Милка, обняв рюкзак, сладко посапывала. Осторожно, чтобы не разбудить ее, вылез наружу и отправился в лес за сучьями.
– Привет, – сиплым со сна голосом сказала Милена, выползая из палатки. На карачках приблизилась к костру. Села, зябко повела плечами. – Ночью, наверно, холодно будет.
В общем-то обыкновенное лицо девушки в свете костра казалось таинственным и привлекательным.
– Как ты относишься к колбасе, жаренной на прутьях? – спросил я.
– Сейчас сообразим. – Милка потянулась.
Я сходил в лес за новой партией сучьев, а Милена занялась приготовлением ужина.
Наевшись, мы слушали концерт лягушек. Я давно обратил внимание: в полную луну лягушки по слаженности пения могут конкурировать с академическим хором.
– Отлучусь на часок, – сказал я, поднимаясь. – Схожу к старухиному дому. Может, в окошко загляну.
Но она вцепилась в мою руку и сказала, что «ни за какие коврижки» здесь не останется. Пусть идет, вдвоем даже веселее.
Войдя в лес, сделал несколько дыхательных упражнений, чтобы обострить обоняние.
Мы затеяли игру – Милка срывала какую-либо травку: «А эта?» – и я рассказывал о целебной ценности сорванного растения. По сути, всякая трава – лекарственное сырье. Жаль, что до «Посоха» травами занимались в основном знахарки.
– Мощный запах, верно? – Я взял из Милкиных рук веточку чабреца. – Хоть невзрачна на вид… В средние века изображение такой веточки можно было увидеть на рыцарском шарфе, А у греков эта веточка и пчела – символ трудолюбия…
– Да иди ты! – притворно удивилась она.
– А ты думала? – усмехнулся я, вспомнив курс фармакологии, законченный мною при Ленинградском университете. – Твои предки бросали чабрец в огонь, чтобы боги, унюхав благородный дым, приняли жертву… В девятнадцатом веке лекари давали истертое в порошок растение нюхать упавшим в обморок дамам, чтобы очнулись… Хотя запах живого чабреца мог спровоцировать этот самый обморок.
Милка иногда переспрашивала, запоминая название особо духовитой травы. Мне почему-то вспомнилась прабабка, впервые познакомившая меня с лесной аптекой. И все же основные знания мне дали старухи, ворожеи.
– А эта – живот закрепляет и от бессонницы… Странная девица, думал я о Милке, безрассудно пошла за мной, даже не спросив: кто я? Какие цели преследую? Вот и сейчас она по моему совету молча куснула зубами травинку и наконец отпустила рукав рубашки.
– Ты не боишься, что я заведу тебя подальше и изнасилую?
– Насиловать-то зачем? – Она осветила фонариком мои губы. – Я и не собираюсь сопротивляться… Устарели твои понятия о морали, Поляков. Напугал!.. – Она расхохоталась. Да так заразительно, что и я не сдержался и хихикнул. Мне хотелось раскатисто, по-мужски, но из глотки вырвалось отвратительное сладенькое «хи-хи-хи».
Теперь я подивился быстрому изменению собственного настроения: минуту назад я и думать не желал о близости с этой наглой женщиной, а сейчас… Может, вернуться?
– Мы не заплутаем? – Милка вновь уцепилась за меня.
– Успокойся. Старатель чувствует пространство, как птица, – сказал я. – Скоро к дому подойдем. Ни единого звука чтоб…
Домик старухи стоял на обширной поляне, залитой светом полной луны. Надворные постройки скособочились. От ограды остались лишь столбы, опоясывающие аккуратные грядки. Пахло навозом и… «Нет. Этого не может быть», – подумал я и повел носом, отыскивая источник удивившего меня запаха. Так пахло только в гористой местности Тянь-Шаня или Алтая.
– Дерьмом пахнет, лошадиным, – подсказала Милка, приблизив лицо к моему уху.
Я прижал палец к ее губам:
– Стой молча, а я загляну в окошко.
В комнате стояли стол, кровать и сколоченный из досок топчан. На топчане лежал мужчина неопределенного возраста в спортивном костюме и смотрел на старуху. Старуха перевернула страницу газеты, и пламя стоящей на столе свечи затрепетало, отбрасывая на потолок уродливую скачущую тень. Мужчина поднял руку, махнул ею перед собой и повернул лицо к столу, что-то сказав. Ворожея сняла очки, закусила дужку серыми зубами и прищурилась. Вновь нацепила очки, поправила темно-зеленую косынку на голове и уткнулась в газету. «Словно палкой по кумполу: бум, бум, бум. И живот крутит», – слыхал я слова мужчины. Он обеими руками тер живот, жалостливо глядя на старуху, – та не обращала на него внимания… Но вот оторвалась от газеты: «А как же ты хотел, сынок? Считай, с того света возвращаешься».
– Бог ты мой, да ведь это родиола! – воскликнул я, когда мы углубились в лес.
– Где? – удивилась Милка, прислушиваясь. – Я ничего не улавливаю… С чего ты взял?
– Милка, родненькая моя! – Я обнял ее за плечи. – Это же маленькая удача. У старухиного дома пахло родиолой. «Золотой корень»! Она не растет в здешних местах! Понимаешь?.. Баба Аня лечит шизофрению, как написано в наводке. Значит, это растение может входить как компонент в неизвестную пока микстуру.
– Отпусти меня, – сказала Милка, легонько отстранившись и беря меня под руку. – Может, старуха и вправду превратит нас в свиней. Будем хрюкать и желуди жрать. Одна моя знакомая рассказала, грыжа была у ребятенка. Врачи ей: «Завтра резать будем. Успокойтесь, мамаша, такие операции – тьфу». А мамаша – к старухе. Та пошептала, погладила по животу и травки дала. На следующий день врач глянул и чуть стекла в очках до дырок не протер… Как они это делают?
– Массаж… Шепот тут ни при чем, хотя… Может, звуковой сигнал: А трава, чтобы закрепить сжавшуюся дырку… Нет сомнения – могут старухи. Трава… Старуха лечит ею. Но не учитывает того, что та же самая трава, выросшая в других климатических условиях, опять же и почва, качество грунтовых вод, соседство других трав…
– Китайская грамота. – Милка махнула рукой. – Давай шустрей двигаться, как бы какой дурак палатку не украл.
Палатка была на месте. Мы вновь развели костер и начали жарить колбасу. Спать не хотелось. Ночь была тихой, светлой.
Милена скинула туфельки и, подвернув брюки, вошла в воду.
– Водяной – он тоже мужского рода, – хохотнула она. – А водица теплая… И дно песчаное. Жаль, что не догадалась купальник прихватить.
Подошла к костру, присела на корточки. Несколько минут ворошила сучья в костре и поглядывала на меня. Потом резко поднялась, скинула майку, брюки. Немного помедлив, попросила отвернуться. К брюкам и маечке прибавилось что-то воздушное, кружевное.
Я смотрел на вход в палатку, но видел плещущуюся в озере Милку. Лунный туман, стелющийся по поверхности воды, обволакивал тело девушки, бессовестно касался интимнейших мест.
– Сполоснись и ты… Здорово! – крикнула она. «Какая непосредственность», – подумал я, опустив голову. Медленно повернулся к озеру.
– Слабо вместе купаться?
«Слабо», – подумал я, представив свое костлявое тело рядом с юной Афродитой. Даже смешно стало от возникшей в мыслях картины. И я не осуждал Милку за легкомыслие, – напротив, я даже рекомендовал бы красивым женщинам почаще обнажаться на пляжах, чтобы люди наслаждались совершенством природы.
Ведь оно, это совершенство, не может возжигать похотливые мысли. Наоборот, человек испытывает при его созерцании чувство красоты и доброты. Обнаженная красавица заставляет зрителей забыть о принадлежности к полу, замечать лишь высшую гармонию форм, несущих красоту в себе. Слишком мало доводится нам лицезреть подобное в других формах. Я, по крайней мере, могу привести в пример лишь некоторые породы скаковых лошадей, парусный корабль и розу. Вероятно, есть и другие объекты, несущие красоту в себе, но замечают ли их люди?
– Господи, прелесть-то какая!.. Может, в последний раз окунаюсь в пречистыя струи девственных вод! – нараспев прокричала она.
А я все бессовестно смотрел на нее, как на актрису в популярном фильме.
Несколько минут она грелась у костра, норовя сунуть руки в самый огонь. Я накинул ей на плечи теплую кофту.
– Ты, наверное, думаешь, что я плечевка… Всю жизнь мечтала нагишом в озере искупаться. Именно в озере и чтоб лунной ночью… Ты хороший мужик, спокойный. Другой на твоем месте давно бы приставать начал. Там, в лесу, когда ты про родиолу… Подумала, вот, началось. Странно… Может, больной?
– Боюсь, что судить будут за совращение малолетней.
– Да ладно, – усмехнулась Милена и передразнила: – «За совращение малолетней…» На много ль ты старше меня?.. Подруга у меня – я тебе рассказывала – выходит на трассу и прыгает в остановившуюся машину. Водитель и напоит, и накормит. А она расплачивается телом. Затем – в следующую машину. По всему Союзу катается, копейки не заплатив. Есть ведь ненасытные бабы… Я тоже хотела попробовать, но испугалась. Когда начал приставать, сказала, что месячные. Он ничего, смолчал. А на заправочной станции, как оказалось, продал меня за десятку этому, с которым ты ехал. Я и его обманула… – Милена помолчала, бросая косые взгляды на темнеющий в пяти метрах от палатки лес. – Ты не думай, я вполне современная. Но должна же быть мера.
Я слушал Милку и мысленно сравнивал ее с загадочной пастушьей сумкой – растением, известным своими целебными качествами врачам Древней Греции и Рима. Только чуткий нос старателя улавливал в синих тонах запаха неприхотливого крестоцветного еле различимые блики желтого с зеленью – цвет запаха камфарного лавра. Пастушья сумка источает запах, заставляющий человеческое сердце стучать бодрее, увереннее… Тысячу раз прав тот, кто сказал, что женщина – это самое страшное испытание воли. Конечно, я вряд ли выдержу подобное испытание, когда рядом со мной такая соблазнительная женщина, но… прежде надо работать адрес. Иначе я уважать себя перестану.
– Спать-то мы будем? – спросила Милка, кутаясь в кофту.
Я кивнул и полез в палатку.
3
Как и ночью, Милка плескалась в воде нагишом. Вот она подплыла к зарослям осоки, но, словно натолкнувшись на невидимую стену, развернулась и, фыркая, устремилась к берегу.
– Ты похож на ушибленного пыльным мешком! – крикнула она и захохотала.
– Рыбаки… – Я показал рукой на дорогу, по которой шла стайка ребят с удочками.
Она выскочила из воды и повалилась рядом со мной.
– Если уснем – сгорим, – прошептал я. – Солнце-то…
– Спи, – сказала она, надевая символические плавки из прозрачного капрона, и устроилась рядом. – Я твою кожу караулить буду.
Охранитель моей кожи засопел, смешно чмокая губами. Я осторожно повернулся, чтобы не разбудить, дотянулся до рубашки и прикрыл ею спину девушки.
Пацаны то и дело подбегали к берегу у нашей палатки, чтобы накопать червей. Но не черви их интересовали – они пялились на нас, вернее, на Милку. В одном из ребят я узнал вчерашнего знакомого, Василия.
– А фотки я в тайник сунул. Может, сюда притащить? – спросил он. – А вы матерные частушки собираете? У нас, когда свадьба, много чего поют. Дядь Жора как врежет в гармонь…
– Таких не надо. Куда их девать?.. А фотки вези сюда.
Милка пошевелилась и подняла голову.
– Ноги жжет, – сказала, приподнимаясь на локтях. Повернула голову к Василию и, кутаясь в рубашку, села. – Понравилась сестре сгущенка?
– Вкусная… А к бабе Ане хворый приехал. Лечит его.
«Как быстро все меняется, – подумал я. – Вот и со старухиным клиентом все ясно стало – пациент. А ведь я было подумал грешным делом о покойнике, которого выкапывал Дятел. Чего только не рисует воображение старателя, испытавшего на себе гипнотическую силу способных ворожей!» Однажды я был свидетелем того, как немощная, не держащаяся на ногах без помощи палки старуха села на метлу и взмыла к небесам, через минуту превратившись в еле заметную точку. Неопытный, оторопевший, я почувствовал в тот момент боль в животе и слабость в коленях. Наверное, я даже что-то выкрикнул. «Не ори, малахольный, – спокойно сказала старуха, возникшая передо мной. Оперлась на ручку метлы, а может быть, на обыкновенную палку. – Всю нечисть в лесу перепугаешь». Она и не собиралась никуда лететь. Но мне, впервые столкнувшемуся с подобным проявлением гипноза, трудно было поверить в материальность происходящего. Помню, отскочил от клокочущей смехом колдовки и все пытался разглядеть в небе что-то сверхъестественное. «Нет там ничего, – прошамкала она, поскучнев лицом. – И быть не может». – «Так я же сам…» – «Сказка это… Откуда, думаешь, сказки-то?»
– К ночи дождь будет, – сказал Василий. – Травой пахнет… Утром за земляникой ходил. Появилась. Правда, мало пока.
Милка натягивала брюки. Василий, глянув на открытые до ягодиц бедра девушки, покраснел и отвернулся.
– Пойду я, – сказал он, поднявшись.
Несколько минут мы сидели спинами к солнцу, вдыхая сильный запах травы.
– Я на разведку… – сказал я, решив еще раз сходить к жилищу Архелаи-Анны.
– Только недолго. – Она повернулась лицом к солнцу.
Мне всегда нравилось бродить по лесам черноземной полосы. Где-то здесь, на этой земле, жили племена сколотов – протославян. Может, именно они рассеивали по лесам пахучий чабрец, желая умилостивить богиню Морену, чтоб отвела болезнь, мор, защитила от всякой напасти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– Привет, – сиплым со сна голосом сказала Милена, выползая из палатки. На карачках приблизилась к костру. Села, зябко повела плечами. – Ночью, наверно, холодно будет.
В общем-то обыкновенное лицо девушки в свете костра казалось таинственным и привлекательным.
– Как ты относишься к колбасе, жаренной на прутьях? – спросил я.
– Сейчас сообразим. – Милка потянулась.
Я сходил в лес за новой партией сучьев, а Милена занялась приготовлением ужина.
Наевшись, мы слушали концерт лягушек. Я давно обратил внимание: в полную луну лягушки по слаженности пения могут конкурировать с академическим хором.
– Отлучусь на часок, – сказал я, поднимаясь. – Схожу к старухиному дому. Может, в окошко загляну.
Но она вцепилась в мою руку и сказала, что «ни за какие коврижки» здесь не останется. Пусть идет, вдвоем даже веселее.
Войдя в лес, сделал несколько дыхательных упражнений, чтобы обострить обоняние.
Мы затеяли игру – Милка срывала какую-либо травку: «А эта?» – и я рассказывал о целебной ценности сорванного растения. По сути, всякая трава – лекарственное сырье. Жаль, что до «Посоха» травами занимались в основном знахарки.
– Мощный запах, верно? – Я взял из Милкиных рук веточку чабреца. – Хоть невзрачна на вид… В средние века изображение такой веточки можно было увидеть на рыцарском шарфе, А у греков эта веточка и пчела – символ трудолюбия…
– Да иди ты! – притворно удивилась она.
– А ты думала? – усмехнулся я, вспомнив курс фармакологии, законченный мною при Ленинградском университете. – Твои предки бросали чабрец в огонь, чтобы боги, унюхав благородный дым, приняли жертву… В девятнадцатом веке лекари давали истертое в порошок растение нюхать упавшим в обморок дамам, чтобы очнулись… Хотя запах живого чабреца мог спровоцировать этот самый обморок.
Милка иногда переспрашивала, запоминая название особо духовитой травы. Мне почему-то вспомнилась прабабка, впервые познакомившая меня с лесной аптекой. И все же основные знания мне дали старухи, ворожеи.
– А эта – живот закрепляет и от бессонницы… Странная девица, думал я о Милке, безрассудно пошла за мной, даже не спросив: кто я? Какие цели преследую? Вот и сейчас она по моему совету молча куснула зубами травинку и наконец отпустила рукав рубашки.
– Ты не боишься, что я заведу тебя подальше и изнасилую?
– Насиловать-то зачем? – Она осветила фонариком мои губы. – Я и не собираюсь сопротивляться… Устарели твои понятия о морали, Поляков. Напугал!.. – Она расхохоталась. Да так заразительно, что и я не сдержался и хихикнул. Мне хотелось раскатисто, по-мужски, но из глотки вырвалось отвратительное сладенькое «хи-хи-хи».
Теперь я подивился быстрому изменению собственного настроения: минуту назад я и думать не желал о близости с этой наглой женщиной, а сейчас… Может, вернуться?
– Мы не заплутаем? – Милка вновь уцепилась за меня.
– Успокойся. Старатель чувствует пространство, как птица, – сказал я. – Скоро к дому подойдем. Ни единого звука чтоб…
Домик старухи стоял на обширной поляне, залитой светом полной луны. Надворные постройки скособочились. От ограды остались лишь столбы, опоясывающие аккуратные грядки. Пахло навозом и… «Нет. Этого не может быть», – подумал я и повел носом, отыскивая источник удивившего меня запаха. Так пахло только в гористой местности Тянь-Шаня или Алтая.
– Дерьмом пахнет, лошадиным, – подсказала Милка, приблизив лицо к моему уху.
Я прижал палец к ее губам:
– Стой молча, а я загляну в окошко.
В комнате стояли стол, кровать и сколоченный из досок топчан. На топчане лежал мужчина неопределенного возраста в спортивном костюме и смотрел на старуху. Старуха перевернула страницу газеты, и пламя стоящей на столе свечи затрепетало, отбрасывая на потолок уродливую скачущую тень. Мужчина поднял руку, махнул ею перед собой и повернул лицо к столу, что-то сказав. Ворожея сняла очки, закусила дужку серыми зубами и прищурилась. Вновь нацепила очки, поправила темно-зеленую косынку на голове и уткнулась в газету. «Словно палкой по кумполу: бум, бум, бум. И живот крутит», – слыхал я слова мужчины. Он обеими руками тер живот, жалостливо глядя на старуху, – та не обращала на него внимания… Но вот оторвалась от газеты: «А как же ты хотел, сынок? Считай, с того света возвращаешься».
– Бог ты мой, да ведь это родиола! – воскликнул я, когда мы углубились в лес.
– Где? – удивилась Милка, прислушиваясь. – Я ничего не улавливаю… С чего ты взял?
– Милка, родненькая моя! – Я обнял ее за плечи. – Это же маленькая удача. У старухиного дома пахло родиолой. «Золотой корень»! Она не растет в здешних местах! Понимаешь?.. Баба Аня лечит шизофрению, как написано в наводке. Значит, это растение может входить как компонент в неизвестную пока микстуру.
– Отпусти меня, – сказала Милка, легонько отстранившись и беря меня под руку. – Может, старуха и вправду превратит нас в свиней. Будем хрюкать и желуди жрать. Одна моя знакомая рассказала, грыжа была у ребятенка. Врачи ей: «Завтра резать будем. Успокойтесь, мамаша, такие операции – тьфу». А мамаша – к старухе. Та пошептала, погладила по животу и травки дала. На следующий день врач глянул и чуть стекла в очках до дырок не протер… Как они это делают?
– Массаж… Шепот тут ни при чем, хотя… Может, звуковой сигнал: А трава, чтобы закрепить сжавшуюся дырку… Нет сомнения – могут старухи. Трава… Старуха лечит ею. Но не учитывает того, что та же самая трава, выросшая в других климатических условиях, опять же и почва, качество грунтовых вод, соседство других трав…
– Китайская грамота. – Милка махнула рукой. – Давай шустрей двигаться, как бы какой дурак палатку не украл.
Палатка была на месте. Мы вновь развели костер и начали жарить колбасу. Спать не хотелось. Ночь была тихой, светлой.
Милена скинула туфельки и, подвернув брюки, вошла в воду.
– Водяной – он тоже мужского рода, – хохотнула она. – А водица теплая… И дно песчаное. Жаль, что не догадалась купальник прихватить.
Подошла к костру, присела на корточки. Несколько минут ворошила сучья в костре и поглядывала на меня. Потом резко поднялась, скинула майку, брюки. Немного помедлив, попросила отвернуться. К брюкам и маечке прибавилось что-то воздушное, кружевное.
Я смотрел на вход в палатку, но видел плещущуюся в озере Милку. Лунный туман, стелющийся по поверхности воды, обволакивал тело девушки, бессовестно касался интимнейших мест.
– Сполоснись и ты… Здорово! – крикнула она. «Какая непосредственность», – подумал я, опустив голову. Медленно повернулся к озеру.
– Слабо вместе купаться?
«Слабо», – подумал я, представив свое костлявое тело рядом с юной Афродитой. Даже смешно стало от возникшей в мыслях картины. И я не осуждал Милку за легкомыслие, – напротив, я даже рекомендовал бы красивым женщинам почаще обнажаться на пляжах, чтобы люди наслаждались совершенством природы.
Ведь оно, это совершенство, не может возжигать похотливые мысли. Наоборот, человек испытывает при его созерцании чувство красоты и доброты. Обнаженная красавица заставляет зрителей забыть о принадлежности к полу, замечать лишь высшую гармонию форм, несущих красоту в себе. Слишком мало доводится нам лицезреть подобное в других формах. Я, по крайней мере, могу привести в пример лишь некоторые породы скаковых лошадей, парусный корабль и розу. Вероятно, есть и другие объекты, несущие красоту в себе, но замечают ли их люди?
– Господи, прелесть-то какая!.. Может, в последний раз окунаюсь в пречистыя струи девственных вод! – нараспев прокричала она.
А я все бессовестно смотрел на нее, как на актрису в популярном фильме.
Несколько минут она грелась у костра, норовя сунуть руки в самый огонь. Я накинул ей на плечи теплую кофту.
– Ты, наверное, думаешь, что я плечевка… Всю жизнь мечтала нагишом в озере искупаться. Именно в озере и чтоб лунной ночью… Ты хороший мужик, спокойный. Другой на твоем месте давно бы приставать начал. Там, в лесу, когда ты про родиолу… Подумала, вот, началось. Странно… Может, больной?
– Боюсь, что судить будут за совращение малолетней.
– Да ладно, – усмехнулась Милена и передразнила: – «За совращение малолетней…» На много ль ты старше меня?.. Подруга у меня – я тебе рассказывала – выходит на трассу и прыгает в остановившуюся машину. Водитель и напоит, и накормит. А она расплачивается телом. Затем – в следующую машину. По всему Союзу катается, копейки не заплатив. Есть ведь ненасытные бабы… Я тоже хотела попробовать, но испугалась. Когда начал приставать, сказала, что месячные. Он ничего, смолчал. А на заправочной станции, как оказалось, продал меня за десятку этому, с которым ты ехал. Я и его обманула… – Милена помолчала, бросая косые взгляды на темнеющий в пяти метрах от палатки лес. – Ты не думай, я вполне современная. Но должна же быть мера.
Я слушал Милку и мысленно сравнивал ее с загадочной пастушьей сумкой – растением, известным своими целебными качествами врачам Древней Греции и Рима. Только чуткий нос старателя улавливал в синих тонах запаха неприхотливого крестоцветного еле различимые блики желтого с зеленью – цвет запаха камфарного лавра. Пастушья сумка источает запах, заставляющий человеческое сердце стучать бодрее, увереннее… Тысячу раз прав тот, кто сказал, что женщина – это самое страшное испытание воли. Конечно, я вряд ли выдержу подобное испытание, когда рядом со мной такая соблазнительная женщина, но… прежде надо работать адрес. Иначе я уважать себя перестану.
– Спать-то мы будем? – спросила Милка, кутаясь в кофту.
Я кивнул и полез в палатку.
3
Как и ночью, Милка плескалась в воде нагишом. Вот она подплыла к зарослям осоки, но, словно натолкнувшись на невидимую стену, развернулась и, фыркая, устремилась к берегу.
– Ты похож на ушибленного пыльным мешком! – крикнула она и захохотала.
– Рыбаки… – Я показал рукой на дорогу, по которой шла стайка ребят с удочками.
Она выскочила из воды и повалилась рядом со мной.
– Если уснем – сгорим, – прошептал я. – Солнце-то…
– Спи, – сказала она, надевая символические плавки из прозрачного капрона, и устроилась рядом. – Я твою кожу караулить буду.
Охранитель моей кожи засопел, смешно чмокая губами. Я осторожно повернулся, чтобы не разбудить, дотянулся до рубашки и прикрыл ею спину девушки.
Пацаны то и дело подбегали к берегу у нашей палатки, чтобы накопать червей. Но не черви их интересовали – они пялились на нас, вернее, на Милку. В одном из ребят я узнал вчерашнего знакомого, Василия.
– А фотки я в тайник сунул. Может, сюда притащить? – спросил он. – А вы матерные частушки собираете? У нас, когда свадьба, много чего поют. Дядь Жора как врежет в гармонь…
– Таких не надо. Куда их девать?.. А фотки вези сюда.
Милка пошевелилась и подняла голову.
– Ноги жжет, – сказала, приподнимаясь на локтях. Повернула голову к Василию и, кутаясь в рубашку, села. – Понравилась сестре сгущенка?
– Вкусная… А к бабе Ане хворый приехал. Лечит его.
«Как быстро все меняется, – подумал я. – Вот и со старухиным клиентом все ясно стало – пациент. А ведь я было подумал грешным делом о покойнике, которого выкапывал Дятел. Чего только не рисует воображение старателя, испытавшего на себе гипнотическую силу способных ворожей!» Однажды я был свидетелем того, как немощная, не держащаяся на ногах без помощи палки старуха села на метлу и взмыла к небесам, через минуту превратившись в еле заметную точку. Неопытный, оторопевший, я почувствовал в тот момент боль в животе и слабость в коленях. Наверное, я даже что-то выкрикнул. «Не ори, малахольный, – спокойно сказала старуха, возникшая передо мной. Оперлась на ручку метлы, а может быть, на обыкновенную палку. – Всю нечисть в лесу перепугаешь». Она и не собиралась никуда лететь. Но мне, впервые столкнувшемуся с подобным проявлением гипноза, трудно было поверить в материальность происходящего. Помню, отскочил от клокочущей смехом колдовки и все пытался разглядеть в небе что-то сверхъестественное. «Нет там ничего, – прошамкала она, поскучнев лицом. – И быть не может». – «Так я же сам…» – «Сказка это… Откуда, думаешь, сказки-то?»
– К ночи дождь будет, – сказал Василий. – Травой пахнет… Утром за земляникой ходил. Появилась. Правда, мало пока.
Милка натягивала брюки. Василий, глянув на открытые до ягодиц бедра девушки, покраснел и отвернулся.
– Пойду я, – сказал он, поднявшись.
Несколько минут мы сидели спинами к солнцу, вдыхая сильный запах травы.
– Я на разведку… – сказал я, решив еще раз сходить к жилищу Архелаи-Анны.
– Только недолго. – Она повернулась лицом к солнцу.
Мне всегда нравилось бродить по лесам черноземной полосы. Где-то здесь, на этой земле, жили племена сколотов – протославян. Может, именно они рассеивали по лесам пахучий чабрец, желая умилостивить богиню Морену, чтоб отвела болезнь, мор, защитила от всякой напасти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32