заговоры на истяженье души помню, да и от вогулов кое-что перенял… Поделись. От тебя не убудет. Из реки сколько ни черпай — не обмелеет… Я с новой душой — и с новым именем вернусь. Пойду к Строгановым или к Яковлеву, не дознаются, кто я. Спаси.
Осташа вытаращился на Веденея и медленно покачал головой.
— Душу — ни отцу, ни сыну, ни брату, ни жене, — так же тихо ответил он. — Я на Страшный суд с чем приду? Проси у кого другого — мало ли отчаянных людей? За твой навык с золотым змеем любой хитник тебе душу отдаст…
— А мне почто душа в гордыне? Я чистую хочу. Как у Перехода.
Осташа долго молчал, разглядывая Веденея. Вот как это просто — встретиться с сатаной лицом к лицу. Впрочем, чего ж тут необычного? Осташа вспомнил, как на отчитке бес заговорил из девки… Встреча с бесом не пугала. Господь не оставит, даст сил. Веденей потерял свою душу под Ирюмскими гатями, и не дыре он молится, а дыра у него вместо души, потому и дырник.
— Ты — бес, — твердо сказал Осташа. — Ты мою душу покупаешь, да? Не дам. Приди вчера.
«Приди вчера» — так надо бесу говорить, когда он у тебя работы просит, если хочешь отвадить беса. Веденей усмехнулся:
— Так и знал, что про это решишь… Бес — он прельщает, меняет душу на блага, которые по делам и по вере человеку не положены. А я благ не сулю… Какие у меня здесь, на Костер-горе, услады? Я тебе твою собственную жизнь обещаю, которую могу и отнять…
— Ну, попробуй, и не такие уже пробовали, — угрюмо предложил Осташа.
— Я тебя резать не буду. Просто не уйдешь отсюда, и все, — сказал Веденей.
— Уйду.
— Не уйдешь. У меня все здешние лешаки в кулаке. Дорогу у тебя из-под ног украдут. Заведут тебя в мои медвежьи слопцы, где тебя колом прибьет. В елки-обманки обернутся, у которых шаста на полуденной стороне растет, а ветки шатром — на полуночной. Да и малой не пустит. Я его как раз на такую дичь натаскал.
Осташа снова взглянул на ургаланов — мальчишка исчез.
— Уйду, не запужаешь, — упрямо повторил Осташа. Веденей пожал плечами, поднялся, потянулся и пошел в избу.
— Где ямка-то твоя с водой? — вслед ему спросил Осташа. — Пить хочу!
— Там, — махнул рукой Веденей и скрылся в избе.
ПРОЧЬ С КОСТЁР-ГОРЫ
«Вот сейчас возьму и побегу… — думал Осташа, шагая к опушке. — Кто поймает, кто остановит?.. И где эта ямка с водой?»
Он продрался сквозь кусты и замахал руками, едва не свалившись в яму. Но это была другая яма. Выстланная пожухлой травой, она напоминала неглубокую могилу. А на дне, зарывшись в кучу сухой коры, засыпавшись ворохом желтых березовых листьев, спал малой. Спал крепко и сладко, будто лежал в теплой постели. У Осташи сердце заледенело, когда он увидел эту совсем звериную лежку. Он-то и у костра спиной мерз, а этот спит под калупой в яме, будто так человеку и положено. Превозмогая оторопь, Осташа присел, нагнулся и сдвинул с плеча мальчонки завернувшийся по краям пласт коры. Малой чуть приоткрыл глаза, как-то виновато заулыбался и бессознательно переполз обратно под калупу, как под одеяло. Осташа опрометью выскочил назад на поляну.
Нет, нечего тут сидеть среди то ли человеков, а то ли бесов… Осташа почти бегом обогнул избушку, где спал Веденей, и сразу увидел утоптанную тропку, которая поднималась к серым каменным ножам утесов.
Вдоль тропы теснились рябины, красной дробью гроздьев прострелив заросли навылет. Потом тропа полезла по глыбам, вечно мокрым в тени, зеленоватым и блескучим от чешуек слюды. Даже неопытный глаз Осташи различал на валунах протертый ногами и руками путь по расщелинам и обрывам. За первым забором утесов стоял второй, более сплоченный и высокий заслон. Осташа продрался сквозь мелкие пихты вдоль по теснине, как по улице, и меж двумя мощными кривыми кедрами, словно меж воротных стоек-верей, пролез на покатую каменную площадку. Она была засыпана угольями и до синевы прокалена кострами. На этой площадке, похоже, камлали. С площадки открывался вид на капище.
Гладкую полянку на темени горы будто частоколом окружали строгие, ладные верхушки елей, стоявших внизу по склону. На полянке на столбах кособочились священные амбарчики вогулов. Они уже расселись, щелясто разъехались, были раздерганы ветрами и оттого походили на старых, заплесневелых цапель, что стоят в болоте, поджав ногу. Некоторые и вовсе свалились, лежали ворохом гнилья. Словно бурелом, громоздились друг на друга упавшие идолы. Страшновато было вдруг различить в черной трухе и прели высверленный глаз над запавшей деревянной скулой или рот, открытый точно в предсмертном хрипе. Впрочем, несколько истуканов еще стояли, врытые в землю поглубже прочих, — будто вешала для сушки сена или даже мачты-щеглы для давно разорванных на клочья парусов.
Осташа, брезгливо морщась, оглядел все эти кучи рухляка и полез дальше вверх по лезвию скального зубца. Уже на острие, распластавшись по камню, он обнял руками выступ, поднял голову и огляделся. И словно бы даже услышал еле различимый свист неба, падающего ввысь, как шапка в колодец, — неба такого огромного, каким после чусовских теснин кажется любой пристанской пруд.
Как пруд, небо было чуть лазоревым, тихо-обморочным, безответно лучащимся из глубины, неподвижным… А под небом во все стороны раскатился небеленый холст бескрайнего пространства. Он могуче вздувался пологими горами и провисал лощинами и распадками. Вдоль окоема колыхались, точно дышали, плоские сизые волны — то ли в холодном мареве плавали дальние хребты, а то ли теплый пар отслаивался с остывающей краюхи мира.
Отчаяние сквозняком продуло душу Осташи. Не было видно ни селений, ни рек. Как же так?.. Где же четырехсотверстная лента Чусовой со скалами, барками и пристанями? Где зеркала прудов, а возле них — огромные заводы с кирпичными фабриками и водобойными колесами, с высоченными трубами домен? Где пустыри лесосек и голые вырубки с тучами дыма над кострами-кабанами? Где тот мир, в котором он жил всю жизнь? Не было ничего. Только пустой, вымороченный простор.
«Я все равно найду дорогу!..» — озлобленно и решительно подумал Осташа. На Костер-горе он не останется, это точно. Надо идти вон туда, на закат или на пулодень. Там должна быть Койва, которая выведет к Чусовой… Да, Койва, потому что через Сылвицу его перевезла еще Кикилья. А если он пробежит мимо Койвы, то его остановит святая вогульская река Вижай, которая выведет к Вильве и к Усьве. Лишь бы не уйти к полуночи. Заберет немного — не страшно, все равно по висячим болотам выйдет на Вильву. Но если заберет много, то будут совсем незнакомые реки с пугающими именами — Уреф, Покап, Выя, Косья, Ис… Они впадут в Туру, и, значит, бежать ему вдоль Туры до Верхотурья, а это ой как далеко от Кашки… Но ведь на берегу не написано, что за река под ноги вывернулась. Придется бежать, никуда не денешься… Нет, надо идти на полудень. Промахнется на Койву — угодит на Серебряную, тоже неплохо. А если и Серебряную проскочит, то вылетит на самые верховья Туры, а там будет Кушва. Уж с Кушвы-то можно на Ослянскую пристань по Гороблагодатскому тракту и домой… Столько рек, столько заводов, деревень — и почему, черт возьми, ничего не видно?!. Осташа пялился так, что резало глаза, — и не видел! Сплошное таежное море-океан. Вот и плыви по нему на удачу, по чутью, без божьей подсказки: насколько праведной была твоя вера, настолько верно тебя проведет судьба. Таково божье произволение.
Спуститься с Костер-горы Осташа приметил тропинку, начинавшуюся на капище. Склон был крутой, еловый, но все же лучше так, чем виснуть на камнях. Осташа задумался, отдавшись тропинке, не глядел вокруг и чуть не налетел на мальчишку Веденея, стоявшего на тропе под качающейся еловой лапой.
— Да грех с тобой!.. — в сердцах рявкнул Осташа, попятившись.
Малой стоял и улыбался. Молчал — говорить его не научили, да и не с кем ему было говорить. Осташа подумал, что ни разу еще не видел, чтоб малой ходил: он всегда только появлялся и исчезал, как лесной дух. Оторопь остудила гнев.
Малой вдруг протянул ручонку и тихо взял Осташу за рукав, нежно потянул к себе. Осташа нехотя, с опаской поддался, словно заколдованный. Он глядел малому в глаза — рыжие, как болотное оконце, с узкими кошачьими зрачками. Малой, улыбаясь, осторожно поднял руку Осташи, медленно поднес к губам, как для поцелуя. Улыбка у малого была широкая, лягушачья, и вдруг в ней блеснули зубки — не человечьи, а щучьи, острые, как гвоздики.
Осташа выдернул руку и отпрыгнул, с ужасом увидел на своем запястье шесть одинаковых царапин, набухавших каплями крови. Малой все стоял, все улыбался, глядя на Осташу. Страх истошно заколотился в груди Осташи. Перепуганный насмерть, Осташа повернулся и помчался обратно в гору, прыжками перелетел через капище и сиганул в ущелья. Урок был понятен: «Не ходи, коли не велено».
…Весь день до сумерек Осташа сидел возле Веденеевой избы у костра, без бережения засовывал в огонь поленья. Злой, взбудораженный, сосредоточенный, он щепкой чертил на земле линии рек вокруг горы дырника, как он эти реки себе представлял, и все думал, куда бежать.
— Никак уйти примеряешься? — насмешливо спросил Веденей, выходя из избы. Он уперся руками в поясницу и с хрустом потянулся. — Ну, давай, давай…
К темноте Осташа спалил все дрова. Пойти в лес за хворостом он ни за что бы не согласился, пока где-то рядом в яме под калупой сидит этот сатаненыш. Осташа поднялся и пошел в избу спать. Он зааминил стены и выход, закрестил лежак, чтобы нечисть ночью не сдернула за ноги и не хватила его башкой о притолоку, как она с теми делает, кто спать ложится без молитвы. Он растянулся на киске, берестяном коврике, навалил на себя гору лапника и заснул.
Проснулся он оттого, что какие-то тени шныряли по лицу, как мыши. Он поднял голову. Дыхания Веденея рядом не слышалось… И вдруг беззвучно осветились все щели в стенах, словно на миг огненный плетень огородил лежак с кучей лапника.
Осташа соскочил на землю, выбежал из избы и спустился вниз по поляне к вакоре. Он хотел снизу поглядеть на то, что полыхало за Костер-горой. Скалы во тьме были неразличимы. Глаза не успели привыкнуть, нащупать черту между кромкой камня и небом, как на вершине горы опять бесшумно засиял огромный и яркий синий свет, грубо обрезанный понизу линией утесов.
Осташа не знал, что там на капище происходит. Веденей камлает?.. Какой мертвый огонь плещет во все стороны с забытой кумирни?.. Но Осташа о том и не задумывался. Он стоял, полуослепший, крестился и повторял:
«Господи, благодарю за веру, без нее давно бы уже тронулся здесь от страха…»
Утром Осташа увидел Веденея дремлющим над прогоревшими углями кострища. Осташа пихнул его в плечо и сказал:
— Проспишь душу-то, сбегу…
Веденей встряхнулся, потер лицо руками, виновато посмотрел на Осташу снизу вверх.
— Ночка досталась нелегкая… — пробормотал он.
Осташа присел на корточки и перевернул головню, чтоб затлела пожарче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92