– Сам он приперся. Клара пошла за водой к колодцу и увидала, как он топает прям по главной улице. Совсем обнаглел!
– Вот дела. – Староста обошел вокруг связанного разбойника, разглядывая со всех сторон, словно какую диковину. – Или и впрямь обнаглел, или окончательно сдурел. Он и раньше-то не великого ума был, а от жизни в лесу небось последний потерял.
– Ум-то, может, и потерял, да не весь! – встрял все тот же мужик. – Глянь, что у него в мешке заплечном нашли!
– Ишь ты… – Староста осторожно повертел в руках меч, потрогал ткань мундира. – Вещи-то знатные, явно дворянину или богатому купцу принадлежали. Признавайся, упырь, кого ограбил?
– Булыга не грабил! – с некоторым даже достоинством возразил разбойник. – Это моего господина. Он сказал нести.
– Нет, вы только послушайте! – всплеснул руками староста. – «Моего господина»! И как только ума хватило такое придумать?! Кто ж тебя, чучело лесное, в слуги возьмет? И где твой господин сейчас? Почему ты один пришел?
– Здесь… – Булыга растерянно огляделся, видимо только теперь сообразив, что меня рядом нет. Я благоразумно спрятался за калитку. – Был только что здесь! Господин! Господин, где вы?! Помогите мне, господин!
– Ой, умора! – сквозь смех простонал староста. – Он ведь, похоже, и впрямь какого-то господина зовет! Совсем умом тронулся! Ну ведите его пока в погреб, завтра разберемся…
Пока Булыгу под гогот толпы заталкивали в погреб, я незаметно прокрался в дом старосты – благо дверь он закрыть за собою забыл. Внутри дом производил еще более солидное впечатление – пожалуй, местный староста живет побогаче, чем иные знакомые мне дворяне! Да и, если подумать, остальные селяне выглядели вполне себе сытыми и довольными жизнью, одежда на всех справная… Интересно, чем же они таким промышляют в своем захолустье? Не торговля же овощами с огородов приносит такие прибыли?
Тут в дом вернулся староста, и я вынужден был немедленно искать убежище под кроватью. Покрывало свешивалось до самого пола, так что мне совершенно не видно было, что происходит в комнате, зато отлично все слышно. Надо сказать, кошачий слух не только намного сильнее человеческого, но и чувствительнее – в том смысле, что разнообразные звуки приобретали множество оттенков, человеку недоступных.
Так, например, в звуке шагов старосты мне совершенно отчетливо слышалось раздражение и почему-то – страх. Страх этот выдавало и бормотание, с которым староста принялся расхаживать по комнате. Большей частью то были разнообразные и довольно заковыристые ругательства, но в том, как они произносились, в интонациях – во всем этом была растерянность и все тот же страх.
– Берта! Иди сюда! – решившись на что-то, рявкнул староста.
– Сам и иди, если тебе надо! – немедленно отозвался сварливый женский голос откуда-то из глубины дома. – Я тебе что, собачонка какая, по первому слову бегать? Некогда мне!
– Берта, я тебе сказал, иди сюда! Или сам приду, но ты отведаешь тумаков!
– Что-о-о?!
Хоть я и пребывал в безопасности под кроватью, но, услышав полный праведного гнева вопль, невольно втянул голову в плечи и зажмурился.
– Ах ты, тупоумный жирный бурдюк! Да как у тебя только язык повернулся такое сказать! – Загрохотали шаги, и в следующий момент голос уже раздавался в комнате. – Да чтобы у тебя все волосы повылезли, а новые проросли внутрь твоей пустой башки! Как ты только посмел такое мне сказать?!
– Заткнись, Берта! – Староста ударил кулаком по столу. – Заткнись! Андрэ вернулся…
– Как ты смеешь… Андрэ?
– Да.
– Не может быть!
– Повтори это хоть дюжину раз, но так есть. – Староста опустился на стул. – Заявился прямо среди дня в деревню.
– Его…
– Нет, к сожалению. Он никому не угрожал, даже не сопротивлялся, когда его вязали. Это-то меня и пугает больше всего! Значит, так и задумал, чтобы его живым повязали! Он хочет все рассказать!
– Да брось ты! У него ума на это ни в жизнь не хватило бы! Да и с чего бы теперь-то? Сразу ничего не сказал, а через три года вдруг решился?
– В том-то и дело. Сразу мог не сообразить – испугался, да и сколько ему тогда было? Семнадцать зим всего. Сидел все это время в лесу, думал, думал и надумал. К тому же он про какого-то господина плел. Я решил было – совсем у парня ум за разум зашел. А теперь думаю – вдруг и впрямь встретил его какой-то умный человек, выслушал и понял, какую выгоду из той истории извлечь можно!
– И где же этот господин? – В голосе Берты явно прозвучало недоверие. – У Андрэ на лбу написано, что он дурачок. Кто такого слушать станет?
– Не знаю. Вон на сундуке веши лежат – при нем нашли, явно не с простого человека! Может, конечно, он кого-то ограбил в лесу, но вдруг и впрямь его господина? Правда, Клара – ну ты знаешь, вдова Клара, что на отшибе живет, – говорит, он так в село один и вошел… Да неважно! Может, и нет никакого господина, но Андрэ нам и в одиночку опасен.
– Опасен, – мрачно согласилась женщина. – Но от тебя в деревне многие зависят, твое слово всяко больше значит, чем бредни какого-то разбойника.
– Так-то оно так, да ведь многие и в спину ударить не прочь, – пригорюнился староста. – А если Андрэ на суде начнет все выкладывать, тут у них и повод появится. Свалить меня, конечно, кишка у них тонка, но крови нам попортят! Эх! И что ему было не сгинуть в лесу за эти годы по-тихому?! Или напал бы на кого и погиб…
– Или попытался сбежать и его охранник убил бы? – подхватила совсем другим тоном Берта. – А?
– Да он не побежит, – отмахнулся староста. – Не для того заявился.
– А ему бежать и не нужно, – вкрадчиво произнесла Берта. – Вы с ним почти одного роста, он, конечно, в плечах шире тебя и мордой не особо похож, но кто в темноте увидит?
– Да ты глупее Андрэ! – взвился староста. – Я, по-твоему, должен под стрелы лезть? А если меня убьют?
– Сам дурак! Ты староста или так – пописать вышел? Поставь на ночь охранять дом самых косоруких стрелков. Вот хотя бы Жака и Филиппа-мясника – два тюфяка пара! Что один, что другой с двух шагов в стог сена не попадут. Мелькнешь перед ними в темноте разок и спрячешься. Они стрел от испуга накидают, там мы Андрэ и положим…
– Мы? – нервно сглотнул староста. – А… а… как же мы его…
– Угадай? – со злой издевкой произнесла женщина. – Заварил кашу, теперь расхлебывай. Проткнешь стрелой и бросишь. Да только выведи сначала в сад тайком, а то весь погреб перемажешь кровью, а мыть кому?
– Боже…
– Поздно ты о нем вспомнил, Демьен. В эти места он уж и не заглядывает небось…
– Не богохульствуй, женщина!
– Ха! Я-то хоть на словах богохульствую, а ты – в делах!
– Стерва, – злобно буркнул староста, сдаваясь. – Ладно, видать, другого выхода нет…
– Конечно нет. Ничего, не трясись так. Будешь меня слушаться – выпутаемся и на этот раз. Пошли на кухню, мой кабанчик, я тебе для храбрости можжевеловой настойки налью.
Стоило шагам заговорщиков стихнуть, как я выбрался из-под кровати и бросился к сундуку. К счастью, увлеченный мыслю о предстоящем возлиянии, староста забыл спрятать мои пожитки. Замечательно! Вещи я вернул, в деревне этой подозрительной меня больше ничего не держит – колдун сюда, похоже, не заглядывал…
Выбравшись из дома старосты, я дотащил мешок до ближайшего куста и тут совершенно некстати вспомнил про бедолагу Андрэ. Нет, понятно, что громила – всего лишь жалкий тупоумный смерд, к тому же разбойник. Любой офицер в бою жертвует такими андрэ, Жаками и фрицами без счету – крестьяне плодовиты и к следующей войне нарожают нового пушечного мяса… Но я всегда был плохим офицером, чего уж там – себе врать смысла нет. Правда, за все годы, что я командовал отрядом, мы потеряли всего десяток ландскнехтов, но кто это оценил? Громких побед за нами не числилось, молва обо мне шла как о командире талантливом, но трусоватом. Даже собственные солдаты не ценили того, что их не бросают в тупую резню, они предпочли бы рискнуть шкурой, лишь бы за хорошую плату. Правильно говорят – добрые дела наказуемы!
Не слушая здравых увещеваний рассудка, я отволок вещи подальше в сад, хорошенько запрятал и вернулся к дому старосты. Ну не мог я бросить Булыгу! Ладно бы он и впрямь виноват был и ждал бы его справедливый суд. Но ведь его собирались подло убить непонятно за какую тайну, которой он, подозреваю, и сам толком не знал.
Да и в конце концов таскать самому мешок с барахлом и меч оказалось слишком тяжело.
Надо признать, в нынешнем моем положении были и несомненные плюсы. Например, из меня получился бы идеальный лазутчик. Кошки ведь обычно не привлекают особого внимания, все привыкли, что они ходят, где им вздумается – ну крутится рядом с домом какой-то приблудный кот, мало ли, может, мышей учуял. Да и сам дом, закрытый для человека, для меня был, можно сказать, гостеприимно распахнут. Сдвинув в сторону расшатавшуюся черепицу на крыше, я легко проник на чердак, где обнаружил подвешенные к поперечной балке колбасы, окорока и прочие копчености. Это был настоящий подарок судьбы, ведь шли уже третьи сутки моего вынужденного поста. Утолив голод и без малейших угрызений совести утащив пару колец колбасы в садовый «склад», я устроился на ветвях яблони рядом с домом – дожидаться сумерек.
Кошачья природа и тут проявила себя наилучшим образом – в прежние времена я терпеть не мог сидеть в засаде. Гордые потомки фон Коттов не признают подлых способов ведения войны, да и не умею я подолгу оставаться в бездействии. Это у меня с самого детства, что не раз отмечал сельский священник, пытавшийся обучить меня грамоте. Сколько он ни пытался привить мне усидчивость посредством розог, эффект получался прямо противоположный ожидаемому. Теперь же стоило мне занять свой наблюдательный пост, как веки немедленно смежились и накатила умиротворяющая дрема. Но это был не просто сон – непростительно было бы мне, опытному наемнику, заснуть на посту, нет, какая-то часть сознания продолжала бодрствовать и внимательно наблюдать за происходящим вокруг.
Впрочем, вокруг ничего не происходило до самого вечера.
Солнце уже клонилось к закату, когда староста наконец соизволил покинуть дом. Судя по сочному цвету лица и особой плавности и гибкости движений, все это время Демьен подбадривал себя можжевеловой настойкой. К настоящему моменту душевное его состояние явно достигло того ключевого пункта, когда подвигов еще хочется, а здраво оценить их последствия уже не очень получается. Обычно когда такого состояния достигают собутыльники в кабаке, неизбежно вспыхивает драка. Но старосте подраться было не с кем, потому он ограничился нелестными замечаниями относительно неких абстрактных недоброжелателей, которым было грозно обещано что-то показать. Пошатавшись по двору, Демьен отпустил вооруженных крестьян, охранявших двери погреба, наказав вызвать на смену Жака-шорника и Филиппа-мясника.
Искомые «герои» явились незамедлительно – похоже, староста руководил в деревне железной рукой. Впрочем, на воинских качествах «охраны» это никак не сказалось. Глядя на двух сонных мужиков в плохо сидящих разрозненных деталях давно устаревших лат, на ум приходили разные эпитеты, но ни «грозный», ни «воин» среди них не было. Вооружены оба были примерно одинаково – переделанными из кос алебардами и охотничьими луками. У Филиппа к тому же на поясе висел устрашающих размеров тесак. Видимо, в силу профессии мясник считался наиболее близким к воинскому ремеслу человеком, хотя выражение уныния на его лице свидетельствовало, что сам он вовсе так не считает и с удовольствием бы провел предстоящую ночь дома. Демьен раздал путаные распоряжения и скрылся в доме, а я перебрался поближе к дверям. Пока мне было совершенно непонятно, как староста собирается проникнуть в погреб и вывести Булыгу в сад прямо на глазах у двух свидетелей. Устроившись прямо за спинами «стражников», я прислушался. Поначалу разговор шел о вещах, несомненно близких обоим селянам. Но вот лично мне обсуждение отличия местного пива от пива в Либерхоффе показалось как-то не особо увлекательным. Однако, как я и предполагал, разговор в конце концов свернул на личность охраняемого разбойника.
– А чё, ты как кумекаешь, он приперся-то? Жак выразительно покосился на массивную подвальную дверь. – Скока лет из лесу не казался, а тут – нате вам! Чо хотел-то?
– Хрен его знает. – Филипп сделал тупое лицо, обстоятельно обдумывая вопрос соратника, но ничего, видимо, не придумал и, многозначительно подняв палец, повторил: – Хрен его знает. У него и сразу-то мозги набекрень были, когда еще тока пришел. Помнишь?
– Помню, а то! Только знаешь чё… вот не верю я.
– Во что?
– Ну это… Не убивал Андрэ старика! – понизив голос и опасливо посматривая на дом старосты, выпалил Жак. – Не верю!
– Тихо ты! – Филипп огляделся. – В то мало кто верит. С чего бы ему старика жизни лишать? Староста ему заместо отца был. И кому он поперек горла стоял – про то всем ведомо. Только все молчат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Вот дела. – Староста обошел вокруг связанного разбойника, разглядывая со всех сторон, словно какую диковину. – Или и впрямь обнаглел, или окончательно сдурел. Он и раньше-то не великого ума был, а от жизни в лесу небось последний потерял.
– Ум-то, может, и потерял, да не весь! – встрял все тот же мужик. – Глянь, что у него в мешке заплечном нашли!
– Ишь ты… – Староста осторожно повертел в руках меч, потрогал ткань мундира. – Вещи-то знатные, явно дворянину или богатому купцу принадлежали. Признавайся, упырь, кого ограбил?
– Булыга не грабил! – с некоторым даже достоинством возразил разбойник. – Это моего господина. Он сказал нести.
– Нет, вы только послушайте! – всплеснул руками староста. – «Моего господина»! И как только ума хватило такое придумать?! Кто ж тебя, чучело лесное, в слуги возьмет? И где твой господин сейчас? Почему ты один пришел?
– Здесь… – Булыга растерянно огляделся, видимо только теперь сообразив, что меня рядом нет. Я благоразумно спрятался за калитку. – Был только что здесь! Господин! Господин, где вы?! Помогите мне, господин!
– Ой, умора! – сквозь смех простонал староста. – Он ведь, похоже, и впрямь какого-то господина зовет! Совсем умом тронулся! Ну ведите его пока в погреб, завтра разберемся…
Пока Булыгу под гогот толпы заталкивали в погреб, я незаметно прокрался в дом старосты – благо дверь он закрыть за собою забыл. Внутри дом производил еще более солидное впечатление – пожалуй, местный староста живет побогаче, чем иные знакомые мне дворяне! Да и, если подумать, остальные селяне выглядели вполне себе сытыми и довольными жизнью, одежда на всех справная… Интересно, чем же они таким промышляют в своем захолустье? Не торговля же овощами с огородов приносит такие прибыли?
Тут в дом вернулся староста, и я вынужден был немедленно искать убежище под кроватью. Покрывало свешивалось до самого пола, так что мне совершенно не видно было, что происходит в комнате, зато отлично все слышно. Надо сказать, кошачий слух не только намного сильнее человеческого, но и чувствительнее – в том смысле, что разнообразные звуки приобретали множество оттенков, человеку недоступных.
Так, например, в звуке шагов старосты мне совершенно отчетливо слышалось раздражение и почему-то – страх. Страх этот выдавало и бормотание, с которым староста принялся расхаживать по комнате. Большей частью то были разнообразные и довольно заковыристые ругательства, но в том, как они произносились, в интонациях – во всем этом была растерянность и все тот же страх.
– Берта! Иди сюда! – решившись на что-то, рявкнул староста.
– Сам и иди, если тебе надо! – немедленно отозвался сварливый женский голос откуда-то из глубины дома. – Я тебе что, собачонка какая, по первому слову бегать? Некогда мне!
– Берта, я тебе сказал, иди сюда! Или сам приду, но ты отведаешь тумаков!
– Что-о-о?!
Хоть я и пребывал в безопасности под кроватью, но, услышав полный праведного гнева вопль, невольно втянул голову в плечи и зажмурился.
– Ах ты, тупоумный жирный бурдюк! Да как у тебя только язык повернулся такое сказать! – Загрохотали шаги, и в следующий момент голос уже раздавался в комнате. – Да чтобы у тебя все волосы повылезли, а новые проросли внутрь твоей пустой башки! Как ты только посмел такое мне сказать?!
– Заткнись, Берта! – Староста ударил кулаком по столу. – Заткнись! Андрэ вернулся…
– Как ты смеешь… Андрэ?
– Да.
– Не может быть!
– Повтори это хоть дюжину раз, но так есть. – Староста опустился на стул. – Заявился прямо среди дня в деревню.
– Его…
– Нет, к сожалению. Он никому не угрожал, даже не сопротивлялся, когда его вязали. Это-то меня и пугает больше всего! Значит, так и задумал, чтобы его живым повязали! Он хочет все рассказать!
– Да брось ты! У него ума на это ни в жизнь не хватило бы! Да и с чего бы теперь-то? Сразу ничего не сказал, а через три года вдруг решился?
– В том-то и дело. Сразу мог не сообразить – испугался, да и сколько ему тогда было? Семнадцать зим всего. Сидел все это время в лесу, думал, думал и надумал. К тому же он про какого-то господина плел. Я решил было – совсем у парня ум за разум зашел. А теперь думаю – вдруг и впрямь встретил его какой-то умный человек, выслушал и понял, какую выгоду из той истории извлечь можно!
– И где же этот господин? – В голосе Берты явно прозвучало недоверие. – У Андрэ на лбу написано, что он дурачок. Кто такого слушать станет?
– Не знаю. Вон на сундуке веши лежат – при нем нашли, явно не с простого человека! Может, конечно, он кого-то ограбил в лесу, но вдруг и впрямь его господина? Правда, Клара – ну ты знаешь, вдова Клара, что на отшибе живет, – говорит, он так в село один и вошел… Да неважно! Может, и нет никакого господина, но Андрэ нам и в одиночку опасен.
– Опасен, – мрачно согласилась женщина. – Но от тебя в деревне многие зависят, твое слово всяко больше значит, чем бредни какого-то разбойника.
– Так-то оно так, да ведь многие и в спину ударить не прочь, – пригорюнился староста. – А если Андрэ на суде начнет все выкладывать, тут у них и повод появится. Свалить меня, конечно, кишка у них тонка, но крови нам попортят! Эх! И что ему было не сгинуть в лесу за эти годы по-тихому?! Или напал бы на кого и погиб…
– Или попытался сбежать и его охранник убил бы? – подхватила совсем другим тоном Берта. – А?
– Да он не побежит, – отмахнулся староста. – Не для того заявился.
– А ему бежать и не нужно, – вкрадчиво произнесла Берта. – Вы с ним почти одного роста, он, конечно, в плечах шире тебя и мордой не особо похож, но кто в темноте увидит?
– Да ты глупее Андрэ! – взвился староста. – Я, по-твоему, должен под стрелы лезть? А если меня убьют?
– Сам дурак! Ты староста или так – пописать вышел? Поставь на ночь охранять дом самых косоруких стрелков. Вот хотя бы Жака и Филиппа-мясника – два тюфяка пара! Что один, что другой с двух шагов в стог сена не попадут. Мелькнешь перед ними в темноте разок и спрячешься. Они стрел от испуга накидают, там мы Андрэ и положим…
– Мы? – нервно сглотнул староста. – А… а… как же мы его…
– Угадай? – со злой издевкой произнесла женщина. – Заварил кашу, теперь расхлебывай. Проткнешь стрелой и бросишь. Да только выведи сначала в сад тайком, а то весь погреб перемажешь кровью, а мыть кому?
– Боже…
– Поздно ты о нем вспомнил, Демьен. В эти места он уж и не заглядывает небось…
– Не богохульствуй, женщина!
– Ха! Я-то хоть на словах богохульствую, а ты – в делах!
– Стерва, – злобно буркнул староста, сдаваясь. – Ладно, видать, другого выхода нет…
– Конечно нет. Ничего, не трясись так. Будешь меня слушаться – выпутаемся и на этот раз. Пошли на кухню, мой кабанчик, я тебе для храбрости можжевеловой настойки налью.
Стоило шагам заговорщиков стихнуть, как я выбрался из-под кровати и бросился к сундуку. К счастью, увлеченный мыслю о предстоящем возлиянии, староста забыл спрятать мои пожитки. Замечательно! Вещи я вернул, в деревне этой подозрительной меня больше ничего не держит – колдун сюда, похоже, не заглядывал…
Выбравшись из дома старосты, я дотащил мешок до ближайшего куста и тут совершенно некстати вспомнил про бедолагу Андрэ. Нет, понятно, что громила – всего лишь жалкий тупоумный смерд, к тому же разбойник. Любой офицер в бою жертвует такими андрэ, Жаками и фрицами без счету – крестьяне плодовиты и к следующей войне нарожают нового пушечного мяса… Но я всегда был плохим офицером, чего уж там – себе врать смысла нет. Правда, за все годы, что я командовал отрядом, мы потеряли всего десяток ландскнехтов, но кто это оценил? Громких побед за нами не числилось, молва обо мне шла как о командире талантливом, но трусоватом. Даже собственные солдаты не ценили того, что их не бросают в тупую резню, они предпочли бы рискнуть шкурой, лишь бы за хорошую плату. Правильно говорят – добрые дела наказуемы!
Не слушая здравых увещеваний рассудка, я отволок вещи подальше в сад, хорошенько запрятал и вернулся к дому старосты. Ну не мог я бросить Булыгу! Ладно бы он и впрямь виноват был и ждал бы его справедливый суд. Но ведь его собирались подло убить непонятно за какую тайну, которой он, подозреваю, и сам толком не знал.
Да и в конце концов таскать самому мешок с барахлом и меч оказалось слишком тяжело.
Надо признать, в нынешнем моем положении были и несомненные плюсы. Например, из меня получился бы идеальный лазутчик. Кошки ведь обычно не привлекают особого внимания, все привыкли, что они ходят, где им вздумается – ну крутится рядом с домом какой-то приблудный кот, мало ли, может, мышей учуял. Да и сам дом, закрытый для человека, для меня был, можно сказать, гостеприимно распахнут. Сдвинув в сторону расшатавшуюся черепицу на крыше, я легко проник на чердак, где обнаружил подвешенные к поперечной балке колбасы, окорока и прочие копчености. Это был настоящий подарок судьбы, ведь шли уже третьи сутки моего вынужденного поста. Утолив голод и без малейших угрызений совести утащив пару колец колбасы в садовый «склад», я устроился на ветвях яблони рядом с домом – дожидаться сумерек.
Кошачья природа и тут проявила себя наилучшим образом – в прежние времена я терпеть не мог сидеть в засаде. Гордые потомки фон Коттов не признают подлых способов ведения войны, да и не умею я подолгу оставаться в бездействии. Это у меня с самого детства, что не раз отмечал сельский священник, пытавшийся обучить меня грамоте. Сколько он ни пытался привить мне усидчивость посредством розог, эффект получался прямо противоположный ожидаемому. Теперь же стоило мне занять свой наблюдательный пост, как веки немедленно смежились и накатила умиротворяющая дрема. Но это был не просто сон – непростительно было бы мне, опытному наемнику, заснуть на посту, нет, какая-то часть сознания продолжала бодрствовать и внимательно наблюдать за происходящим вокруг.
Впрочем, вокруг ничего не происходило до самого вечера.
Солнце уже клонилось к закату, когда староста наконец соизволил покинуть дом. Судя по сочному цвету лица и особой плавности и гибкости движений, все это время Демьен подбадривал себя можжевеловой настойкой. К настоящему моменту душевное его состояние явно достигло того ключевого пункта, когда подвигов еще хочется, а здраво оценить их последствия уже не очень получается. Обычно когда такого состояния достигают собутыльники в кабаке, неизбежно вспыхивает драка. Но старосте подраться было не с кем, потому он ограничился нелестными замечаниями относительно неких абстрактных недоброжелателей, которым было грозно обещано что-то показать. Пошатавшись по двору, Демьен отпустил вооруженных крестьян, охранявших двери погреба, наказав вызвать на смену Жака-шорника и Филиппа-мясника.
Искомые «герои» явились незамедлительно – похоже, староста руководил в деревне железной рукой. Впрочем, на воинских качествах «охраны» это никак не сказалось. Глядя на двух сонных мужиков в плохо сидящих разрозненных деталях давно устаревших лат, на ум приходили разные эпитеты, но ни «грозный», ни «воин» среди них не было. Вооружены оба были примерно одинаково – переделанными из кос алебардами и охотничьими луками. У Филиппа к тому же на поясе висел устрашающих размеров тесак. Видимо, в силу профессии мясник считался наиболее близким к воинскому ремеслу человеком, хотя выражение уныния на его лице свидетельствовало, что сам он вовсе так не считает и с удовольствием бы провел предстоящую ночь дома. Демьен раздал путаные распоряжения и скрылся в доме, а я перебрался поближе к дверям. Пока мне было совершенно непонятно, как староста собирается проникнуть в погреб и вывести Булыгу в сад прямо на глазах у двух свидетелей. Устроившись прямо за спинами «стражников», я прислушался. Поначалу разговор шел о вещах, несомненно близких обоим селянам. Но вот лично мне обсуждение отличия местного пива от пива в Либерхоффе показалось как-то не особо увлекательным. Однако, как я и предполагал, разговор в конце концов свернул на личность охраняемого разбойника.
– А чё, ты как кумекаешь, он приперся-то? Жак выразительно покосился на массивную подвальную дверь. – Скока лет из лесу не казался, а тут – нате вам! Чо хотел-то?
– Хрен его знает. – Филипп сделал тупое лицо, обстоятельно обдумывая вопрос соратника, но ничего, видимо, не придумал и, многозначительно подняв палец, повторил: – Хрен его знает. У него и сразу-то мозги набекрень были, когда еще тока пришел. Помнишь?
– Помню, а то! Только знаешь чё… вот не верю я.
– Во что?
– Ну это… Не убивал Андрэ старика! – понизив голос и опасливо посматривая на дом старосты, выпалил Жак. – Не верю!
– Тихо ты! – Филипп огляделся. – В то мало кто верит. С чего бы ему старика жизни лишать? Староста ему заместо отца был. И кому он поперек горла стоял – про то всем ведомо. Только все молчат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39