Но это была не Козья Бабушка, а Его Превосходительство посол, во фраке и в галстуке-бабочке, который с поклоном вручил ему конверт. И укатил в город. А Хома открыл конверт и увидел перед собой непонятные рядки неизвестных ему букв. Но зато узнал подпись Наталочки и покрыл ее поцелуями. А затем стал искать на Петровке словари, чтобы прочитать то, что она ему написала, ведь Наталочка, как оказалось, по-украински писать не умела и написала ему на своем родном языке. Не прошло и недели, как он прочитал ее письмо. Она звала его в далекий город, Упсалу, где она учится в университете и ждет его, чтобы обвенчаться с ним в церкви. Легко сказать – в Упсале! Но как туда добраться, особенно если в карманах, после того как последний дукат был истрачен на приобретение словаря, гуляет холодный осенний ветер? И где гарантия, что он там ее найдет? Но сердце Хомы не позволяло забыть свою Наталочку, хотя сельские прелестницы уже и стали понемногу подъезжать к видному парубку, который, как им казалось, опять остался один. И он стал собираться в дорогу. Хотел продать дом, но Козья Бабушка не позволила.
– Я еще буду смотреть в нем за твоими внуками, – сказала она. – Поверь мне.
И вытащила откуда-то пачку гривен, с которых как бы даже с интересом на Хому уставились великие земляки наши. И Хома получил паспорт, а затем стал завсегдатаем особняка, в котором служил усатый господин, который должен был приклеить ему в паспорт клочок бумаги с печатью, позволяющий въехать в то королевство, в котором жила и училась Наталочка. Но усатый господин и видеть его не хотел и всякий раз отворачивался от Хомы, когда того замечал и, судя по всему, даже приказал на порог того не пускать, ибо свои же бравые парни, охранявшие этот дом, выгоняли Хому взашей, как только он там появлялся.
А по вечерам Хома читал словарь и заучивал слова, чтобы научиться понимать свою возлюбленную, которая, впрочем, когда жила у него в Горенке, разговаривала по-украински, хотя и с акцентом, как иностранка. Но Хома тогда списывал это на то, что она была русалкой.
И так продолжалось до тех пор, пока как-то ночью Хоме не приснилась Наталочка – та плакала, и требовала от него объяснений, и обвиняла его в том, что он ее забыл. И проливала горючие слезы из-за его, Хомы, неблагодарности и непостоянства.
«Наталочка! – вскричал опять же Хома. – Как ты только могла подумать, что я забыл тебя? Как я могу забыть тебя, если ты живешь в моем сердце, если в каждом вдохе мне чудится аромат твоих духов, если в каждом порыве ветра мне чудится твой нежный голос? Но не пускают меня к тебе, выгоняют…»
Ох как разозлилась Наталочка, когда это услышала. И нескольких часов не прошло с тех пор, как она во сне навестила своего Хому, как возле его дома пронзительно завизжали тормоза и лоснящаяся, словно смазанная сливочным маслом, машина привезла усатого господина. Он, правда, был не во фраке, а в пиджаке и принялся извиняться и оправдываться, и попросил дать ему паспорт, в который он тут же приклеил зеленую бумажку и поставил печать. И с поклоном отдал его Хоме, и сообщил тому, что его визит в королевство – большая честь для всех его подданных. И отбыл в город на длинной черной машине, на которой развивался флаг с тремя золотыми коронами.
И в тот же день Хома убыл за море. Он сошел на берег в огромном портовом городе, от которого до заветной Упсалы было еще далеко, как до луны. И он, за отсутствием средств, добирался до Упсалы автостопом. Подрабатывал по дороге чем придется. Но уже через неделю оказался он в городке, где и вправду жили, как ему показалось, одни студенты. И стал искать Наталочку. Да как ее найдешь? Только бросится за какой-нибудь девушкой с гладкими золотыми волосами, как окажется, что это вовсе и не Наталочка, а какая-нибудь насмешница, которая давай смеяться над ним, как над клоуном, – никто его не ругал, ибо Хома, как мы уже говорили, был парень видный, хотя и исхудал от переживаний и нехитрая его одежонка в дороге порядком поистрепалась. Некоторые из них даже предлагали ему познакомиться, но он избегал девушек, как огня, и все искал свою Наталочку и надеялся, что та навестит его во сне и расскажет ему, где ее найти. Но дни шли за днями, уже и белый саван снегаj прочно улегся вокруг Упсалы, а Наталочки все не было. И устроился Хома работать в булочную, и наловчился выпекать большие ароматные хлеба да и по-шведски научился лопотать, ибо оказалось, что судьба занесла его в Швецию. А дочь булочника, сама как сдобная булка, положила глаз на Хому и ну того охмурять. То погладит, то поцелует, а то в комнату свою позовет и начнет перед ним красоваться в чем мать родила, прикрываясь разве что фиговым листком. А Ингрид, так ее звали, и вправду была собой недурна и была в общем-то девушкой доброй и ласковой. И только когда видела Хому, то кровь, видать, начинала бурлить в ее северном теле и она прямо с ума сходила, так ей хотелось выйти замуж за заезжего казака. Но кто может ее за это упрекнуть? Да и старый булочник уже стал поглядывать на статного и расторопного работника своего как на зятя и даже обещал справить тому бумаги, ибо виза его давно уже закончилась. Но Хома все держался, держался, как крепость, в которой давно уже закончилась вода и припасы и которая держится скорее верой, чем силой. А Ингрид что-то поняла и стала дуться на Хому, которого ей не удалось обольстить. То посмотрит на него грозно, а то приласкается, как котенок. И только просит ее поцеловать. Только поцеловать. Но Хома наш знал, что стоит ему исполнить ее желание, и любовный туман отравит его и он забудет свою Наталочку и то, для чего он приехал в эту страну. И так было ему горько и обидно, что он часами бродил по городу, якобы в поисках Наталочки, а на самом деле от отчаяния и даже не замечал, как по пятам за ним следуют два хорошо откормленных господинчика в штатском. А господинчикам-то было приказано кем-то из дворца вышвырнуть его из королевства, но только тихо, чтобы Наталочка не узнала, но те все не могли улучить подходящий момент. А тут накатилось Рождество, и в витринах виднелись только елочные игрушки, и молодежь швыряла друг в друга снежками.
Однажды ночью Хоме приснилось, что он спит в постели возле дочки булочника, Ингрид. Он в ужасе проснулся, и оказалось, что она и вправду находится возле него, но только не лежит, а сидит в ночной сорочке и гладит его по голове, как ребенка, и нежно целует его, и плачет, и говорит, что его любит. И что они будут жить весело и беспечно, и тятенька подарит им не только булочную, но и кондитерский цех, и она родит ему множество красивых, светловолосых девочек с голубыми глазами – таких, как она сама, и рыжих, крепких мальчишек – таких, как он. Но только условие ему поставила такое – ответ до полудня, а то из дому вон.
– Душу ты мне измучил, – говорит. – У меня вон сколько женихов было, всех разогнала, одного тебя люблю, а ты, когда на меня смотришь, в глазах у тебя черный лед. Ну что ты за человек? Неужели я не мила тебе?
– Да нет, Ингридушка! – вскричал наш Хома. – Ты, как сестра мне, как мать, ну как же ты не понимаешь, что сердце мое навек отдано другой девушке. Я люблю тебя… как сестру.
А у той от его признания слезы градом. И кто это говорит, что шведы – это северный, холодный как лед народ? И давай к нему прижиматься-обниматься. Сестра, да не та. А Хома ведь парень молодой, кровь вскипела у него в жилах, как пунш, и он уже было подумал: «Наталочка, потому что она принцесса, видно, и знать меня не хочет. Для чего ей какой-то подмастерье? Упущу Ингрид, и счастья мне тогда не видать… За что я ее обижаю, если она меня любит такого, каким я есть?». И поцеловал он Ингрид в губы, а та – его, и мир вокруг них на мгновение перестал существовать, но тут в голове у Хомы зазвучал укоризненный голос Наталочки: «Это так ты меня любишь? Это так ты меня ищешь? Это так ты, такой-сякой, хранишь мне верность?».
– Наталочка! – к ужасу Ингрид, вскричал Хома, голова которого закружилась от переживаний.
И он выскочил на улицу и прожогом понесся по ней в надежде, что Наталочка где-то рядом, и вдруг наткнулся на небольшой домик под опрятной черепицей и увидел, что из окна на него смотрит Наталочка и машет ему рукой. Сиганул наш бедолашный подмастерье во двор, вскочил на крыльцо, но дверь ему никто не открыл, а два огромных пса выскочили из-за угла и молча вскочили на крыльцо. Они не сводили злобных глаз своих с Хомы, и тот подумал, что русалка все-таки его не любит и хочет свести его с ума или отправить на тот свет. Но в голове у него снова зазвучал ее нежный голосок: «Ну почему в тебе столько неверия? Разве я не доказала тебе свою любовь? Разве мы с тобой не единое целое? Разве я не катала тебя среди звезд? Ну неужели ты и до сих пор не понял, что не имеет никакого значения, рядом я с тобой или нет? А вот подумай обо мне что-то ласковое, и ты сразу же ощутишь, как и мои мысли ласкают тебя и обнимают тебя».
И он подумал о ней и стал вспоминать, как они жили в домике возле озера и как не могли насмотреться друг на друга и нацеловаться вдоволь. И он сразу же ощутил, как сердце его потеплело, и его словно присыпали сахарной пудрой, которая уняла боль и печаль, и он стал смотреть вокруг себя не как сквозь туман, а широко открытыми глазами. И увидел, что злые псы на самом деле – два добродушных спаниеля, которые только и ждут того, чтобы с ним поиграть. Посмотрел на дом, а в окне Наталочки уже не видно, зато она в малиновом, до самой земли, платье с кружевным воротником и в алмазной короне открывает ему дверь, и подходит к нему, и говорит ему на самое ухо:
– Глупый ты мой, глупый, ну неужели ты не догадался, что Ингрид – это тоже я? Ведь я проверить тебя хотела, а ты не сдал, как школяр, этот самый простой экзамен – на верность. И поэтому потерял ты меня на веки веков, хотя я тебе и люблю.
И сказав так, она превратилась в белого лебедя и с печальным криком растаяла среди снежинок, которые медленно и торжественно заваливали студенческий городок снегом под самые крыши накануне Рождества.
А Хома попробовал подумать про свою Наталочку, но ничего не почувствовал, и сердце его словно омертвело и оледенело. И он поплелся по улице, как побитая собачонка, туда, где Наталочка являлась ему в виде проказливой дочки булочника, но на том месте, где была булочная, он увидел лишь развалины, покрытые зеленым мхом, которые с каждой минутой все сильнее и сильнее заносил снег.
А тут два упитанных господинчика улучили наконец момент и подошли к Хоме, и увезли его в порт, и посадили на первый попавшийся корабль, отплывающий по холодному морю в сторону родной для Хомы страны. А капитану было приказано не выпускать Хому из каюты, пока корабль не пришвартуется в далеком порту, куда его надлежало доставить.
«Вот и закончилась моя любовь», – подумал Хома, лежавший в наручниках на узкой моряцкой койке в кубрике, упрятанном где-то возле днища огромного судна.
И вдруг (или это ему показалось?) он услышал голосок Наталочки:
– Ты опять сдался, о малодушный! Ну неужели какие-то обстоятельства могут быть сильнее нашей любви? Кто может заставить прекратить два сердца биться в унисон? Кто может заставить нас перестать мечтать друг о друге?
– Время, – ответил ей Хома. – Проклятое время. Оно покрывает белым снегом наши головы и опутывает паутиной наши сердца. И тела наши утрачивают свою гибкость, а глаза – блеск. Мне это точно известно, мне рассказал об этом Голова в сельской корчме, когда я пытался залить горилкой свою тоску о тебе, но с каждым глотком моя печаль становилась все сильнее, и тогда он поведал мне и о своей жизни, и о жизни Хорька, и я понял, что в подлунном мире нет никого несчастнее мужчин, которые стремятся к любви, как мотыльки, летящие на огонь, и ранят себя и своих близких. А любовь исчезает, как мираж воды в пустыне, так и не утолив жажду путника. Так и ты, моя любимая, внезапно покинула меня, и выйдешь замуж за какого-нибудь принца, и будешь жить с ним в красивом и недоступном замке, а мне даже издалека на тебя не посмотреть. Так зачем мне такая жизнь, если сердце мое превратилось в пылающий уголь, ранящий ни в чем не повинное тело? Уж лучше мне умереть и улечься в сырой земле на веки вечные, чтобы не видеть ничего и не знать ничего!
– Глупый, – только и ответила ему Наталочка и вошла в каюту. – Глупый, – повторила она. И сняла с него наручники, и поцеловала его. – Я плыву с тобой и останусь с тобой навсегда, потому что без тебя мне мой замок кажется пустым склепом. Потому что без тебя я мертва – мне не с кем смотреть за полетами ласточек и некому рассказывать свои сны. Мне посчастливилось, и в далекой стране я нашла тебя – свою половину. И стоит ли гадать, так это или не так? Ведь существуют тайны, которые лучше не пытаться познать…
И через десять дней они сошли на берег в далеком заснеженном порту, над которым тревожно кричали озябшие чайки, а еще через два дня они добрались до своего домика на краю озера в любимой своей Горенке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
– Я еще буду смотреть в нем за твоими внуками, – сказала она. – Поверь мне.
И вытащила откуда-то пачку гривен, с которых как бы даже с интересом на Хому уставились великие земляки наши. И Хома получил паспорт, а затем стал завсегдатаем особняка, в котором служил усатый господин, который должен был приклеить ему в паспорт клочок бумаги с печатью, позволяющий въехать в то королевство, в котором жила и училась Наталочка. Но усатый господин и видеть его не хотел и всякий раз отворачивался от Хомы, когда того замечал и, судя по всему, даже приказал на порог того не пускать, ибо свои же бравые парни, охранявшие этот дом, выгоняли Хому взашей, как только он там появлялся.
А по вечерам Хома читал словарь и заучивал слова, чтобы научиться понимать свою возлюбленную, которая, впрочем, когда жила у него в Горенке, разговаривала по-украински, хотя и с акцентом, как иностранка. Но Хома тогда списывал это на то, что она была русалкой.
И так продолжалось до тех пор, пока как-то ночью Хоме не приснилась Наталочка – та плакала, и требовала от него объяснений, и обвиняла его в том, что он ее забыл. И проливала горючие слезы из-за его, Хомы, неблагодарности и непостоянства.
«Наталочка! – вскричал опять же Хома. – Как ты только могла подумать, что я забыл тебя? Как я могу забыть тебя, если ты живешь в моем сердце, если в каждом вдохе мне чудится аромат твоих духов, если в каждом порыве ветра мне чудится твой нежный голос? Но не пускают меня к тебе, выгоняют…»
Ох как разозлилась Наталочка, когда это услышала. И нескольких часов не прошло с тех пор, как она во сне навестила своего Хому, как возле его дома пронзительно завизжали тормоза и лоснящаяся, словно смазанная сливочным маслом, машина привезла усатого господина. Он, правда, был не во фраке, а в пиджаке и принялся извиняться и оправдываться, и попросил дать ему паспорт, в который он тут же приклеил зеленую бумажку и поставил печать. И с поклоном отдал его Хоме, и сообщил тому, что его визит в королевство – большая честь для всех его подданных. И отбыл в город на длинной черной машине, на которой развивался флаг с тремя золотыми коронами.
И в тот же день Хома убыл за море. Он сошел на берег в огромном портовом городе, от которого до заветной Упсалы было еще далеко, как до луны. И он, за отсутствием средств, добирался до Упсалы автостопом. Подрабатывал по дороге чем придется. Но уже через неделю оказался он в городке, где и вправду жили, как ему показалось, одни студенты. И стал искать Наталочку. Да как ее найдешь? Только бросится за какой-нибудь девушкой с гладкими золотыми волосами, как окажется, что это вовсе и не Наталочка, а какая-нибудь насмешница, которая давай смеяться над ним, как над клоуном, – никто его не ругал, ибо Хома, как мы уже говорили, был парень видный, хотя и исхудал от переживаний и нехитрая его одежонка в дороге порядком поистрепалась. Некоторые из них даже предлагали ему познакомиться, но он избегал девушек, как огня, и все искал свою Наталочку и надеялся, что та навестит его во сне и расскажет ему, где ее найти. Но дни шли за днями, уже и белый саван снегаj прочно улегся вокруг Упсалы, а Наталочки все не было. И устроился Хома работать в булочную, и наловчился выпекать большие ароматные хлеба да и по-шведски научился лопотать, ибо оказалось, что судьба занесла его в Швецию. А дочь булочника, сама как сдобная булка, положила глаз на Хому и ну того охмурять. То погладит, то поцелует, а то в комнату свою позовет и начнет перед ним красоваться в чем мать родила, прикрываясь разве что фиговым листком. А Ингрид, так ее звали, и вправду была собой недурна и была в общем-то девушкой доброй и ласковой. И только когда видела Хому, то кровь, видать, начинала бурлить в ее северном теле и она прямо с ума сходила, так ей хотелось выйти замуж за заезжего казака. Но кто может ее за это упрекнуть? Да и старый булочник уже стал поглядывать на статного и расторопного работника своего как на зятя и даже обещал справить тому бумаги, ибо виза его давно уже закончилась. Но Хома все держался, держался, как крепость, в которой давно уже закончилась вода и припасы и которая держится скорее верой, чем силой. А Ингрид что-то поняла и стала дуться на Хому, которого ей не удалось обольстить. То посмотрит на него грозно, а то приласкается, как котенок. И только просит ее поцеловать. Только поцеловать. Но Хома наш знал, что стоит ему исполнить ее желание, и любовный туман отравит его и он забудет свою Наталочку и то, для чего он приехал в эту страну. И так было ему горько и обидно, что он часами бродил по городу, якобы в поисках Наталочки, а на самом деле от отчаяния и даже не замечал, как по пятам за ним следуют два хорошо откормленных господинчика в штатском. А господинчикам-то было приказано кем-то из дворца вышвырнуть его из королевства, но только тихо, чтобы Наталочка не узнала, но те все не могли улучить подходящий момент. А тут накатилось Рождество, и в витринах виднелись только елочные игрушки, и молодежь швыряла друг в друга снежками.
Однажды ночью Хоме приснилось, что он спит в постели возле дочки булочника, Ингрид. Он в ужасе проснулся, и оказалось, что она и вправду находится возле него, но только не лежит, а сидит в ночной сорочке и гладит его по голове, как ребенка, и нежно целует его, и плачет, и говорит, что его любит. И что они будут жить весело и беспечно, и тятенька подарит им не только булочную, но и кондитерский цех, и она родит ему множество красивых, светловолосых девочек с голубыми глазами – таких, как она сама, и рыжих, крепких мальчишек – таких, как он. Но только условие ему поставила такое – ответ до полудня, а то из дому вон.
– Душу ты мне измучил, – говорит. – У меня вон сколько женихов было, всех разогнала, одного тебя люблю, а ты, когда на меня смотришь, в глазах у тебя черный лед. Ну что ты за человек? Неужели я не мила тебе?
– Да нет, Ингридушка! – вскричал наш Хома. – Ты, как сестра мне, как мать, ну как же ты не понимаешь, что сердце мое навек отдано другой девушке. Я люблю тебя… как сестру.
А у той от его признания слезы градом. И кто это говорит, что шведы – это северный, холодный как лед народ? И давай к нему прижиматься-обниматься. Сестра, да не та. А Хома ведь парень молодой, кровь вскипела у него в жилах, как пунш, и он уже было подумал: «Наталочка, потому что она принцесса, видно, и знать меня не хочет. Для чего ей какой-то подмастерье? Упущу Ингрид, и счастья мне тогда не видать… За что я ее обижаю, если она меня любит такого, каким я есть?». И поцеловал он Ингрид в губы, а та – его, и мир вокруг них на мгновение перестал существовать, но тут в голове у Хомы зазвучал укоризненный голос Наталочки: «Это так ты меня любишь? Это так ты меня ищешь? Это так ты, такой-сякой, хранишь мне верность?».
– Наталочка! – к ужасу Ингрид, вскричал Хома, голова которого закружилась от переживаний.
И он выскочил на улицу и прожогом понесся по ней в надежде, что Наталочка где-то рядом, и вдруг наткнулся на небольшой домик под опрятной черепицей и увидел, что из окна на него смотрит Наталочка и машет ему рукой. Сиганул наш бедолашный подмастерье во двор, вскочил на крыльцо, но дверь ему никто не открыл, а два огромных пса выскочили из-за угла и молча вскочили на крыльцо. Они не сводили злобных глаз своих с Хомы, и тот подумал, что русалка все-таки его не любит и хочет свести его с ума или отправить на тот свет. Но в голове у него снова зазвучал ее нежный голосок: «Ну почему в тебе столько неверия? Разве я не доказала тебе свою любовь? Разве мы с тобой не единое целое? Разве я не катала тебя среди звезд? Ну неужели ты и до сих пор не понял, что не имеет никакого значения, рядом я с тобой или нет? А вот подумай обо мне что-то ласковое, и ты сразу же ощутишь, как и мои мысли ласкают тебя и обнимают тебя».
И он подумал о ней и стал вспоминать, как они жили в домике возле озера и как не могли насмотреться друг на друга и нацеловаться вдоволь. И он сразу же ощутил, как сердце его потеплело, и его словно присыпали сахарной пудрой, которая уняла боль и печаль, и он стал смотреть вокруг себя не как сквозь туман, а широко открытыми глазами. И увидел, что злые псы на самом деле – два добродушных спаниеля, которые только и ждут того, чтобы с ним поиграть. Посмотрел на дом, а в окне Наталочки уже не видно, зато она в малиновом, до самой земли, платье с кружевным воротником и в алмазной короне открывает ему дверь, и подходит к нему, и говорит ему на самое ухо:
– Глупый ты мой, глупый, ну неужели ты не догадался, что Ингрид – это тоже я? Ведь я проверить тебя хотела, а ты не сдал, как школяр, этот самый простой экзамен – на верность. И поэтому потерял ты меня на веки веков, хотя я тебе и люблю.
И сказав так, она превратилась в белого лебедя и с печальным криком растаяла среди снежинок, которые медленно и торжественно заваливали студенческий городок снегом под самые крыши накануне Рождества.
А Хома попробовал подумать про свою Наталочку, но ничего не почувствовал, и сердце его словно омертвело и оледенело. И он поплелся по улице, как побитая собачонка, туда, где Наталочка являлась ему в виде проказливой дочки булочника, но на том месте, где была булочная, он увидел лишь развалины, покрытые зеленым мхом, которые с каждой минутой все сильнее и сильнее заносил снег.
А тут два упитанных господинчика улучили наконец момент и подошли к Хоме, и увезли его в порт, и посадили на первый попавшийся корабль, отплывающий по холодному морю в сторону родной для Хомы страны. А капитану было приказано не выпускать Хому из каюты, пока корабль не пришвартуется в далеком порту, куда его надлежало доставить.
«Вот и закончилась моя любовь», – подумал Хома, лежавший в наручниках на узкой моряцкой койке в кубрике, упрятанном где-то возле днища огромного судна.
И вдруг (или это ему показалось?) он услышал голосок Наталочки:
– Ты опять сдался, о малодушный! Ну неужели какие-то обстоятельства могут быть сильнее нашей любви? Кто может заставить прекратить два сердца биться в унисон? Кто может заставить нас перестать мечтать друг о друге?
– Время, – ответил ей Хома. – Проклятое время. Оно покрывает белым снегом наши головы и опутывает паутиной наши сердца. И тела наши утрачивают свою гибкость, а глаза – блеск. Мне это точно известно, мне рассказал об этом Голова в сельской корчме, когда я пытался залить горилкой свою тоску о тебе, но с каждым глотком моя печаль становилась все сильнее, и тогда он поведал мне и о своей жизни, и о жизни Хорька, и я понял, что в подлунном мире нет никого несчастнее мужчин, которые стремятся к любви, как мотыльки, летящие на огонь, и ранят себя и своих близких. А любовь исчезает, как мираж воды в пустыне, так и не утолив жажду путника. Так и ты, моя любимая, внезапно покинула меня, и выйдешь замуж за какого-нибудь принца, и будешь жить с ним в красивом и недоступном замке, а мне даже издалека на тебя не посмотреть. Так зачем мне такая жизнь, если сердце мое превратилось в пылающий уголь, ранящий ни в чем не повинное тело? Уж лучше мне умереть и улечься в сырой земле на веки вечные, чтобы не видеть ничего и не знать ничего!
– Глупый, – только и ответила ему Наталочка и вошла в каюту. – Глупый, – повторила она. И сняла с него наручники, и поцеловала его. – Я плыву с тобой и останусь с тобой навсегда, потому что без тебя мне мой замок кажется пустым склепом. Потому что без тебя я мертва – мне не с кем смотреть за полетами ласточек и некому рассказывать свои сны. Мне посчастливилось, и в далекой стране я нашла тебя – свою половину. И стоит ли гадать, так это или не так? Ведь существуют тайны, которые лучше не пытаться познать…
И через десять дней они сошли на берег в далеком заснеженном порту, над которым тревожно кричали озябшие чайки, а еще через два дня они добрались до своего домика на краю озера в любимой своей Горенке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28