Руки Их у тебя на горле, но ты Их не
видишь, и обиталище Их как раз там, где порог, что ты охраняешь. Йог-Сотхотх
- вот ключ к тем воротам, где встречаются сферы. Человек правит теперь там,
где раньше правили Они; скоро Они будут править там, где теперь правит
человек. После лета наступает зима, после зимы - вновь придет лето. Они
ждут, могучие и терпеливые, когда придет их пора царствовать".
Доктор Эрмитэйдж, сопоставляя только что прочитанное с тем, что ему
было известно о Данвиче и его задумчивых обитателях, о Уилбуре Уотли и его
смутной и устрашающей ауре, его подозрительном появлении на свет, туманной
вероятности убийства собственной матери, ощутил волну страха, столь же
реального, как дуновение липкого холода из могилы. Этот согнувшийся, похожий
на козла гигант, сидевший перед ним, выглядел как порождение иной планеты
или иного измерения; как нечто, лишь частично принадлежащее человечеству и
связанное с черными безднами сущности и существования, протянувшиеся как
титанические фантомы по ту сторону энергии и материи, пространства и
времени, Тут Уилбур поднял голову и начал говорить своим странным
резонирующим голосом, как будто голосовые связки были у него не такими, как
у всех остальных людей:
"Мистер Эрмитэйдж, - сказал он, - я тут прикинул, что должен взять
эту книгу с собой. В ней есть некоторые вещи, которые я должен Попробовать в
определенных условиях, а здесь их добиться невозможно, и было бы
непростительным грехом - позволить каким-то бюрократическим правилам и
запретам остановить меня. Позвольте мне взять ее с собой, сэр, и я клянусь,
что никто ничего не заметит. Нечего говорить, что я буду очень аккуратен с
ней. Я подумал, что этот экземпляр вполне мог бы заменить..."
Он остановился, прочитав в лице библиотекаря твердый отказ, и тут его
козлиные черты приняли коварное, хитрое выражение. Эрмитэйдж, наполовину
готовый сказать, что он может сделать копию с нужных ему страниц, вдруг
подумал о возможных последствиях и сдержал себя. Слишком велика была
ответственность - дать в руки такому созданию ключ к столь богохульным
внешним сферам. Уотли увидел, как обстоит дело, и постарался снять
напряжение.
"Что ж, если вы так к этому относитесь. Может быть, в Гарварде не будут
такими нервными, как вы". И, ничего больше не сказав, встал и вышел из
здания, нагибаясь перед каждым дверным проемом.
Эрмитэйдж услышал дикий лай огромного сторожевого пса и внимательно
изучил гориллоподобную походку Уотли, пересекавшего ту часть
университетского двора, которая была видна в окно. Он подумал о всяких
безумных историях, которые слышал, вспомнил старые воскресные статье в
"Эдвертайзере", все те знания, которые он почерпнул у грубых и неотесанных
жителей Данвича во время своего единственного визита туда. Невиданные на
земле вещи - по крайней мере, на трехмерной земле - нахлынули на него,
смрадные и ужасные, сквозь ущелья Новой Англии, и бесстыдно нависли над
вершинами гор. Теперь он, казалось, ощутил близкое присутствие вторгающегося
ужаса и заметил адское наступление древнего и прежде пассивного ночного
кошмара. Он спрятал "Некрономикон" с дрожью отвращения, однако комната все
еще была наполнена неопределенным, но порочным зловонием. "По зловонию
узнаете Их", - припомнил он выдержку из текста. Да - запах был точно такой
же, как и тот, что поразил его возле фермерского дома Уотли меньше трех лет
тому. назад, Он подумал об Уилбуре, зловещем, звероподобном, и насмешливо
хмыкнул, вспомнив деревенские сплетни по поводу его происхождения.
"Узкородственный брак?" вслух пробормотал Эрмитэйдж. "Боже правый,
какие простаки! Покажи им "Великого Бога Пана" Артура Мейчена, и они
подумают, что тут какой- то банальный данвичский скандал! Но что же все-таки
- что за ужасное неопределенное влияние на этой трехмерной земле или вне ее
- оказал Отец Уилбура Уотли? Родился он на Сретение - спустя девять
месяцев после кануна мая 1912 года, когда слухи о странных звуках из-под
земли дошли до Эркхама - что же было на вершине холма той майской ночью и
кто был там? Какой крестный ужас связал себя с нашим миром, войдя в
получеловеческую плоть и кровь?"
В течение последующих недель доктор Эрмитэйдж пытался собрать все
возможные данные об Уилбуре Уотли и неопределенных явлениях в районе
Данвича. Он связался с доктором Хогтоном из Эйлсбери, который присутствовал
при последних минутах Старика Уотли, и нашел в последних словах старика,
сообщенных ему врачом, немало заслуживающего обдумывания. Поездка в Данвич
ничего нового не дала, но тщательное изучение "Некрономикона", особенно тех
страниц, которыми так откровенно заинтересовался Уилбур, дало ему новые
ужасные ключи к природе, методам и желаниям странною зла, которое смутно
угрожало этой планете. Беседы с несколькими учеными, специализирующимися в
архаических источниках в Бостоне, обмен письмами со многими другими разных
местах, вызвали у него растущее чувство изумления, которое, медленно пройдя
через разные стадии тревоги, в конце концов привело к состоянию острого
духовною страха. Лето шло, и он смутно чувствовал, что необходимо что-то
предпринять в отношении кошмара, таящегося в верховьях Мискатоника, и того
чудовищного создания, которое люди знали как Уилбура Уотли.
VI
Собственно данвичский ужас пришелся на период между праздником урожая и
равноденствием 1928 года, причем доктор Эрмитэйдж был среди свидетелей его
чудовищного пролога. Он слышал об эксцентричном путешествии Уилбура в
Кэмбридж, о его отчаянных попытках получить в свое пользование
"Некрономикон" или сделать копии его страниц в библиотеке Уайденера. Усилия
эти оказались напрасными, поскольку Эрмитэйдж успел настоятельно попросить
всех библиотекарей, в чьем владении имелся этот ужасный том, ни в коем
случае не выдавать ею. Говорят, что в Кэмбридже Уилбур ужасно нервничал: с
одной стороны, очень хотел заполучить себе книгу, а с другой стороны, не
меньше хотел побыстрее попасть домой, как будто опасался каких-то
последствий столь долгого своего отсутствия.
В начале августа то, чего можно было ожидать, началось. В первые часы
третьего августа доктор Эрмитэйдж был внезапно разбужен диким, яростным лаем
свирепого сторожевого пса из университетского двора. Страшное и глубокое
рычание, полубезумный хриплый лай не прекращались: они усиливались, хотя
сопровождались пугающими, но имеющими какое-то зловещее значение паузами. А
затем послышался вопль, вырвавшийся из другой глотки - вопль был такой, что
разбудил половину всех спящих Эркхама и впоследствии еще долго преследовал
их во сне - подобною вопля не могло издать ни одно земное существо, или, по
крайней мере, полностью земное.
Эрмитэйдж, наспех одевшись, устремился через газоны и улицу к зданиям
колледжа. Были слышны завывания охранной сигнализации, установленной в
библиотеке. Открытое окно зияло чернотой в лунном свете. То, что пришло,
безусловно смогло проникнуть внутрь, поскольку лай, теперь быстро
превращающийся в вой и глухое рычание, доносился уже изнутри. Какое-то чутье
подсказало Эрмитэйджу, что происходящее здесь не стоит видеть
неподготовленным зрителям, поэтому он властно остановил толпу, приказав
отойти назад, а сам тем временем отпер двери вестибюля. Звуки, доносившиеся
изнутри, к тому моменту поутихли, если не считать настороженного монотонного
подвывания; но тут же Эрмитэйдж ясно различил в кустах целый хор козодоев,
издававший дьявольски ритмичный свист, как будто в унисон с дыханием
умирающего.
Здание было пропитано ужасным запахом, слишком хорошо знакомым доктору
Эрмитэйджу, и вот три человека уже устремились через вестибюль к маленькому
читальному залу, откуда доносился низкий вой. Примерно секунду - никто не
решался зажечь свет, но в конце концов Эрмитэйдж собрался с силами и щелкнул
выключателем. Один из троих - неизвестно, кто именно - громко закричал,
увидев то, что было распростерто перед ними среди раздвинутых в беспорядке
столов и перевернутых стульев. Профессор Райс позднее рассказывал, что он на
мгновение полностью лишился сознания, хотя смог удержаться на ногах.
Существо, которое скрючившись лежало на боку, в зловонной луже
зелено-желтого гноя, липкого как деготь, достигало в длину почти девяти
футов, и собака порвала на нем всю одежду и частично задела кожу. Оно еще
было живо, но судорожно подергивалось, грудь же его вздымалась в чудовищной
синхронности с безумным пением ожидавших снаружи козодоев. Обрывки одежды
существа и кусочки кожи с его ботинок были разбросаны по комнате, а прямо
рядом с окном, где он, очевидно, и был брошен, лежал пустой холщовый мешок.
Возле центрального стола лежал на полу пистолет, и впоследствии по
вдавленному, косо вышедшему из обоймы патрону удалось понять, почему он не
выстрелил. Однако в тот момент все эти детали не были видны на фоне
существа, лежавшего на полу. Было бы банальным утверждать, что описать его
невозможно, однако сказать, что его не смог бы ясно себе представить тот,
чьи представления слишком тесно связаны с привычными на земле живыми формами
и с тремя известными нам измерениями, было бы совершенно справедливо.
Частично существо это было несомненно человекоподобным, руки и голова были
очень похожи на человеческие, козлиное лицо без подбородка носило отпечаток
семьи Уотли. Однако торс и нижняя часть тела были загадочными с точки зрения
тератологии, ибо, по всей видимости, лишь одежда позволяла существу
передвигаться по земле без ущерба для его нижних конечностей.
Выше пояса оно было полуантропоморфным, хотя его грудь, куда все еще
впивались когти настороженного пса, была покрыта сетчатой кожей, наподобие
крокодиловой. Спина пестрела желтыми и черными пятнами, напоминая чешую
некоторых змей. Ниже пояса, однако, дело обстояло хуже, поскольку тут всякое
сходство с человеческим заканчивалось и начиналась область полнейшей
фантазии. Кожа была покрыты густой черной шерстью, а из области живота мягко
свисали длинные зеленовато-серые щупальца с красными ртами-присосками. На
каждом из бедер, глубоко погруженные в розоватые реснитчатые орбиты,
располагались некие подобия глаз; на месте хвоста у существа имелся своего
рода хобот, составленный из пурпурных колечек, по всем признакам
представлявший собой недоразвитый рот. Конечности, если не считать
покрывавшей их густой шерсти, напоминали лапы гигантских доисторических
ящеров; на концах их находились изборожденные венами подушечки, которые не
походили ни на когти, ни на копыта. При дыхании существа его хвост и
щупальца ритмично меняли цвет, как будто подчиняясь какому-то циркулярному
процессу, появлялись при этом различные оттенки зеленого - от нормального,
до совершенно нечеловеческого зеленовато-серого; на хвосте же это
проявлялось в чередовании желтого с грязноватым серо-белым в тех местах, что
разделяли пурпурные кольца. Крови видно не было - только зловонная
зеленовато-желтая сукровица, которая струйками растекалась по полу.
Присутствие трех человек, по всей видимости, побудило умирающее
существо очнуться, оно начало что-то бормотать, не поворачиваясь и не
поднимая головы. Доктор Эрмитэйдж сохранил записи его речевого творчества,
однако твердо заявляем, что не было произнесено ни одного слова
по-английски. Поначалу произносимые слоги не содержали ничего похожего хоть
на один из известных на Земле языков, однако в конце концов стали появляться
разрозненные фрагменты, явно заимствованные из "Некрономикона", этой
чудовищной ереси, в поисках которого существо явно сюда и прибыло. Эти
фрагменты, как припоминает Эрмитэйдж, звучали следующим образом: "Н'гаи,
н'гха'гхаа, багг-шоггог, й'хах; Йог-Сотхотх, Йог-Сотхотх..." Они уходили в
ничто, сопровождаемые криками козодоев, ритмичное крещендо которых отражало
злобное предвкушение смерти.
Затем дыхание остановилось, и пес поднял голову, издав протяжный
похоронный вой. Желтое, козлиное лицо лежащего на полу существа изменилось,
огромные черные глаза ужасающее запали. За окном неожиданно прекратилось
стрекотание козодоев, перекрывая ропот собравшейся толпы, раздалось сеющее
панику хлопанье крыльев, на фоне луны показались тучи пернатых наблюдателей,
которые затем скрылись из вида, обозленные, что добыча им не досталась,
Собака резко сорвалась с места, испуганно гавкнула и выскочила через
окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9