устали, наверное. У него можно было запросто взять
почитать Бердяева, Шестова, да и Гумилева Николая Степановича: Рядом с ним,
склонившись и что-то шепча, сидел чернокудрый молодец с розовым лицом
- один из активных читателей и сам немного писатель, автор то ли двух, то
ли трех нетолстых (а у кого они сейчас толстые?) книг. Чуть дальше замерла
в ожидании начала концерта моя директриса, в профиль чем-то напоминающая
Гертруду Стайн. А дальше сидел дирижер симфонического оркестра, к отцу
которого я ходил исповедоваться в Болгарии незадолго до начала войны:
Мы раскланивались со всеми, потому что здесь не было людей, с которыми я
не здоровался. В какой-то мере билет на этот концерт был пропуском в
общество .
Свет в зале медленно мерк. Вспыхнула рампа. Потом софиты.
Вышли и поклонились пианист и гитарист. Заняли свои места.
А потом стремительным шагом, чуть наклонясь вперед, вышла темноволосая
певица с широкоскулым скифским лицом и одетая тоже по-скифски: в свободный
костюм из мягкой коричневой замши. Она улыбнулась, широко раскинула руки,
будто обнимая зал:
- Здравствуйте, дорогие! - голос ее был низкий, глубокий.- Я очень рада
видеть вас снова:
Собственно, ее песни песнями не были. Это были стихи, которым наконец
вернули их забытую музыку:
Стихи для песен она выбирала непростые. Как правило, тех людей, которых я
имел счастье знать, а одна из них некоторое время была моей женой.
Эх! Как все-таки правильно, что живет и поет она сейчас, а не восемьдесят
лет назад. Офицеры бы стрелялись на дуэлях. гимназисты просто стрелялись, а
купцы творили бы несусветные глупости - и все от безнадежности. Сейчас же -
маленькие, но полные залы, букеты и небольшая кучка робких интеллигентных
поклонников:
Впрочем, первое отделение состояло из песен Окуждавы, Самойлова,
Левитанского: И было понятно, что русская поэзия жива. Правда, где-то на
дне сознания у меня возникал чудовищный образ пана Твардовского, который
очнулся под грудой мертвых тел:
В антракте грех было не воспользоваться благами буфета. Но по дороге к
бутербродам и шампанскому нас перехватил чуть более обычного
экзальтированный Гаврилов. У него уже третью неделю гостил эвенкский шаман.
Он среди ночи начинал камлать так, что соседи стучали в потолок. Он выпил
всю водку и весь одеколон. Зато его пророчества отличались чрезвычайной
точностью и конкретностью - куда там Нострадамусу: Так, например, он
сказал:
"Как в тундре ночь наступит, главного человека в яму уронят, однако.
Поминать будем!.."
- Слушай, Степаныч,- зашептал Гаврилов, - Мой Ермолай сегодня меня опять
за водкой погнал. Без нее камлать не может. А я не выспался, идти неохота,
холод собачий, ну и говорю: чего, говорю, вы так много пьете? А он и
отвечает:
скорого, мол, из нижнего мира выйдут чудовища и всех пожрут. Так что же,
насухую помирать, что ли?..
- Придется насухую, - сказал я, - потому что в буфет мы уже не успеваем.
- Так у меня с собой, - сказал Гаврилов. - Два "Тройных" и "Ландыш".
Аннушка оглянулась.
- Хорошо, что люди не слышат.
- Моя прекрасная леди,- сказал Гаврилов,- в этой компании употребление
"Тройного", а также чифиря или политуры человека не роняет. Его роняет
другое:
Мы не стали развивать тему, потому что прозвенел звонок.
Певица переоделась. Теперь на ней было черное бархатное платье с
серебряной отделкой.
- Я хочу представить вам поэтов, чьи судьбы сложились трагически. Осип
Мандельштамм:
И она пела их, чьи судьбы сложились трагически: Осипа, Марину, раннего
Владимира (хотя у раннего-то с судьбой все было в порядке; это поздний
расплатился), Сашу Черного. И вдруг: я замер.
- Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка, Не проси об этом
счастье, отравляющем миры.
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка:
Я на миг перестал понимать, где я нахожусь. Всего этого просто не могло
быть, но было.
Что такое темный ужас начинателя игры.
Наверное, все в этом зале знали, чьи это стихи. И запой она "Боже, Царя
храни:" - не было бы такой реакции. Нет, ничего не произошло. Никто не
вскочил, не закричал, не предался рукоплесканию. Просто мы все оказались в
совершенно другом мире. Пусть на минуту. Пусть огороженные стенами:
Я развернул букет, и мы с Аннушкой поднялись на сцену. Волнение я
испытывал чрезвычайное.
- Спасибо вам: - и наклонился, чтобы поцеловать руку.
- У вас лицо Гумилева,- тихо сказала певица.
- Меня даже зовут так же,- ответил я.
- А вы знаете, за что на самом деле его убили? - вдруг сказала она. -
Среди чекистов было множество фанатичных поклонников Блока... "Двенадцать",
"Скифы"... и они принесли Гумилева в жертву на его могиле:
Я почувствовал, как пальцы Аннушки впиваются в мой локоть. Так что
делиться своими сображениями я не стал.
12.
Бог создал сильных людей и слабых людей, но пришел полковник Кольт и все
опошлил.
Конан Киммерийский
Он ушел сразу, без обычной процедуры, и сразу увидел барона. Барон стоял
на палубе небольшого катера. Небо было синее, но солнце еще не поднялось.
Холодный ветер бил ему в лицо, раздувал полы длинного кожаного пальто,
забирался под воротник. По серой реке навстречу плыли рыхлые серые льдины.
Темные щетинистые берега: И вдали, совершенно ни к селу ни к городу -
белая светящаяся башня с зубчатым венцом, похожая на шахматную ладью. Все
было утрировано, повышенно четко, будто каждый предмет рассматривался через
толстую лупу, которая не только увеличивает, но и искажает, искривляет,
выпячивает: И башни, конечно, видно не было, но барон знал, что она там, и
представлял ее себе именно так. В действительности же башня стояла посреди
заросшей больным тонким подлеском пустоши, где раскиданы были какие-то
ржавые бочки, железные рамы, фермы подъемных кранов, где утонули в крапиве
рельсовые колеи, где только бетонную дорогу недавно обновили, набросав
свежие плиты поверх раздавленных: Сама башня была железобетонным цилиндром
с решетчатыми галереями в два яруса, железными лестницами меж ними, и
больше всего походила на недостроенную дымовую трубу исполинской
электростанции. К ней примыкало плоское приземистое здание промышленного
вида без окон, с фонарями на крыше; к нему и подходила бетонка. Два не
совсем обычных человека охраняли все это, но в чем состояла необычность
стражей, Николай Степанович решил не выяснять:
Он вернулся и долго сидел молча. Потом увидел, что руки его сжаты в
кулаки, и заставил себя чуть расслабиться. Мысли барона были, конечно,
недоступны, но настроение улавливалось. Оно было красно-черным,
мрачно-торжественным, решительным, победным. Почти физически ощущалось, что
он задумал и что хотел исполнить. А зачем: но этот вопрос барон не любил.
Успеть перехватить. Как?
Ближайший рум - в полутора тысячах верст:
Рука сама скользнула в карман. Карточка Коломийца. Охранное-розыскное
агентство "Джин".
- Евгена Тодосовича: Пусть позвонит по номеру: Да, немедленно.
Звонок.
- Коломиец, это я. Ты можешь организовать чартер в Нижневартовск? Человек
на шесть. Разумеется. Прямо сейчас. Хорошо, жду: Через полтора часа?
Устроит.
Тигран, Брюс, Илья, Василий. Гусар. В одну машину. Василий за рулем.
Водитель от Бога. На поворотах не тормозит. Коломиец уже на углу, огромный.
Потеснимся: Опять светает. Невнятные сумерки. Дождь.
Внуково.
Не сюда: Ага.
Коломиец расплачивается, расписывается. Посадка в маленький "мистраль".
И ты с нами, Тодосович? Да.
Пилоты не удивлены, стюардессы тоже. В Нижневартовск: богатый край, край
богатых: могли бы просто купить самолет:
Короткий разбег, взлет. Дождь ритмично вспыхивает рубином. Мгла набрякших
облаков.
Очень круто вверх.
Все: синий войлок внизу и над ним прозрачнейшее небо тех цветов, которым
нет незатасканных имен. Солнце будет навстречу.
Круг замыкался: опять вертолет, хотя теперь тесно в салоне, тесно и
жарко.
Опять тайга внизу, но не заиндевелая, и даже темный снег лишь по обратным
скатам. Чешуйчатый блеск реки - наискось - дорога, выскобленная борозда.
Долго над дорогой, невозможно долго:
Вот это? - показывает пилот.
Николай Степанович смотрит.
Да.
Темно-зеленый крытый грузовик скрывается в распахнутых воротах
приземистого здания:
12.
Знай, я, стоящий перед тобой, был удавлен, расстрелян, утоплен, зарезан,
даже погребен и вздернут на виселицу... Это противоестественно, невероятно!
Многое еще остается непонятным под взирающими на нас планетами. Я - не
живой, не мертвый; в нашем мире есть существа с обличием человека, одлнако
не принадлежащие к человечеству.
Мишель де Гельдерод
Они опоздали на минуту. Может быть, на несколько минут.
Вертолет завис над плоской битумной крышей круглой башни, и все
выпрыгнули, кроме Ильи - не стоило предоставлять пилотов самим себе. Крыша
была захламлена какими-то разбитыми ящиками.
Лужи стояли, подернутые ночным ледком.
Лестница вниз, обычная пожарка, правда, в этакой сетчатой трубе.
Неимоверно ржавая. Почему-то от запаха ржавчины тошнит.
Выстрелы снизу, пули щербят бетон совсем рядом. С крыши отвечает Тигран.
Вопль. Больше не стреляют.
Галерея.
Какая дурь: лестница вниз едва ли не на противоположной стороне башни.
Бегом, громыхая по железному настилу. Коломиец впереди:
Вот она, лестница.
Еще вниз:
До следующей галереи.
Вот по этой ходили. Часто. Металл зачищен до блеска.
Лестница. Земля.
Стометровка с препятствиями.
Ворота. Очень темно.
Женя, стой! Яков Ви!..
Поздно. От тьмы отделяется сгусток. У него две короткие толстые ноги, две
руки ниже колен, он очень сутул, голова опущена к груди. Похоже, он отлит
из чугуна, отлит очень грубо, приблизительно: Коломиец в прыжке бьет его
ногой и попадает под взмах длинной руки, и отлетает далеко в сторону, а
монстр разворачивается, и тут все начинает происходить очень медленно. Брюс
пробует творить инкантаментум, но колени его подламываются, и он медленно
клонится вперед. Гусар тормозит свой бег, упав на задницу и упираясь
передними лапами.
Его заносит и валит на бок. Николай Степанович меняет магазин своего
автомата, поднимает легкую игрушку на уровень глаз, но вылетает Тигран и
оказывается впереди, он заслоняет командира, но теперь надо сделать шаг
вправо и вновь прицелиться. Б-бу-у-у: - говорит автомат внушительно, затвор
откатывается, выплывает и медленно кувыркается зеленая гильза, оставляя
дымок. Затвор возвращается, а пуля долетает до груди монстра и высекает
неяркую длинную искру. Б-бу-у-у: - плывет вторая гильза, мучительно
напоминая цирк в невесомости. За полетом этой пули Николай Степанович
следит с особым интересом. Вот она врезается в темный металл, рождая
кольцевую волну, вот тонет в груди: В каждой пуле четверть грамма ксериона
и грамм ртути. И сейчас мы узнаем, верны ли были предположения:
Серебристый блеск возникает там, куда ударила пуля, пятнышко растет:
Третья, четвертая, пятая пули попадают в цель. Им не пролететь мимо,
потому что монстр уже рядом. Взмах руки: нет. Это происходит почти
мгновенно:
темно-серый цвет сменяется серебристым, волнисто-мерцающим, так плавится
свинец, и вот уже все: огромная лужа ртути, в ней что-то дергается,
старается собраться и встать - никогда.
Коломиец, кряхтя, перекатывается через бок, поднимается на четвереньки:
Время уже идет в прежнем темпе, и надо спешить.
Брюс неподвижен.
- Баро-он!!! - и эхо: онн: онн: - Барон, где вы?!
- Ну, здесь я,- голос сверху. - Зачем шуметь-то, когда уже все?
13.
Когда спасаешь мир в первый раз, это запоминается надолго.
Джеймс Бонд.
Если ксерион бросить в расплавленную медь, получится серебро. Если в
серебро, то - золото. Если в никель, то палладий. Если в палладий, то
платина:
Из ртути получается эпи-ртуть, которая разрушает кристаллическую решетку
любого металла. Природный уран становится эпи-ураном, элементом с атомным
весом 333, обладающим интересной способностью: он распадается практически
без излучения. Энергия ядерного распада уносится протонами, которые
тормозятся в толще металла и обращают ее в тепло. Это тот самый
"симпатический уголь", о котором писал Альберт Великий, что два грана его
всю зиму могут отапливать келью мудреца.
В подземелье "белой башни" собрано было триста тонн урана. Сверху, с
решетчатого трапа, видно было. как там, далеко внизу, разгораются пять
маленьких красных звездочек.
- Зачем вы это сделали, барон? - потрясенно произнес Николай Степанович.
Зеботтендорф стоял на том же трапе, шагах в пяти. С другой стороны к нему
приближались Коломиец и Василий. Барон обернулся, поднял руку:
- Ни с места! Иначе:
Николай Степанович чуть продвинулся вперед. Рядом дышал Гусар.
- Ни с места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
почитать Бердяева, Шестова, да и Гумилева Николая Степановича: Рядом с ним,
склонившись и что-то шепча, сидел чернокудрый молодец с розовым лицом
- один из активных читателей и сам немного писатель, автор то ли двух, то
ли трех нетолстых (а у кого они сейчас толстые?) книг. Чуть дальше замерла
в ожидании начала концерта моя директриса, в профиль чем-то напоминающая
Гертруду Стайн. А дальше сидел дирижер симфонического оркестра, к отцу
которого я ходил исповедоваться в Болгарии незадолго до начала войны:
Мы раскланивались со всеми, потому что здесь не было людей, с которыми я
не здоровался. В какой-то мере билет на этот концерт был пропуском в
общество .
Свет в зале медленно мерк. Вспыхнула рампа. Потом софиты.
Вышли и поклонились пианист и гитарист. Заняли свои места.
А потом стремительным шагом, чуть наклонясь вперед, вышла темноволосая
певица с широкоскулым скифским лицом и одетая тоже по-скифски: в свободный
костюм из мягкой коричневой замши. Она улыбнулась, широко раскинула руки,
будто обнимая зал:
- Здравствуйте, дорогие! - голос ее был низкий, глубокий.- Я очень рада
видеть вас снова:
Собственно, ее песни песнями не были. Это были стихи, которым наконец
вернули их забытую музыку:
Стихи для песен она выбирала непростые. Как правило, тех людей, которых я
имел счастье знать, а одна из них некоторое время была моей женой.
Эх! Как все-таки правильно, что живет и поет она сейчас, а не восемьдесят
лет назад. Офицеры бы стрелялись на дуэлях. гимназисты просто стрелялись, а
купцы творили бы несусветные глупости - и все от безнадежности. Сейчас же -
маленькие, но полные залы, букеты и небольшая кучка робких интеллигентных
поклонников:
Впрочем, первое отделение состояло из песен Окуждавы, Самойлова,
Левитанского: И было понятно, что русская поэзия жива. Правда, где-то на
дне сознания у меня возникал чудовищный образ пана Твардовского, который
очнулся под грудой мертвых тел:
В антракте грех было не воспользоваться благами буфета. Но по дороге к
бутербродам и шампанскому нас перехватил чуть более обычного
экзальтированный Гаврилов. У него уже третью неделю гостил эвенкский шаман.
Он среди ночи начинал камлать так, что соседи стучали в потолок. Он выпил
всю водку и весь одеколон. Зато его пророчества отличались чрезвычайной
точностью и конкретностью - куда там Нострадамусу: Так, например, он
сказал:
"Как в тундре ночь наступит, главного человека в яму уронят, однако.
Поминать будем!.."
- Слушай, Степаныч,- зашептал Гаврилов, - Мой Ермолай сегодня меня опять
за водкой погнал. Без нее камлать не может. А я не выспался, идти неохота,
холод собачий, ну и говорю: чего, говорю, вы так много пьете? А он и
отвечает:
скорого, мол, из нижнего мира выйдут чудовища и всех пожрут. Так что же,
насухую помирать, что ли?..
- Придется насухую, - сказал я, - потому что в буфет мы уже не успеваем.
- Так у меня с собой, - сказал Гаврилов. - Два "Тройных" и "Ландыш".
Аннушка оглянулась.
- Хорошо, что люди не слышат.
- Моя прекрасная леди,- сказал Гаврилов,- в этой компании употребление
"Тройного", а также чифиря или политуры человека не роняет. Его роняет
другое:
Мы не стали развивать тему, потому что прозвенел звонок.
Певица переоделась. Теперь на ней было черное бархатное платье с
серебряной отделкой.
- Я хочу представить вам поэтов, чьи судьбы сложились трагически. Осип
Мандельштамм:
И она пела их, чьи судьбы сложились трагически: Осипа, Марину, раннего
Владимира (хотя у раннего-то с судьбой все было в порядке; это поздний
расплатился), Сашу Черного. И вдруг: я замер.
- Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка, Не проси об этом
счастье, отравляющем миры.
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка:
Я на миг перестал понимать, где я нахожусь. Всего этого просто не могло
быть, но было.
Что такое темный ужас начинателя игры.
Наверное, все в этом зале знали, чьи это стихи. И запой она "Боже, Царя
храни:" - не было бы такой реакции. Нет, ничего не произошло. Никто не
вскочил, не закричал, не предался рукоплесканию. Просто мы все оказались в
совершенно другом мире. Пусть на минуту. Пусть огороженные стенами:
Я развернул букет, и мы с Аннушкой поднялись на сцену. Волнение я
испытывал чрезвычайное.
- Спасибо вам: - и наклонился, чтобы поцеловать руку.
- У вас лицо Гумилева,- тихо сказала певица.
- Меня даже зовут так же,- ответил я.
- А вы знаете, за что на самом деле его убили? - вдруг сказала она. -
Среди чекистов было множество фанатичных поклонников Блока... "Двенадцать",
"Скифы"... и они принесли Гумилева в жертву на его могиле:
Я почувствовал, как пальцы Аннушки впиваются в мой локоть. Так что
делиться своими сображениями я не стал.
12.
Бог создал сильных людей и слабых людей, но пришел полковник Кольт и все
опошлил.
Конан Киммерийский
Он ушел сразу, без обычной процедуры, и сразу увидел барона. Барон стоял
на палубе небольшого катера. Небо было синее, но солнце еще не поднялось.
Холодный ветер бил ему в лицо, раздувал полы длинного кожаного пальто,
забирался под воротник. По серой реке навстречу плыли рыхлые серые льдины.
Темные щетинистые берега: И вдали, совершенно ни к селу ни к городу -
белая светящаяся башня с зубчатым венцом, похожая на шахматную ладью. Все
было утрировано, повышенно четко, будто каждый предмет рассматривался через
толстую лупу, которая не только увеличивает, но и искажает, искривляет,
выпячивает: И башни, конечно, видно не было, но барон знал, что она там, и
представлял ее себе именно так. В действительности же башня стояла посреди
заросшей больным тонким подлеском пустоши, где раскиданы были какие-то
ржавые бочки, железные рамы, фермы подъемных кранов, где утонули в крапиве
рельсовые колеи, где только бетонную дорогу недавно обновили, набросав
свежие плиты поверх раздавленных: Сама башня была железобетонным цилиндром
с решетчатыми галереями в два яруса, железными лестницами меж ними, и
больше всего походила на недостроенную дымовую трубу исполинской
электростанции. К ней примыкало плоское приземистое здание промышленного
вида без окон, с фонарями на крыше; к нему и подходила бетонка. Два не
совсем обычных человека охраняли все это, но в чем состояла необычность
стражей, Николай Степанович решил не выяснять:
Он вернулся и долго сидел молча. Потом увидел, что руки его сжаты в
кулаки, и заставил себя чуть расслабиться. Мысли барона были, конечно,
недоступны, но настроение улавливалось. Оно было красно-черным,
мрачно-торжественным, решительным, победным. Почти физически ощущалось, что
он задумал и что хотел исполнить. А зачем: но этот вопрос барон не любил.
Успеть перехватить. Как?
Ближайший рум - в полутора тысячах верст:
Рука сама скользнула в карман. Карточка Коломийца. Охранное-розыскное
агентство "Джин".
- Евгена Тодосовича: Пусть позвонит по номеру: Да, немедленно.
Звонок.
- Коломиец, это я. Ты можешь организовать чартер в Нижневартовск? Человек
на шесть. Разумеется. Прямо сейчас. Хорошо, жду: Через полтора часа?
Устроит.
Тигран, Брюс, Илья, Василий. Гусар. В одну машину. Василий за рулем.
Водитель от Бога. На поворотах не тормозит. Коломиец уже на углу, огромный.
Потеснимся: Опять светает. Невнятные сумерки. Дождь.
Внуково.
Не сюда: Ага.
Коломиец расплачивается, расписывается. Посадка в маленький "мистраль".
И ты с нами, Тодосович? Да.
Пилоты не удивлены, стюардессы тоже. В Нижневартовск: богатый край, край
богатых: могли бы просто купить самолет:
Короткий разбег, взлет. Дождь ритмично вспыхивает рубином. Мгла набрякших
облаков.
Очень круто вверх.
Все: синий войлок внизу и над ним прозрачнейшее небо тех цветов, которым
нет незатасканных имен. Солнце будет навстречу.
Круг замыкался: опять вертолет, хотя теперь тесно в салоне, тесно и
жарко.
Опять тайга внизу, но не заиндевелая, и даже темный снег лишь по обратным
скатам. Чешуйчатый блеск реки - наискось - дорога, выскобленная борозда.
Долго над дорогой, невозможно долго:
Вот это? - показывает пилот.
Николай Степанович смотрит.
Да.
Темно-зеленый крытый грузовик скрывается в распахнутых воротах
приземистого здания:
12.
Знай, я, стоящий перед тобой, был удавлен, расстрелян, утоплен, зарезан,
даже погребен и вздернут на виселицу... Это противоестественно, невероятно!
Многое еще остается непонятным под взирающими на нас планетами. Я - не
живой, не мертвый; в нашем мире есть существа с обличием человека, одлнако
не принадлежащие к человечеству.
Мишель де Гельдерод
Они опоздали на минуту. Может быть, на несколько минут.
Вертолет завис над плоской битумной крышей круглой башни, и все
выпрыгнули, кроме Ильи - не стоило предоставлять пилотов самим себе. Крыша
была захламлена какими-то разбитыми ящиками.
Лужи стояли, подернутые ночным ледком.
Лестница вниз, обычная пожарка, правда, в этакой сетчатой трубе.
Неимоверно ржавая. Почему-то от запаха ржавчины тошнит.
Выстрелы снизу, пули щербят бетон совсем рядом. С крыши отвечает Тигран.
Вопль. Больше не стреляют.
Галерея.
Какая дурь: лестница вниз едва ли не на противоположной стороне башни.
Бегом, громыхая по железному настилу. Коломиец впереди:
Вот она, лестница.
Еще вниз:
До следующей галереи.
Вот по этой ходили. Часто. Металл зачищен до блеска.
Лестница. Земля.
Стометровка с препятствиями.
Ворота. Очень темно.
Женя, стой! Яков Ви!..
Поздно. От тьмы отделяется сгусток. У него две короткие толстые ноги, две
руки ниже колен, он очень сутул, голова опущена к груди. Похоже, он отлит
из чугуна, отлит очень грубо, приблизительно: Коломиец в прыжке бьет его
ногой и попадает под взмах длинной руки, и отлетает далеко в сторону, а
монстр разворачивается, и тут все начинает происходить очень медленно. Брюс
пробует творить инкантаментум, но колени его подламываются, и он медленно
клонится вперед. Гусар тормозит свой бег, упав на задницу и упираясь
передними лапами.
Его заносит и валит на бок. Николай Степанович меняет магазин своего
автомата, поднимает легкую игрушку на уровень глаз, но вылетает Тигран и
оказывается впереди, он заслоняет командира, но теперь надо сделать шаг
вправо и вновь прицелиться. Б-бу-у-у: - говорит автомат внушительно, затвор
откатывается, выплывает и медленно кувыркается зеленая гильза, оставляя
дымок. Затвор возвращается, а пуля долетает до груди монстра и высекает
неяркую длинную искру. Б-бу-у-у: - плывет вторая гильза, мучительно
напоминая цирк в невесомости. За полетом этой пули Николай Степанович
следит с особым интересом. Вот она врезается в темный металл, рождая
кольцевую волну, вот тонет в груди: В каждой пуле четверть грамма ксериона
и грамм ртути. И сейчас мы узнаем, верны ли были предположения:
Серебристый блеск возникает там, куда ударила пуля, пятнышко растет:
Третья, четвертая, пятая пули попадают в цель. Им не пролететь мимо,
потому что монстр уже рядом. Взмах руки: нет. Это происходит почти
мгновенно:
темно-серый цвет сменяется серебристым, волнисто-мерцающим, так плавится
свинец, и вот уже все: огромная лужа ртути, в ней что-то дергается,
старается собраться и встать - никогда.
Коломиец, кряхтя, перекатывается через бок, поднимается на четвереньки:
Время уже идет в прежнем темпе, и надо спешить.
Брюс неподвижен.
- Баро-он!!! - и эхо: онн: онн: - Барон, где вы?!
- Ну, здесь я,- голос сверху. - Зачем шуметь-то, когда уже все?
13.
Когда спасаешь мир в первый раз, это запоминается надолго.
Джеймс Бонд.
Если ксерион бросить в расплавленную медь, получится серебро. Если в
серебро, то - золото. Если в никель, то палладий. Если в палладий, то
платина:
Из ртути получается эпи-ртуть, которая разрушает кристаллическую решетку
любого металла. Природный уран становится эпи-ураном, элементом с атомным
весом 333, обладающим интересной способностью: он распадается практически
без излучения. Энергия ядерного распада уносится протонами, которые
тормозятся в толще металла и обращают ее в тепло. Это тот самый
"симпатический уголь", о котором писал Альберт Великий, что два грана его
всю зиму могут отапливать келью мудреца.
В подземелье "белой башни" собрано было триста тонн урана. Сверху, с
решетчатого трапа, видно было. как там, далеко внизу, разгораются пять
маленьких красных звездочек.
- Зачем вы это сделали, барон? - потрясенно произнес Николай Степанович.
Зеботтендорф стоял на том же трапе, шагах в пяти. С другой стороны к нему
приближались Коломиец и Василий. Барон обернулся, поднял руку:
- Ни с места! Иначе:
Николай Степанович чуть продвинулся вперед. Рядом дышал Гусар.
- Ни с места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76